Игорь Куберский - Лола Страница 4

Вдруг из дальнего салона для пассажиров первого класса раздался молодой женский голос:

– Не стреляйте! Просим вас – не стреляйте! Мы идем к вам – не стреляйте!

Что такое? Сначала сердце мое дало радостный перебой, но тут же я понял, что это развязка. В проходе второго салона появились две стюардессы – двигались они, как сиамские близнецы, медленно и неловко, со связанными ногами. Шеи их были тоже связаны, как и руки, а за ними крался, пригнув голову, араб. Между девушками на уровне груди торчало дуло его автомата. Я отшатнулся к перегородке, но тут же раздался голос:

– Hey, Russian, surrender! Come here. Put your hands upon you head, or I'll kill these girls. Understand me?[5]

Конечно же, я его понял. Еще бы не понять. С Махмудом, пока он к третьему курсу не научился русскому языку, мы общались только по-английски. Такой же свирепый акцент. Все было кончено. Я проиграл. Не выходя из-за перегородки, я вытянул руку, державшую автомат, и бросил его на середину прохода, скинул с плеча второй и отправил туда же. Третий был прислонен к косяку, и араб его видел. Затем, как было велено, я положил руки на затылок и вышел навстречу пуле. Но араб не стал меня тут же убивать – толкнув стюардесс, с громким «ой», упавших ему под ноги, он перешагнул через девушек и направился ко мне. В глазах его кипел свирепый интерес. Он хотел плюнуть мне в лицо перед моей смертью. Я стоял расставив ноги и ждал его. Или не ждал. Мне было все равно. Страх прошел. Вместе с надеждой.

И все-таки выстрел раздался раньше, чем араб приблизился ко мне. Я инстинктивно упал, одновременно удивившись, что не чувствую боли. Неужели он промахнулся? Или это такая шутка? Игра в кошки-мышки? Но тут я услышал тихое арабское проклятие, железный стук упавшего автомата, а затем глухое падение тела. Ничего не понимая, я поднял голову – мой враг лежал лицом вниз и из его левого виска медленно выползало кровавое желе. Дальше за ним, опираясь на кресла, пытались встать стреноженные стюардессы, и было видно, что они понимают не больше моего. Я оглянулся и встретился взглядом с мужичком-мормоном. Он смотрел на меня укоризненно, как на провинившегося школьника. В его руках, прижатых к животу, тускло блестела вороненая сталь штатного милицейского пистолета.

– Что же вы... – растерялся я. – Что же вы сразу не?... Что я для вас, приманка?

Вместо ответа он покрутил пальцем у виска, спрятал пистолет в кобуру под пиджаком и, встав, шагнул к стюардессам.

– Сколько их там еще? – спросил он, развязывая им руки.

– Четверо. И наших шестеро, – сказала та, что помоложе.

Вторая молчала, бессмысленно глядя перед собой. Похоже, она была в шоке.

– Господи, что теперь будет? Господи, ведь их убьют! – причитала молоденькая.

– Глупости, – сказал штатный агент. – Убить им захочется только меня вот с этим героем, но для этого им придется потрудиться.

– Они еще кого-нибудь выведут...

– Не выведут. У них большие потери. Их операция на грани провала – больше не станут рисковать. Кто они, чего хотят?

– Они называют себя какой-то партией борьбы за Освобождение Палестины. Но ООП от них пока открещивается. По их требованию уже освобождено из тюрем в Израиле сто человек. Теперь они требуют миллион долларов и новый экипаж на месте посадки.

– Куда мы летим?

– Они назвали Хургаду, это на Красном море.

– В Египет, значит...

Похоже, эта новость была для агента из разряда неприятных. Но он не подал виду. Попросил называть его Петровичем. Заверил нас, что игра окончена и нам почти ничего не угрожает. Террористы будут рады, если мы по-тихому смотаемся в Хургаде вместе с остальными заложниками. Им нужны деньги и самолет – на месть у них просто нет ни времени, ни людских резервов. И все-таки он распорядился, чтобы все заняли места подальше от прохода, по которому могут летать пули, а когда мы приземлимся, то будет лучше, если все лягут на пол, под кресла. При этом он выразительно посмотрел на меня, будто знал, что именно мы делали там с мулаточкой несколько часов назад.

Петрович был полной противоположностью того, кого можно было бы принять за телохранителя и полицейского-детектива, он был стопроцентно антиголливудским персонажем, что называется, ни кожи, ни рожи, мужичок-хитрован деревенского покроя. Оказывается, у него и в мыслях не было освобождать захваченный самолет. Это было невозможно. Он вообще бы не достал свою пушку, если бы не мое вмешательство в ход событий. Штатную ситуацию, много раз игранную на занятиях по борьбе с террористами, я – дилетант – сделал нештатной. Он действовал по обстоятельствам. По обстоятельствам он спас мне жизнь... У него была семья – жена и двое мальчишек-старшеклассников. Получал он за то, что рисковал своей жизнью и отвечал за жизнь других, немного – всего 300 долларов.

Он не верил, что в салонах больше нет ни одного террориста, как уверяли стюардессы. Он полагал, что в первом классе сидит его главный оппонент, который засветится лишь в самом крайнем случае. Возможно, чистильщик, который в случае провала операции должен будет замести все следы. О нем и его роли может знать только один человек – главарь группы, но не обязательно. Чистильщик замыкается на тех, кто выше, кто руководит из своих штаб-квартир. Поэтому Петрович счел правильным пастись в тамбуре между вторым и третьим салонами и держать ушки на макушке.

Мулаточка – я успел узнать, что ее зовут Лола – сидела теперь вместе с Катрин и женщиной неопределенных лет во втором ряду последнего салона – под прикрытием первого ряда кресел и перегородки, и с восхищением следила за нашими действиями. Я же, глотая слюну, поглядывал на нее время от времени, как на остывающее на накрытом столе роскошное жаркое, от которого меня так не вовремя оторвали. Похоже, Катрин догадывалась о нашем немом диалоге и изображала из себя оскорбленную добродетель. Короче – завидовала.

Я глянул в оконце и увидел под собой в резком утреннем свете серые, словно рассохшиеся горы, отдельными грудами возвышавшиеся среди желтого песка пустыни. Слева, далеко за ними, обозначилась синяя расплавленная полоса, она приближалась, ширилась – море... Самолет пошел на посадку, сел и понесся, гася скорость, мимо этих цвета слоновьей кожи гор. Промелькнули две пожарные машины и несколько машин «скорой помощи», возле них стояли люди, не похожие на вооруженных коммандос. Сердце мое поневоле заколотилось, хотя по сценарию Петровича, ничего экстраординарного не ожидалось: деньги отдадут, экипаж поменяют, нас выпустят.

Самолет снова откатился куда-то на самую крайнюю полосу аэропорта, замер, турбины выключились, и я услышал стук своего сердца. Петрович велел мне смотреть во все оконца и докладывать об обстановке, а сам держал на прицеле проход из первого салона. Прошло минут десять безмолвия, и затем я увидел, как издали к самолету приближается автотрап. На нем, держась за перила, стоял один человек с сумкой. Второй, внизу, был водителем. Значит, террористам удалось настоять на своем. Широкое крыло с турбинами скрыло от меня трап, но было понятно, что он причалил к первой, носовой, двери.

Я ждал, когда из-за крыла появится трап с аэрофлотовским экипажем, но так и не дождался. Динамик ожил и объявил о том, что переговаривающаяся сторона нарушила условия, прислав лишь полмиллиона долларов, потому под гарантию доставки второй половины суммы старый экипаж, а также полицейский офицер, доставивший деньги, будут временно задержаны. И, само собой, – остальные заложники. Единодушный вздох разочарования раздался в салонах. От гнева и бессилия я сжал кулаки. Мне хотелось ворваться в кабину, стреляя на ходу, – всех и вся ставя на место, но это была утопия в стиле старого доброго кино про Джеймса Бонда, агента 007. Надо было терпеть и ждать или придумать что-то такое, что террористам и в голову не могло бы прийти. Какой-нибудь фокус с переодеваниями и женщинами, которых распиливает циркульная пила. Берем террориста и получаем голубя мира. Стреляем из автомата газированной водой...

– Это никогда не кончится, – сказал я, – что делать, Петрович?

– Ждать, – сказал он, – проигрывает тот, у кого сдают нервы.

И тут меня озарило:

– Послушай, ведь там никто не знает, что нас двое, верно?

– Верно, – кивнул Петрович, – хорошая мысль...

– Наклавшие в штаны пассажиры берут меня в плен и сдают, спасая свою шкуру. Ты будешь пассажиром. Откроется кабина – выстрелишь ты, выстрелю я. Третий выстрел должен быть последним. Надеюсь, твой.

– Кино... – сказал Петрович. – Ничего не получится. Там впереди кто-то есть. В первом салоне. Он здесь главный. Он контролирует ситуацию, прикинувшись пассажиром.

– Прекрасно! Давай для него и устроим спектакль.

– Как ты его вычислишь?

– Он сам засветится, когда я, скажем, вырвусь от тебя...

– И получишь пулю. Лучше уж я себя самого сыграю.

– Что, пули не берут?

Вместо ответа Петрович поднял руку, подставляя мне свой бок. Под одеждой у него была гибкая броня.