Анатолий Харитонов - Чинька-Чинька Страница 12

— Что это вас так далеко занесло? — спросил я ребят.

Мальчишки замялись и толком не ответили. Я не стал настаивать. Лида вступилась за них:

— Ребятишки по своим делам ходили, правда? Гуляли… Чего ж тут допытываться! Ишь какой дядя настырный… — Она проговорила это так, как разговаривают мамы с совсем маленькими детьми. Я в зеркало увидел: этот тон задел мальчишеское самолюбие.

— Да мы… — начал было мальчик с выгоревшими до белизны волосами и конопатыми пухлыми щеками. Но другой предупреждающе толкнул его кулаком в бок.

Чинька неожиданно и грозно рыкнул в сторону попутчиков.

— Чинька, как тебе не стыдно! Ты чего мальчиков пугаешь? Как некрасиво… — пожурила его Лида.

Чинька виновато прижал уши и отвернулся, но тут же покосился на мальчишек и беззвучно показал зубы.

— Чего это с ним?.. Чего это он так забеспокоился? — подивился я. Жейка, рисуясь перед мальчишками, прикрикнула:

— На место! — и шлепнула Чиньку по ушам.

Машина пошла под уклон. Лида, обернувшись к мальчишкам, положила на спинку своего сиденья локоть и почувствовала, как узелок мальчишек упруго ткнулся в ее голую руку.

— Что это у вас в узелке? И вроде шипит…

Мальчишки переглянулись. Обладатель узелка солидно ответил:

— Там у нас змеи!

В машине наступила тягостная тишина.

— Ой! — вскрикнула Жейка, когда на ухабе узелок коснулся коленки.

Я глянул в зеркало, плотно ли завязан узелок… Чинька рыкнул недовольно. Наконец Лида пришла в себя:

— А они нас не покусают?

— Нет! — убежденно ответил мальчик. — Мы им зубы обломали! Они теперь ручные.

Показались деревянные домики села. Я подвез ребят к избе, на которую они указали. Они вышли из машины, поблагодарили нас, и белобрысый спросил:

— Может, вам подарить змею? У нас есть красивый щитомордник!

| — А зачем мне змея? — подивился я.

— Как вы не понимаете, галстук можно сделать! Модно… — воскликнул он с пафосом. — Или в домашний зооуголок… — добавил он менее уверенно.

Мы вырастили филина и отпустили его на свободу. У нас воспитывались в одно и то же время сразу три птенца сороки, каким-то образом вывалившиеся из гнезда и чудом избежавшие когтей Кисинятки. Когда они выросли, то поселились на деревьях рядом с нашим домом и украдкой залетали на веранду, если дверь была открытой. Жили у нас хомячки, ежи, которые, когда им вздумается, заявлялись и так же неожиданно, без предупреждения, уходили обратно в лес. Недоставало только змей, чтобы терпение наших хозяев иссякло… И я ответил ребятам как можно искреннее:

— Нет, ребятки, спасибо! — А отъезжая, добавил: — Вы бы отпустили их, а? Только где-нибудь за селом…

Мы покатили дальше. Жейка сидела, прижавшись к Чиньке, подвернув под себя ноги. Чинька торчал столбиком, как суслик, и задумчиво глядел в раскрытое окно. Лида подтянула колени к подбородку, пояснив, что затекли ноги и так ей удобнее ехать. Да и я нет-нет да и оглядывал углы машины, не осталось ли там чего-нибудь лишнего.

Лешка — лучший друг

Чинька — пес мирный и никого не кусает, хотя на привязи лает зло и ожесточенно. Но на особенно высоких тонах и крайне свирепо он встречает Лешку. Уже по лаю Чиньки, не выходя к калитке, можно точно установить, что пришел Лешка, лучший друг Саши — Лидиного брата. Для этого у Чиньки были веские причины…

Лешка — парень с постоянной стеснительной улыбочкой на красивом лице, — вообще-то, являл собой образец юноши, формирование которого неоправданно затянулось. Он был в меру добр и в меру зловреден; с одной стороны, скромен и любезен, а с другой — нахален и хамовит. В нем одном смешалось, как в колбе, множество противоположных по качествам «реактивов». Наверное, таким образом получают взрывоопасную смесь, от которой никогда не знаешь, чего ожидать. Так и от Лешки можно ждать и недоброго, и дружеской преданности, и неожиданного предательства.

Правда, ему посчастливилось поработать на судах торгового флота, откуда он вынес умение смирять в себе дурное. Там он познал значимость мужской дружбы, там же он завел бороду.

И вот после очередного рейса Лешка явился на дачу. Пребывая в прекрасном расположении духа, он решил пошутить над нами и прихватил на дороге суковатую палку.

Чинька мирно спал на крыше, так как в это время дня дачу никто не посещал, а после ночного бодрствования собаке тоже полезно отдохнуть. Лешка тихо открыл калитку, бесшумно вошел во двор и, стукнув палкой по забору, громко зарычал, тряся бородищей и кудлатой головой. Чинька моментально проснулся, вскинулся и увидел чудище с перекошенной орущей пастью. От неожиданности и спросонья Чинька юркнул в будку и высунул голову, чтобы выяснить, с кем имеет дело. И тут его саданул в самое сердце разудалый хохот Лешки. Теперь уж по голосу Чинька признал моряка. Пес смущенно и запоздало завилял хвостом, несколько секунд размышлял, а потом свирепо, насколько может быть свирепой оскорбленная собака, кинулся к обидчику. Лешка был на чеку, увернулся, отбежал, проследовал по тропе, обсаженной цветами, и ввалился, ко всеобщему удивлению, прямиком на веранду. Присутствующие были поражены:

— И тебя в таком виде не съел Чинька?

— Мы нашли с ним общий язык! — весело похвастался он.

— Так ты с ним воевал?

— Ну что вы! Он испугался моей бороды и позорно скрылся в будке.

Поскольку свидетелей не было, мы поверили ему на слово.

С тех самых пор Чинька узнавал Лешку за три километра и приветствовал его не иначе как яростным лаем. И если бы не цепь, то неизвестно, чем бы все это кончилось. Чинька никак не мог простить того, что он оконфузился по милости Лешки.

Лешка платил ему той же монетой. Когда он подходил к забору и разговаривал с Чинькой, то непременно говорил:

— У-у-у, крокодил! — и замахивался какой-нибудь гнилушкой или камнем. Чинька презрительно увертывался и входил в собачий раж: оскаливался, громко лаял и пуще прежнего рвался с цепи. Цепь была толстая, и хотя Лешка надеялся на ее прочность, но все же побаивался, а вдруг Чинька оборвет ошейник.

Однажды вышел я на шум, попытался успокоить Чиньку, но это было бесполезно. Я скомандовал ему привычное: «Ап!» — Чинька машинально вскочил на крышу будки, но и оттуда продолжал высказывать Лешке все, что не договорил ему без меня. Я взял Чиньку за ошейник, а Лешке махнул рукой: «Проходи!»

И тот чинно проследовал к дому. Но в тот момент, когда он поравнялся с будкой, Чинька рванулся изо всех сил. Я едва удержал его за ошейник. Чинька яростно извернулся и хватанул меня за бок: так он негодовал из-за того, что ему не дали вцепиться в Лешкины штаны.

Лешка скрылся в доме, Чинька сник, а я все еще не пришел в себя от неожиданной выходки верного друга. Я задрал рубаху. На боку были отпечатки двух Чинькиных зубов. Я подошел ближе к Чиньке. Он виновато заюлил.

— Что же ты наделал, негодный пес? — упрекнул я его и ткнул носом в пораненное место. Он понюхал и прижал уши. Поскуливая, он ползал на животе, выстукивая хвостом барабанную дробь. Затем положил голову на лапы. Я тряхнул его за загривок и повторил вопрос. Чинька перевернулся кверху пузом, словно приглашая в отместку грызнуть и его, да на том и помириться. Я шлепнул его по носу, а он, не моргнув глазом, лизнул руку.

История с Лешкой — лучшим другом — на этом не закончилась.

…Мы с Сашей и Чинькой были на охоте. Сидели у костра и громко хвастали друг перед дружкой, как ловко и метко мы стреляем, хотя, честно говоря, в тот момент наши трофеи состояли из одного чирка. Мы оба сделали в этого чирка по выстрелу, и поэтому, само сабой разумеется, каждый из нас в душе был уверен, что именно он подбил птицу. Вслух это не говорилось, но подразумевалось. Чирок булькал в котелке и распространял вкусный, дразнящий запах. Все трое, включая Чиньку, глотали слюнки. Чинька слушал нас краем уха. а хитро прищуренные его глаза как бы говорили: «Бахвальтесь, бахвальтесь… Только чирка принес вам я. Если вы не угостите меня похлебкой, я вас в следущий раз проучу!» Чинька вполне мог съесть этого чирка в камышах сам, и никто бы этого не заметил. Но на охоте главный закон — добычу делят поровну.

Мы изредка поглядывали на Чиньку, и его хитрые глаза умеряли нашу фантазию. Чинька же, как и подобает порядочному охотнику, был терпеливым слушателем. Вдруг он вскочил и навострил уши. Мы огляделись: никого. В небе пусто.

— Чиньке утка приснилась! — потрепал я его за загривок. Мы с Сашей дружно рассмеялись.

Я нехотя поднялся и пошел за дровами для костра. Вошел в лесок, хрустнул веткой — и с ближнего болотца, метрах в тридцати от меня, спокойно и плавно, поодиночке, как в тире, снялись кряквы; раз, два… пять! Только и успел пересчитать. Ружье лежало у костра.

Я вернулся, настроение испортилось. Мы оба переживали: я корил себя за то, что пошел за дровами без ружья, а Саша — за то, что не поверил предупреждениям Чиньки. Один Чинька вел себя так, будто ничего не произошло. Он укоряюще зажмурился. «Можете оценить мое великодушие. Я даже не облаял вас за это, хотя вы не раз ругали меня всякими нехорошими словами, если ошибку допускал я».