Зоя Журавлёва - Путька Страница 3

А он вдруг присел и сделал лужу.

— Давай тряпку, — сказала баба Рита.

И тут мама вошла. Вот тебе раз! Оказывается, уже обед. Я даже не заметила, что обед. Я только хотела за тряпкой бежать. Мой чёрненький немножко провинился, и я бы сама вытерла. Мама не очень вовремя пришла.

— Вот я как быстро! — сказала мама.

Она такая весёлая пришла: наверное, опыт удался.

— Непутёвый ты, непутёвый! — сказала чёрненькому баба Рита.

Он сразу понял и заплакал — «ииии!». Громко.

— Это что такое? — сказала мама и нахмурилась.

Она любит, чтобы дома было тихо, чтобы порядок был. Она в институте работает, а дома думает. Она в городе не могла думать. У нас там столько было соседей! И они все ходили и включали радио, громко смеялись. А один сосед играл на рояле. И ещё звонил телефон. Он даже ночью звонил. Если бы мама могла спокойно думать в городе, она бы сюда не поехала.

А чёрненький ещё громче закричал — «ууу!».

— Только этого не хватало! — сказала мама.

Она заметила лужу и ещё больше нахмурилась. Она любит, чтобы в субботу убрать и потом чтобы всю неделю было чисто. У неё душа не лежит к этой домашней возне. У неё своё дело есть. И вообще мама устала со мной бороться. Чтобы я не бросала на пол шишки, не лазила на диван в сандалиях, не рисовала на клеёнке.

— Я сама буду убирать! — закричала я. — Сама!

— Это мы слышали, — сказала мама.

Она же не могла слышать! Я сейчас первый раз сказала, никогда не говорила.

— Он тебе через неделю надоест, — сказала мама, — а я возись. Собака — это тебе не игрушка!

— Он мне никогда не надоест! — закричала я.

— Тем более! — сказала мама. — Он даже не приучен прилично вести себя в доме.

— Он же не нарочно, — сказала я, — он нечаянно!

— Конец разговорам, — сказала мама. — И никаких слёз.

Тут я, конечно, заплакала. Он мне в ладошку тыкался! Я Кубышке обещала! А она не понимает. Он просто со страху. Он больше и не будет никогда! А она не хочет.

Я ещё сильнее заплакала. Никак не могла удержаться. Всё внутри стало горькое-горькое.

— Прекрати сейчас же! — сказала мама.

А щенок вдруг посмотрел на меня и закачался. Я думала, он сейчас упадёт. Но он покачался и потом побежал, враскоряку. И хвостик набок. Лапы у него мокрые, и он начал следить. Он ко мне побежал. Увидел, что я плачу.

Тут я уже заревела во весь голос. Мне его так жалко сделалось. И обидно. Он бы лучше посидел смирно, пока я маму уговорю. А теперь ещё на полу наследил!

— Непутёвый какой, — сказала баба Рита.

— И впрямь непутёвый! — сказала мама.

— Нет, путёвый, нет, путёвый! — закричала я. — Он путёвый, только он ещё маленький!

— Косолапит, — сказала мама. — Занятный какой!

Баба Рита вздохнула и стала собираться домой. И уже нагнулась, хотела щенка взять. Щенок торопится, а у него всё равно медленно получается, ноги разъезжаются. У него много ног, он забывает, куда какую ставить, и ноги у него путаются. Он тогда начинает подскуливать.

Баба Рита его обратно в сарай унесёт. А потом… Кто его возьмёт, самого маленького?

Я как брошусь к щенку:

— Не дам топить! Он хороший!

— Какие ты глупости говоришь! — рассердилась мама.

— Нет, не глупости! Если щенка никто не берёт, его в озеро бросают. Мне баба Рита сама сказала! Я его выбрала!

— Подожди, — сказала мама. — Где выбрала?

Тут я вспомнила про подарок.

Мама сама сказала: один раз в году можешь что хочешь просить.

— Я его на день рождения выбрала!

Щенок у меня дрожит на руках: ему холодно, у него ноги мокрые. Я его к себе прижимаю, и он мне носом в шею тычется. И что-то своё говорит, тоненько.

— Ну, если на день рождения, — сказала мама, — тогда другое дело.

— Повезло, значит, заморышу, — сказала баба Рита.

И ушла. Ей надо молоко разносить, она с нами столько времени потеряла.

— Только запомни, — сказала мама. — Я к этой собаке не имею отношения, это — твоя собака.

КАК Я УГАДАЛА

Мама стала обед разогревать и на нас больше не смотрит. А я сижу всхлипываю. Мама не любит, когда плачут. Она сама никогда не плачет. Это самое последнее дело — слёзы. Но я не могу сразу остановиться. Я бы с удовольствием перестала. Тем более, я же своего добилась!

Я, выходит, немножко от радости плачу. Чёрненький большой вырастет. У него будет такая мускулатура! Я только крикну, и он сразу прибежит. Сильный, как Маринкин брат. Пусть тогда Димка попробует веткой по голове!

— Не приучай собаку сидеть на руках! — строго сказала мама. — Это ей вредно. Собака должна знать своё место.

— Как это — своё? — спросила я.

— Мы ей сейчас в ящике устроим, — сказала мама. — Вот пообедаем и устроим…

Она мне столько луку положила в тарелку… Сначала — белого, потом — зелёного. И требует, чтобы я всё съела. Лук очень полезен. В нём витамины. И в морковке тоже витамины. Особенно в тёртой. Мама мне морковки натёрла. Морковка всё-таки лучше, чем лук.

Я ем, а щенок меня под столом толкает. Тащит за сандалии. И урчит. Он с меня сандалии хочет стащить. А силы у него не хватает. Он головой мотает. Я бы его погладила, да нельзя. Я уже руки вымыла. Он так со мной играет.

Какой же он непутёвый?

Я его стала тихонько звать: «Путёвый! Путёвый!» Он не слышит, а мама сразу услышала. У неё из-за меня весь перерыв пропал. Она мне велела работать ложкой и не отвлекаться. А уж потом щенка кормить молоком. Ей некогда его кормить.

У меня нога из сандалии вылезла. Я её сама немножко вынула.

Путёвый меня под столом за палец схватил. Не больно. Только щекотно очень.

«Ой-ой-ой, Путёвый! — Я про себя говорю. И шевелю пальцем. — Ой, как смешно! Ой, Путёвый!»

И вдруг я подумала: «Он же не Путёвый, он Путька! Ну конечно, Путька! Как я сразу не поняла? Такое хорошее имя, ни у кого такого нет».

— Путька! — позвала я.

Он сразу палец бросил и на меня посмотрел. Темно под столом, только глаза блестят и пятнышко на носу. Белое.

Его и правда Путькой зовут: он откликнулся. Значит, я угадала.

— Путька!

— Если ты будешь крутиться, — сказала мама, — я твоего Путьку сама бабе Рите отнесу, слышишь?

Если бы он был не Путька, мама бы его так не назвала. Она бы сказала: Шарик, Джек… Но мама тоже сказала: Путька!

МЫ УЧИМСЯ ЛАЯТЬ

Сегодня воскресенье. Мама книжку читает. У неё совсем не остаётся времени на художественную литературу. Она только в воскресенье может почитать. А Путька спит. Он во сне даже язык высунул. Не совсем, а только чуть-чуть. Розовый. Путька во сне брови морщит. И покряхтывает немножко. Он сегодня устал, потому что мы в лес ходили. За земляникой. Мы землянику на хлеб мазали, как варенье. И сахаром посыпали. Вкусно! Обратно я Путьку на руках несла. Он сам попросился. Ноги уже не держали его.

Мама читает, а Путька стонет во сне. Но мама не обращает внимания. Она как будто не слышит.

— Он заболел? — говорю я. — Заболел?

— Путька? — удивляется мама.

— Ну да, — говорю я, — он почему-то стонет.

— Да нет! Это ему просто сон снится.

— А что ему снится?

Мама на Путьку посмотрела. Он на боку лежит, и ресницы у него дрожат. Он вдруг так громко крякнул! И лапками дёрнул, двумя, которые в белых тапочках.

— Он как будто за бабочкой гонится, — говорит мама. — А бабочка от него улетает. Или за стрекозой.

— А сейчас?

Путька на другой бок перевернулся и как засопит…

— А сейчас он будто на ромашках лежит: много-много ромашек, — говорит мама. — Солнышко сверху припекает, и ты комаров отгоняешь: раз, раз!

— Чем отгоняю?

— Ну, не всё ли равно, — говорит мама. — Веточкой!

— А зачем?

— Ты мне дашь спокойно почитать? — говорит мама. — Просто удивительно, как ты не умеешь себя занять. Нет, у тебя совсем не мой характер.

— А чей? — говорю я.

Но мама ничего не успела ответить. К нам Димкин папа пришёл. Они с тётей Клавой, оказывается, едут в театр. Вот только у него галстук никак не завязывается. А тётя Клава платье гладит, она не может от утюга отойти.

— С удовольствием помогу, — говорит мама.

Она же просто читает. Ей советовали прочитать этот роман, но она ещё раз убедилась, что нельзя доверять чужому мнению. Так трудно найти хорошую книгу. В институте только специальная литература.

— У нас в городе огромная библиотека осталась, — говорит Димкин папа.

Он смотрит в зеркало, как мама завязывает ему галстук.

— Не жмёт? — спрашивает мама.

— Терпеть не могу этот хомут, — говорит Димкин папа.

Он так называет галстук. Он, оказывается, не любит галстуки. Он бы век их не носил. Он бы ходил в рубашке нараспашку или вообще в ковбойке. Он даже в Москве без галстука выступал. И чувствовал себя в своей тарелке.

— А зачем же вы его надеваете? — говорю я.