Эйлин О'Коннор - О людях, котах и маленьких собаках Страница 9

Со временем нужда в «Реестре» почти отпадает. Однако лист по-прежнему лежит, блестя пленкой, на полке под телевизором. Это – красный угол комнаты, а «Реестр» – его икона: о нем помнят всегда, и боже упаси нарушить идеальный порядок. Раз в неделю с ним сверяются: ритуал, подтверждающий, что мировая гармония существует. Что бы ни происходило во внешнем мире, здесь все остается на своих местах раз и навсегда – так, как однажды было заведено.

И вот проходит лет пять.

Дети поступают в институт и всеми правдами и неправдами разбегаются по общагам и съемным квартирам. По случаю дня рождения одного из них собирается семейное торжество: приезжают родственники, бывающие тут раз в десять лет, и неожиданно все проходит на удивление хорошо. Вино, жареное мясо, даже танцы. Поздно вечером все, включая детей, разъезжаются.

А утром, проводив супруга на работу, их мать берет «Реестр», чтобы протереть пыль в красном углу, и видит страшное. Пленка с одной стороны оторвана, и красным маркером поперек всего листа с безупречными каллиграфическими буковками размашисто начертано два слова: ВЖОПУ и НАХЕР.

На святыне. На «Реестре». «Вжопу». Слитно, что в какой-то степени добавляет в это кошмарное происшествие ноту глумления.

Жена оказывается в положении человека, на руках которого труп соседа, неизвестно как попавший в ванную комнату, с пояском от ее халата на горле. Ситуация катастрофическая. Те черствые люди, которые сейчас мысленно предложили ей выкинуть к черту испоганенный «Реестр», а перед ошарашенным мужем, как только вскроется пропажа, исполнить танец освобожденных женщин востока, недостаточно реалистично поставили себя на ее место.

Вы только представьте: двадцать лет брака с этим человеком. Двое детей. Она двадцать лет балансирует на канате, сдерживая, собирая, примиряя всю семью, сглаживая острые углы, где-то идя на уступки, где-то проявляя чудеса дипломатии. И все это рухнет к черту, когда муж увидит «Реестр» с нахером и вжопой.

Потому что он не простит. Вся родня будет у него под подозрением, больше не случится вечеринок, совместных праздников, ужинов, и даже каждый приезд их собственных детей будет отравлен страшным сомнением: не они ли? Ведь, положа руку на сердце, могли, могли, думает она в ужасе. И дядя Слава мог, и жена его могла, да что там – никого нельзя исключить!

Вариант, что кто-то один признается и возьмет на себя роль козла отпущения, она отбрасывает сразу. Не признается. К тому же, если это кто-то из ее детей, она не желает, чтобы они признавались.

Что остается? Переделать проклятый «Реестр»? Но, во-первых, ей не удастся скопировать почерк мужа. Во-вторых, даже если бы это и получилось, и она сделала новый экземпляр – разумеется, человек вроде ее мужа распознает подделку, едва лишь дотронувшись. Запах, мелкие детали – нет-нет, исключено, так выйдет еще хуже.

И в конце концов она находит решение.

Оно совершенно логично. С важной оговоркой: для нее и в ее положении.

Что, сразу писать ответ, или будут версии?

Признаюсь честно: у меня с ответом было бы туго. Не потому, что у меня отказывает воображение – скорее, наоборот. Когда я ставлю себя на ее место, когда мысленно беру в руки этот проклятый лист, то представляю, как муж третировал всех нас, как собственный психоз он возводил в закон для всей семьи, а я изо всех сил старалась сделать жизнь детей более сносной, и я была уверена, что у меня все получилось, вчерашний вечер – лучшее тому доказательство! И что же? Тут-то меня и ждало полное крушение. Он не простит никого из нас, думаю я. Мы все станем для него олицетворением хаоса и глумления. И, поняв это, я беру самую тяжелую вазу (подоконник, слева за фикусом) и сажусь дожидаться мужа. А когда он возвращается, разбиваю ему башку вазой и смеюсь, глядя на получившийся беспорядок.

Но ответ, конечно, довольно очевиден.

Да, она подожгла тот угол, где был телевизор.

Поставила гладильную доску, включила утюг. И «забыла» его на ткани, а сама выскочила в магазин.

Это она потом рассказала, когда вечером муж вернулся и увидел последствия пожара («Володя! Твой «Реестр!»). На самом деле, разумеется, это все происходило под ее жестким контролем.

Про духовное

Есть у меня знакомый – такой самоуглубленный молодой человек лет сорока пяти. Молод душой, естественно. Я заметила, если некто заявляет, что он молод душой, то лицо и фигура, скорее всего, безжалостному ходу времени сопротивлялись без особого успеха.

Но речь не о том.

Он любитель порассуждать на тему «какая я личность». «Добр ли я? Духовен ли?» – вопрошает знакомый и принимается самозабвенно копаться в движениях своей души, не дожидаясь ответа посторонних. Что они могут понимать, в конце концов.

Однажды случилось так, что я находилась в дурном настроении и не была расположена наблюдать эти мыльные пузыри рефлексии. О чем ему и сказала.

Знакомый мой был озадачен. Обычно я внимала ему терпеливо и даже не совсем безучастно. Он разразился нравоучительной лекцией на тему, что внутренний рост индивидуума обеспечивается лишь тем, что…

На росте я его снова перебила. «Индивидуум в норме вообще не должен задаваться вопросом «какой я человек», – злобно сказала я. – Что за пустое кокетливое любопытство. Спрашивать надо «что я делаю». Вот из того, что ты делаешь, и вырастает то, какой ты человек».

Нехитрое и довольно спорное это утверждение произвело на моего знакомого неожиданное воздействие. Он воспринял его как оскорбление (хотя ничего подобного я не имела в виду) и запальчиво выкрикнул:

– А сама-то ты чем занимаешься? Вот конкретно сейчас, а?

Не знаю, какого ответа он ожидал. Возможно, я должна была признаться в каком-нибудь откровенном душераздирающем мещанстве вроде маникюра или варки борща, и после этого, найдя в своем глазу не просто бревно, а полноценную лесопилку, устыдиться и зарыдать. Или наоборот: сообщить, что я одной рукой лечу больных лейкемией, а другой разливаю воду и раздаю презервативы детям Африки – и тогда зарыдал бы уже он.

– Брею попу морской свинье, – ответила я.

Это была правда. У меня сидела тогда на передержке свинья чрезвычайной лохматости, приученная терпеть триммер.

Знакомый замолчал. Не знаю, какие бездны открывались ему, пока он осмысливал мои слова. Что можно сказать о личности человека, бреющего свинью? Добр ли он? Духовен ли?

Требовалась универсальная реакция, и мой знакомый не оплошал.

– Не ожидал от тебя! – веско сказал он, ухитрившись очистить голос от налета любых эмоций, так что я вольна была присваивать его словам любое содержание, от «ты удивительная и неповторимая» до «фигасе вы быдло, Алена».

Но судя по тому, что последние три месяца он не звонит, вторая трактовка ближе к истине.

Про подарки

Звонила приятельница.

Делилась горем.

Она на днях сообразила, что неумолимо приближается двадцать третье февраля, и засуетилась.

Причем я давно советую ей принять мой способ на вооружение. Мы с ребенком регулярно покупаем какую-нибудь радующую штуковину вроде хороших перчаток или складного ножа и вручаем отцу и мужу со словами: папа/любимый, это тебе на двадцать третье февраля. Таким образом, год заполнен подарками, врученными авансом, и подарками, врученными постфактум. Непосредственно же двадцать третье февраля проходит тихо и спокойно, без всякой беготни.

Но приятельница меня не слушала и на этом погорела. Потому что супруг ее, как многие никогда не служившие в армии мужчины, придает этому празднику сакральное значение и ждет подарков. Всякий раз для его жены это большая проблема и головная боль.

Но только не в этом году. Потому что приятельница нашла отличную штуку: радиоуправлямый вертолет. На радостях купила самый большой.

Он оказался даже больше, чем она ожидала. Здоровенную коробку привезли ей нынче утром, и целый час приятельница в задумчивости ходила вокруг нее. Ее грызли сомнения. Не полетит, думала она со свойственной некоторым женщинам логичностью, не полетит же эта громадная хреновина.

И она решила проверить. Хотя на коробке было ясно сказано: не запускать в квартирах. Но что же делать, если нужно убедиться!

Приятельница проделала все полагающиеся манипуляции, затащила вертолет на стол и включила какую-то кнопочку на пульте. Или две. Или все сразу, она не уверена. Как бы там ни было, вертолет взлетел, и не просто взлетел, а с громким жужжанием рванул навстречу хрустальной люстре (подарок свекрови), сбил ее и гордо свалился сам с осознанием выполненного долга.

Пока обалдевшая приятельница стояла в окружении хрустальных осколков и думала, как сложить из них обратно люстру, позвонил муж. И по голосу ее заподозрил неладное. А заподозрив, начал допытываться.

– Саша, я люстру разбила, – честно призналась приятельница.

Муж не сразу поверил. Люстру? Мамину люстру?!