Виктор Коноваленко - Третий период Страница 19

     Но однажды сорвался. Это случилось после очередного календарного матча с воскресенским «Химиком». Мы вели по ходу игры – 3:0, но все же проиграли – 3:4. Безусловно, и моя вина была в этом. Расстроенный, выхожу после душа из раздевалки и слышу, как Прилепский – голос у него громкий, глухой – объясняет кому-то, что я специально пропустил четыре шайбы.

     Это была последняя капля. После этого тренироваться под его руководством я не мог. И тут же написал заявление об уходе из команды.

     Предложения о переходе в тот или иной клуб стали поступать незамедлительно. Самое лестное – от Николая Семеновича Эпштейна.

     Я очень уважал его как тренера и как человека. И хотя нам пришлось работать вместе не слишком много, я всегда ценил в нем высокую культуру и удивительное умение находить общий язык с любым подопечным. Да и в чисто хоккейных делах он был корифей. Вызывало уважение и его постоянство – больше двенадцати лет он бессменно руководил воскресенским «Химиком», открыл нашему хоккею прекрасных мастеров. А ведь возможности для этого у него не ахти какие: Воскресенск – город небольшой, здесь особо не развернешься в поисках пополнения в команду мастеров. Но Эпштейн искал и находил замену ведущим хоккеистам, которых забирали то и дело в лучшие московские клубы. И «Химик» жил и живет, продолжая и приумножая традиции уже ушедшего на пенсию замечательного наставника.

     Николай Семенович долго со мной беседовал тогда, советовал остаться в хоккее, поиграть еще пару годков. Он и раньше при каждой нашей встрече любил повторять, что, играй я в его команде, она постоянно была бы в тройке призеров. Но даже в создавшейся ситуации я не мог уехать из Горького. Уж если я раньше не уехал...

     Предложения перейти в один из московских клубов поступали мне постоянно, все годы. И однажды было и решился уйти в «Спартак». Его возглавил в тот год Всеволод Михайлович Бобров. Мой кумир, да и кумир всех, наверное, хоккеистов моего поколения.

     Меня познакомил с ним еще в 1957 году Дмитрий Николаевич Богинов. Первая встреча с великим хоккеистом врезалась мне в память на всю жизнь.

     А дело было так. На тренировке в Горьком я получил травму мениска, и мы с тренером поехали в Москву, к знаменитому травматологу Зое Сергеевне Мироновой.

     Я поселился в гостинице, а Богинов – по старой дружбе у Боброва. С утра Дмитрий Николаевич заскочил за мной, и мы направились в Сокольники, за Бобровым – он должен был меня Мироновой показать. Вместе с нами был врач Олег Белаковский, с которым нам предстояло долгое знакомство – сколько он потом моих травм лечил, не счесть.

     В Сокольниках я немного посмотрел, как Бобров тренировал футболистов – он бил по воротам будто из пушки!

     Я, восхищенный, стоял раскрыв рот. Потом, окончив занятие, Всеволод Михайлович подошел, потрепал меня по плечу: ничего, мол, сейчас разберемся с твоей травмой. И мы поехали в Лужники, к Мироновой.

     Зоя Сергеевна, спасительница спортсменов, тоже заслуживает хороших слов, но о ней много писали – вряд ли я добавлю что-либо новое. Операцию она мне не порекомендовала, назначила множество процедур, водный массаж, тренаж – помню, я по десять тысяч сжиманий и разжиманий мышцы делал! Ладно, мениск мениском, но я тогда был больше всего занят Бобровым: великий спортсмен сам везет какого-то мальчишку к врачу! А оттуда – прямиком к себе домой, в гости! Я понимал, конечно, что все это не ради меня специально делается, а ради своего старого друга – моего тренера, и я бы нисколько не обиделся, если бы они меня по дороге высадили. Но ведь привез же! Я самому себе не верил. Не ожидал встретить такой простоты и сердечности в своем кумире.

     Дом Всеволода Михайловича, обилие в нем спортивных трофеев, самых экзотических, окончательно доконали меня – я даже есть не мог, только сидел за столом и повторял про себя: Бобров, сам Бобров сидит передо мной... Ну и ну...

     Когда я приехал в Горький и рассказал ребятам об ужине с Бобровым, мне, естественно, не поверили. Пришлось Богинову подтверждать, что да, так оно и было. Кстати, я только теперь подумал, что эту встречу Богинов, пожалуй, устроил не случайно. Это были «штучки» из его «педагогического арсенала»...

     Не менее интересной была и вторая наша встреча – уже на льду, в матче «Торпедо» с ветеранами Москвы в 1958 году.

     Я неважно себя чувствовал – накануне, в матче с «Крыльями», простудился, видно, и меня схватил радикулит.

     Но Богинов все равно меня поставил. Тоже, думаю, специально, чтобы испытал я на себе силу бобровских бросков! Бобров что хотел, то и делал со мной и в той игре, «раздел» меня, как говорится, – три или четыре шайбы забросил. Но после матча, видя, как я расстроился, подошел ко мне и говорит:

     – Не переживай. Будешь вратарем! Все будет у тебя хорошо.

     Вот это его умение ободрить человека – очень ценное для тренера качество.

     Потом мы с ним не виделись несколько лет, наверное, до чемпионата мира в Любляне. Тогда он похвалил меня за матч со шведами, который мы сыграли вничью – 3:3. После этой его поддержки у меня здорово поднялось настроение – авторитет Боброва был для меня непререкаем.

     И вот Всеволод Михайлович становится тренером. И приглашает меня в команду Об этом можно было только мечтать. В общем, написал я заявление на переход в «Спартак». Заявление заявлением, но сомнения не покидали меня ни на минуту. С одной стороны – Бобров. Не «Спартак» и не Москва. Именно Бобров. А с другой – все родное и близкое, к чему прирос корнями: семья, клуб, автозавод, город. Но опять же это невезение с тренерами...

     Словом, я решился. Когда мы были в Москве, в Сокольниках, собирался подтвердить свое согласие на переход в присутствии представителей Всесоюзного совета ДСО профсоюзов. Начал было второе заявление писать – так, мне сказали, надо. И здесь, на моих глазах, профсоюзное начальство не по-джентльменски обошлось с нашим уважаемым Мамулайшвили. Николай Нестерович поинтересовался, что это я пишу, – почувствовал, видно, неладное. А его грубо оттолкнули: «Не лезь в чужие дела!» Чтобы при мне так обращались с Нестерычем? Это все равно что отца родного обидели бы, а я промолчал. У меня будто пелена с глаз сошла. Тут же, не раздумывая, я порвал заявление и отказался от перехода.

     Конечно, Бобров тут был ни при чем.

     Я и потом много размышлял о том, почему мне так хотелось поработать именно с Бобровым. Сожалел, что не пришлось. И понял одно: Бобров, пожалуй, как никто другой из тренеров и спортсменов, был симпатичен мне как человек.

     Самая главная черта Всеволода Михайловича – справедливость. Он никогда не оскорбил, не унизил человека резким или неосторожным словом. Он настоящий товарищ: ни в трудной ситуации, ни тем более в беде никогда не оставлял человека. Ни одного слова зря ни про кого не сказал. Терпеливый до беспредельности, спокойный, уравновешенный. Все это лучшие качества для тренера. Зингер мне рассказывал, что, будучи тренером, Бобров все умел не хуже молодых игроков. Вратарей разделывал «от и до». Из пяти буллитов четыре забрасывал ему, Зингеру. Я Виктору верю без оговорок. Действительно, Боброву и как тренеру цены не было.

     И еще – он совершенно не зазнавался. Наверное, потому, что никогда не думал о славе, был человеком очень скромным и вместе с тем широкой натуры, как истинно русский.

     Я не люблю жалеть о том, чего не было. Единственное, о чем я жалею, что поздно Бобров пришел тренером в сборную. Приди он на год раньше – я бы не ушел из хоккея. Мы бы нашли общий язык, в этом я не сомневаюсь. Обидно, что судьбы наши не перекрестились.

     В 1972-м, как раз с приходом в сборную Боброва, я прощался с хоккеем.

     Проводы были трогательными. Переполненный Дворец Спорта в Горьком, море цветов, улыбки старых и добрых товарищей по сборной – Фирсова, Кузькина, Рагулина... Ничего, мол, Витек, всех нас ждет то же самое – не сегодня, так завтра.

     Много было приветственных адресов, почетных грамот, памятных подарков... Пришла телеграмма от ЦК ВЛКСМ и его решение о награждении знаком комсомола «Спортивная доблесть». Меня она особенно порадовала. И вот почему. Почти все мои друзья по сборной уже были удостоены этой награды со столь прекрасным названием. Не ради славы, не ради орденов и медалей боролись мы за чемпионские звания на ледовых аренах мира. Мы отстаивали честь своей Родины. И все-таки... Две государственные награды есть – ордена Трудового Красного Знамени и «Знак Почета». А награды родного комсомола не было...

     «Уважаемый Виктор Сергеевич, ЦК ВЛКСМ сердечно благодарит вас, замечательного спортсмена, за большой вклад в победы советского хоккея на чемпионатах мира, Европы, Олимпийских играх. Верим, что, уйдя из большого спорта, вы приложите свои знания и энергию для воспитания достойной смены ледовых рыцарей. Горячо поздравляем с высокой наградой – знаком ЦК ВЛКСМ "Спортивная доблесть". Желаем крепкого здоровья, счастья, успехов в труде».