Андрей Меркин - Записки «лесника» Страница 15

– Комиссия сочла возможным в виде исключения поставить вам «удовлетворительно».

От неожиданности я чуть не обмяк, а Антонова очень строго посмотрела на меня и иронично сказала:

– Поздравляю!

В самых уголках её глаз я заметил весёлые и доброжелательные искорки.

Вот она вежливость, друзья – тут я понял, что мутный аспирант и кавказцы просто поделили деньги.

А Антоновой сделали максимум небольшой презент.

Был и другой не менее противный предмет. «Технология».

Общую технологию я сдал с первого раза, а вот технологию металлов проскочить не удалось.

Вела её доцент кафедры, мелкая и злая, как собака, преподавательница по кличке Злюкина.

Но самое интересное, что общую технологию вёл её муж, которому я и сдал экзамен.

Добряк и весельчак доцент Ковальский.

Вот такие бывают парадоксы в семейной жизни.

С Ковальским и удалось обсудить тему пересдачи экзамена по технологии металлов.

Возглавлял всю кафедру старенький и чуть живой старичок-профессор.

– Шефа лучше всего ловить после обеда, когда он сидит на кафедре и дико озирается по сторонам, – учил меня Ковальский.

И пообещал лично сделать допуск в деканате.

Захожу к профессору точно в описанное Ковальским время.

Старик блуждает по кафедре полувменяемым взглядом и предлагает взять билет.

Оставляет меня одного и, когда я всё благополучно «сдуваю», в кабинет врывается Злюкина, как смерч, и начинает чуть ли не кричать на профессора:

– Он обманным путём получил допуск на экзамен!

– И сдавать должен только мне лично и никому больше!

Ну, думаю, пиздец – приплыл.

На удивление завкаф ощетинился и выгнал меня в коридор.

Уж не знаю, о чём они там говорили, но когда я вернулся, то Злюкина буквально вылетела из кабинета с перекошенным от злости ебалом.

– Нуте-с, молодой человек, – продолжил профессор.

Я продолжил – быстренько получил долгожданную тройку – и был таков.

На другой неделе, когда встретил Ковальского, разговор вышел неожиданным.

– Наслышан, наслышан о твоих подвигах – Ковальский буквально светился, как будто бы это он, а не я избежал отчисления.

– А как же ваша жена? – рискнул спросить я – Ведь она меня чуть не убила…

– Эх, молодой человек, – по-ленински прищурился доцент.

– Вот когда женишься, может быть тогда ты меня и поймёшь.

Ох, и прав он оказался, ох и прав… только тогда я этого не знал, да и знать не мог.

И совсем комично выглядел на этом фоне зачёт по физкультуре.

Хронический алкаш по прозвищу Шнобель никак не ставил мне в зачётку «зачёт».

Только в ведомость. Всё требовал прыжок в высоту на один метр и тридцать сантиметров.

Это было для меня как серпом по яйцам. А Шнобель грозно говорил, что меня ждёт беспощадная служба в армии.

Военной кафедры в институте не было, а то, что я уже отслужил, он во внимание не принимал.

Считал это шуткой, и я тоже с ним шутил – а однажды даже выиграл институтские соревнования по стрельбе из мелкокалиберной винтовки.

Шнобель сделал вид, что не заметил и продолжал требовать взятия космической для меня высоты.

Наконец мне всё это надоело, и я купил ему два литра дорогого коньяка.

Бутылки он охотно взял, да вот в зачётке мне расписался только в конце второго курса.

Когда курс физкультуры был закончен.

И укоризненно покачал головой:

– Как же ты будешь Родину защищать?

Тогда я сунул ему военный билет прямо в опухшее от водки мурло.

Шнобель только вяло махнул рукой и ушёл, бурча что-то под нос про так и не взятую мною высоту в метр тридцать.

Просто цирк произошёл на экзамене по экономической истории. Прибыл с хорошего бодуна, даже не зная, какой предмет сдаём.

На каждом экзамене всегда лежит «методичка» и если её правильно обработать, то на тройку с минусом можно нагнать всякого бреда, с горем пополам.

Пересказал я преподавателю эту «методичку» – тут он задаёт мне решающий вопрос, на тройку.

– Какой валовой национальный доход СССР?

Кручу в недоумение головой, ничего не знаю – одна надежда на подсказку.

С самой задней парты Толстинский, сложив руки рупором, выводит губами и пальцами:

– Четыреста…

Только вот чего четыреста – миллионов, миллиардов или ещё чего?

Невнятно мямлю, как глухонемой:

– Четыреста милионардов.

У преподавателя волосы дыбом встали.

– Четыреста чего? – лицо его приобрело недобрый оттенок.

Толстиниский отчаянно машет руками, вся группа ржёт почти в голос.

Эх, была – не была!

– Миллионов! – выдыхаю я – а экзаменатор, гад, тоже паузу держит, почти как в театре.

– Давайте зачётку – удовлетворительно.

Ленинский стипендиат

На торговом факультете учился Миша Нарубин, гуляка ещё тот. Иногда мы с ним устраивали культурно-массовые мероприятия.

Заходим, например, вечером в ресторан «Арбат» на Калининском проспекте.

Там постоянно обитал Мишин сослуживец и армейский товарищ Гера Патлатый.

Гера был квадратно-гнездовой детина, мастер спорта по пяти боевым единоборствам одновременно.

Даже в спецназе, где они служили с Мишей, это было не каждому дано.

Только Нарубин был писарем в штабе, а Гера – ротным инструктором – старшиной.

Любимой фишкой Патлатого был отъём стола у «лиц кавказской национальности».

Путем различных ухищрений и угроз он вынуждал «товарища» с Кавказа заказать полный стол чёрной икорки, дорого коньячка, цыплят – табака, котлет по-киевски и так далее.

По непонятной причине он их всех называл «товарищами».

Заходим.

Видим.

Сидит Патлатый.

– Гер, это кто?

– Это «товарищ»!

– «Товарищ» угощает, – подытоживал Патлатый, аппетитно намазывая чёрную икорку на белый хлебушек.

Вопросительно сморит на «товарища», и на столе, как в сказке появляется еда и закуска ещё на двоих.

Всю свою сознательную жизнь Патлатый отдыхал.

– Гер, ты чего вчера делал, – спрашивает Мишаня.

– Отдыхал…

– А сегодня что делаешь?

– Отдыхаю…

– А завтра что планируешь делать?

– Отдохнуть…

После такого угощения жизнь наша казалась намного веселее и, раскланявшись с Патлатым, мы уходили на свидание к знакомым или не совсем знакомым девчонкам.

Записная книжка Нарубина имела несколько сот телефонов девчонок, всегда готовых для тёплого приёма Миши и его друзей.

В институте Миша решил для себя с первого дня.

Только Ленинская стипендия, только работа по распределению в ЦК КПСС.

И это ему удалось. Метод был прост, как всё гениальное.

Первая парта и дежурная улыбка.

Он не пропускал ни одной лекции и ни одного семинара, и всегда сидел только на первой парте.

А к приходу преподавателя мочил тряпку и приносил мел.

Аккуратный молодой человек приятно улыбался и внимательно записывал, всё, что говорилось в стенах аудиторий.

Дальше пошла цепная реакция, сначала только пятёрки на всех экзаменах, затем Ленинская стипендия, высший балл для распределения.

И как апофеоз, Нарубин, попал работать на Старую площадь.

Пытаясь подражать Мише, пытался получить хотя бы тройку, на некоторых особенно трудных предметах.

«Основа экономических моделей и методов в математике».

Ничего не мог понять, зато, как кол, отсидел все лекции и семинары на первой парте, улыбаясь, как олигофрен.

На экзамене получил двойку.

– Как же так? – недоумевала строгая математичка.

– Всегда считала вас образцом усидчивого студента.

На пересдаче экзамена она посадила меня прямо перед собой и… дала списать.

Другие же студенты, пытавшиеся «сдуть», были нещадно выгнаны вон.

Когда ставила мне в зачётку тройку, то шепнула на ухо:

– Только за вашу вежливость и безупречное поведение, а знания ваши равны нулю.

Ещё бы! – вместо учёбы и подготовки к экзаменам всё свободное и несвободное время проводили с Мишей, поставив целью «задействовать» его записную книжку в полном объёме.

Культурная программа

Приближалась московская Олимпиада. Но сначала была зимняя. Решающий хоккейный матч США – СССР.

Слушал ночью по «Голосу Америки» репортаж Рубина, был такой сбежавший отщепенец.

Утром рано пришёл в институт и когда сообщил счёт, то многие не поверили и приуныли.

А секретарь комсомольской ячейки сказал:

– Ты провокатор и агент мирового империализма!

Редкостный был мудак.

Помимо значка ВЛКСМ носил ещё и значок с товарищем Брежневым. И это в год московской Олимпиады!

Вскоре по институту пронёсся слух – приезжает Высоцкий с концертом.

Для его выступления предоставили самую большую – «Плехановскую» – аудиторию.

Народу набилось столько, что стояли друг у друга на головах.

К тому времени Стрелкин возглавил Народную дружину всего института и, надев мне повязку, провёл на концерт буквально через строй дружинников, которые получили указание – без билета никого не пропускать.