Том Кокс - Хороший, плохой, пушистый Страница 4

– Как по-вашему, сколько ему лет? Попробуйте, догадайтесь, – задаю я вопрос тем, кто впервые видит Медведя.

И нередко получаю ответ: «Пять? Или шесть? Ну никак не больше восьми».

Однако надо смотреть правде в глаза: со мной живут два очень пожилых кота. И еще два, которые давно вступили в пору среднего возраста. В конце января я отнес к ветеринару второго по старшинству кота, чтобы ему сделали очередной анализ крови. Новый ветеринар говорил с сильным шведским акцентом (все ветеринары, которые лечили моих котов, говорили с каким-то акцентом). Сказал, что Джанет немного похудел, но беспокоиться, вероятно, не следует. Когда я ехал домой, хлынул дождь и смыл снег с улиц. Днем с тропинки за задней дверью исчезли последние остатки, но, как ни странно, рвота была на месте. Только теперь по краям появился зеленый оттенок, словно пятно стремилось распространиться дальше. И кто-то из котов – наверное, Шипли или Ральф, наши охотники на грызунов, – оставил неподалеку пару мышиных трупиков. Лисы исчезли. Куда же они запропастились?

С тех пор как я превратился в холостяка с котами, мою жизнь можно рассматривать с двух точек зрения. Первая: я еще молод (моложав), не обременен финансовыми или эмоциональными трудностями в лице детей от прошлых отношений, у меня есть собственный хороший дом в красивейшей части страны и любимая работа. Я могу заниматься всем чем угодно! Вторая: у меня мало денег, поскольку я выкупил долю ипотеки своей бывшей партнерши, две отрасли, приносящие мне доход, – издательское дело и журналистика – в кризисе, и я провожу дни, убирая мелких мертвых зверьков и ухаживая за больным побольше, чье состояние резко ограничивает время моих отлучек из дома. Если быть честным, то заниматься чем угодно отнюдь не в моей власти.

За те три месяца, что за задней дверью пролежала кучка кошачьей рвоты, я сильно качнулся из лагеря первой, ветреной точки зрения в сторону второй. Зима началась с чарующей темноты, но затем потянулись недели, и все больше ощущалось их засасывающее влияние. Отцу, сломавшему тринадцать месяцев назад позвоночник, нездоровилось. С тех пор как я любил, минула целая вечность, и я не представлял, познаю ли снова это чувство. Никогда мои друзья так часто не болели и не теряли работу. И в довершение ко всему в начале февраля, согласившись послужить диджеем в баре, я изрядно подпалил себе волосы на свечке в стакане.

Поверьте, случайно сжечь себе волосы – дело вовсе не приятное: во-первых, вы лишаетесь части волос, а во-вторых, если это происходит на людях, надо сохранять достойную мину и не злиться на то, что этот инцидент вызывает у окружающих веселье. Я смеялся с друзьями и незнакомцами, склоняясь в освещенной одними свечами диджейской будке, чтобы найти на пластинке бороздку с началом песни «Were An American Bond» блюз-рокеров «Grand Funk», и вдруг начал подгорать, а затем неистово хлопать себя по голове, надеясь сбить пламя. Еще час я улыбался и шутил, распространяя свой новый фирменный запах. А затем, взглянув в зеркало и обнаружив, что лишился спереди значительной части волос, раскаялся, что смеялся над Джанет, если кот задевал хвостом зажженную свечу или палочку с благовониями.

С тем же настроением и с желанием порадовать кота и побаловать вкусненьким я отправился в зоомагазин на нашей улице и купил «Эпплоз» – кошачий корм настолько высокого качества, что удивляешься, когда узнаешь, что он не подается на специальных гренках с маленьким пакетиком пармезана. Джанет все с энтузиазмом поглотил и, устроившись со мной на диване, громко замурлыкал. Но я сильно сомневался, что он мурлыкал со мной – скорее надо мной, словно хотел спросить: «Ну, и как это нравится тебе?»

На следующий день я встал поздно, потому что накануне съездил в Лондон и вечером вернулся обратно. В поездку надел элегантную широкополую шляпу, скрывшую мою выжженную проплешину. Пара друзей похвалили мой выбор, но в вагоне поезда я заметил маленькую девочку, которая, взглянув на меня, спросила у матери что-то про цирк. Если честно, меня уже мучили опасения, как бы этот видок не пристал ко мне навсегда.

Выйдя из ванной и морщась на отражение своей изуродованной головы в зеркале, я услышал громкий звук, словно с петель пытались сдернуть давно несмазанную дверь. Я поспешил в гостиную и увидел Шипли, настороженно смотревшего в сторону ведущей на верхний этаж дома лестницы. Что-то почуяв, я стал приближаться к ней. Со стороны могло бы показаться, будто я готовлюсь к самому рискованному в мире прыжку в высоту. Мысли путались, но появилось подозрение, что источником звука может быть загнанное кошками существо. Шипли явно спал до того, как раздался шум. Ральф, еще один одержимый жаждой убийства маньяк, почивал наверху. Обогнув угол, я вышел на лестницу и увидел неловко распростертого на двух ступенях Джанета.

Он выглядел так, словно из волосатого котообразного шара выпустили воздух. Подбежав, я успел заметить, что в его глазах погасла искра жизни. Из пасти на лестницу сочилась тонкая струйка крови. Осторожно подняв кошачью лапу, я спрашивал себя, может, это временный паралич, но, хотя ни разу не присутствовал в момент смерти рядом с человеком или животным, понял – Джанет ушел. Он перенес сердечный приступ, и оставалось утешать себя мыслью, что кот недолго испытывал боль, исторгшую из него мучительный крик.

В предпоследнее лето, перед тем как мы разъехались с Ди, меня мучил кошмар, будто я в одиночку хороню на дожде старого черного кота. Я рассказал Ди о своем сне, и она заверила меня, что этого мне никогда не придется делать. Джанет был ее котом задолго до того, как мы с ней познакомились. И теперь, завернув его в одеяло, я позвонил ей. Но она не ответила. Я оставил слезное голосовое сообщение, объяснив, что случилось с Джанетом.

Ди не перезвонила до вечера. Когда пришло ее ответное голосовое сообщение, я ехал в машине к Кате и нашему приятелю Джейми, который предложил угостить меня в качестве утешения выпивкой. Удивился, что слова Ди прозвучали сочувственно, но не слишком печально, и я не услышал в них приглашения к разговору. Но затем оценил ситуацию. В первые месяцы после расставания с Ди я страшно скучал по двум другим кошкам – Пабло и Бутси. Часто поглядывал на переплет моей первой книги о кошках, и они отвечали мне трепетными, любящими взглядами. Но они находились далеко от меня, и скорее всего я их больше никогда не увижу. Сознательно отстраниться от них было смыслом выживания. Совершенно очевидно, что Ди проделала то же по отношению к другим четырем котам. Она жила на расстоянии более ста миль от меня, и мы вели раздельное существование.

В 1986 году, когда я был еще маленьким, мою вторую кошку Тэбс сбила машина. Оберегая мои чувства, отец запер меня в доме, а сам убрал с обочины трупик и похоронил в саду. Если животные умирают в ветеринарной клинике, врачи, хотя и в гораздо меньшей степени, пусть даже несколько минут, выполняют функции родителей. Но когда кот умирает дома, мы предоставлены сами себе, тем более что в радиусе двадцати миль нет ни одного близкого друга. Признаюсь: так одиноко, как в следующие два часа, мне еще не было никогда в жизни. Я даже подумывал, не зайти ли мне к соседям Деборе и Дэвиду, которые любили Джанета и недавно даже сняли сюжет с его участием – как кот на их террасе удирает от фазана. Но они были на работе. Может, позвонить ветеринару? Мое обращение покажется нелепым. Чего я от него хочу? Местная клиника не располагает санитарами и «Скорой помощью». Набрал номер своей любимой мамы. Та пришла в ужас и начала меня успокаивать.

Я отнес кота за лужайку в конец сада – при этом поразился тому, что в смерти Джанет весил почти столько же, как в лучшие годы, – и зарыл в глубине сада под яблоней. Той самой, по ветвям которой он гонял вверх-вниз наперегонки с Шипли. Подумал: не хоронил ли в этом месте прежний хозяин своих четвероногих питомцев? И вспомнил рассказ Джеки. В прошлом году у нее умерла кошка Марта. Она хоронила ее в такой же сырой день на холме в Пембрукшире, где стоит ее дом, и случайно вырыла скелет брата Марты Артура, которого семь лет назад задавила машина.

– Хорошее я представляла собой зрелище, – говорила Джеки. – С ног до головы в грязи, из глаз текут слезы, с трупом одной кошки и скелетом другой. Повезло еще, что никто рядом не прошел по тропинке.

Я с ужасом и сочувствием подумал о тех, кто одинок. Если у них умирает животное, то в отличие от меня и Джеки их не ободряет мысль, что, хотя они теперь вдалеке от друзей и близких, рано или поздно встретятся с ними, те их поддержат, и им станет легче.

Итак, мой кот умер, начался дождь, рядом со мной никого не было, но в глубине души я не сомневался – могло быть хуже. «Могло быть хуже». Не помню, чтобы в свои первые двадцать пять лет пребывания на планете я когда-либо произносил эту фразу, но, повзрослев, часто повторял ее, словно мантру зрелого возраста. И то, что чувствовал сейчас, было настоящей зрелостью в самой экстремальной ее форме, какой я не испытывал за всю свою жизнь.