Лев Филатов - Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже Страница 21

А теперь пробую в воображении остановить спар­таковского вратаря Рината Дасаева в его характерном движении. Для меня он — в выбеге из ворот, изогнув­шийся, с пойманным мячом в высоко поднятых руках. И угрозы как не бывало.

Полвека разделяют эти скульптурные композиции. Быть может, просто разные люди, у каждого своя манера? Думаю, что такое предположение к разгадке нас не приблизит. Мне представляется, что неспроста Дасаев нисколько не напоминает Жмелькова: другие времена, другая игра.

Не раз, бывало, смотришь матч с участием инозем­ной команды и мелькнет: «Этого игрочка неплохо бы к нам». О вратарях никогда так не думалось, никакой зависти. Ясно, что и в других краях появляются отлич­ные вратари, однако нигде так постоянно, без перебоев, как у нас. Сколько лет минуло после того, как в голу стоял (так в его время говорили) Николай Евграфович Соколов, а классные вратари не переводятся. Вот и сей­час мы как должное принимаем выдвижение А. Сацункевича, Д. Харина, С. Черчесова. Существует ли особый секрет, есть ли право говорить о вратарской школе?

Алексей Хомич на протяжении многих лет на сле­дующий день после матча приносил пачку снимков и раскладывал их на столе редактора.

— Алексей Петрович, вы же стояли возле тех во­рот, куда забили два мяча. Где же эти моменты?

Хомич мнется, чешет в затылке:

— Не нажал. Но как можно было, скажите пожа­луйста, пропускать такие мячи? Я ему, пижону, кричу...

И дальше следовал показ: Хомич вставал перед дверью, которая должна была изображать ворота, приседал, выбрасывал в сторону руку.

— Только и надо было сделать шаг влево, а потом отталкиваться...

Я терпеливо смотрел и слушал, зная, что редак­торское внушение бесполезно, опять Алексей Петрович «играл», позабыв про затвор фотокамеры. Так до кон­ца и осталось его любимым занятием подсказывать из-за спины вратарям.

Лев Иванович Яшин говорил мне: «Ну кто нас, вратарей, мог учить? Побьет второй тренер по воро­там — и на том спасибо. Друг у друга перехватывали. Я — у Хомича... Он, наверное, еще у кого-нибудь...»

Хомич однажды, в нечаянную минуту крайней от­кровенности, поведал мне историю, которая его само­го смущала и страшила.

— Оставляли меня, пацана, дома с сестренкой, ей, должно быть, год был. А ребята со двора хором орут: «Хома, выходи!» Как выходить, сестру не оставишь? Я ее в одеяло завертывал, и вниз. И укладывал вместо штанги. Она спала, а мы бились. Так я вам скажу, под ту руку, где она лежала, забить мне было невозможно. Вот что мы, дурачье, вытворяли. Если бы я увидел своего сына за таким делом, не знаю, что бы с ним сделал...

Хомич сидел потупившись: и много лет спустя его жуть брала. Молчал и я: что тут скажешь, оба в воз­расте дедов. И, чтобы снять неловкость, хоть чуть оправдаться, Хомич повторил:

— Верно говорю, под ту руку я бы мышонка не пропустил, сам бы убился...

Дасаев написал книгу «Команда начинается с вра­таря». Из нее можно узнать, что его сначала опекал вратарь астраханского «Волгаря» Юрий Маков, что неизгладимое впечатление на него, мальчишку, произ­вел Анзор Кавазашвили, приезжавший со «Спарта­ком» на товарищеский матч в Астрахань, что позже он был многим обязан Александру Прохорову в «Спарта­ке» и Вячеславу Чанову в сборной.

Какой разговор, вратарь — последняя надежда коман­ды, о нем так прямо и говорят: «выручил» или «не выручил». Он живет общими интересами с командой, может быть в ней влиятельным человеком, капитаном, как был Яшин в свое время, как Дасаев в «Спартаке» и в сборной. Однако в ремесле своем, вратарском, он —один, сам по себе. Вратарей тянет друг к другу, их разговор особенный, и на футбол они смотрят по-своему, и игра у них своя, и переживания иные, чем у остальных мастеров. Сколько мне ни приходилось слушать Анато­лия Акимова, Алексея Хомича, Алексея Леонтьева, Льва Яшина, Владимира Маслаченко, Анзора Кавазашвили, о матче — вкратце, общими словами, а о вратарях — хоть час, хоть два, малейшее движение помнят, разберут. И всегда с сочувствием, с готовностью войти в положе­ние, оправдать, ну а уж если «пенка», то с горечью, словно и они виноваты, что посрамлен человек их профессии.

Пожалуй, все-таки есть право говорить о советской вратарской школе. Школа эта не в каких-то специаль­ных учебных группах, не в штате преподавателей и уж конечно не в велеречивом рассусоливании о «неиссяка­емом роднике» и «непрерывающейся эстафете». Школа в том, что у нас издавна сложился не отвлеченный, не расплывчатый, а по-рабочему точный образ классного вратаря, и каждый юноша, дерзнувший встать между тремя штангами, знает уровень, достигнув которого, можно заслужить признание. Среди полевых игроков терпят тех, кто «так себе», но вратарь с подобной аттестацией — это невыносимо, беда да и только, одни страдания. И юные вратари вкалывают, помня, что прощения им не будет, ничто не поможет, если не тянуться за Яшиным, не повторять его гордое труже­ничество.

Обязан признаться, что Ринат Дасаев долго как вратарь внушал мне сомнения. И вряд ли я смог бы внятно объяснить, что мне мешало считать его надеж­ным. Когда сомнения улетучились, я понял их причи­ну. Его тонкая фигура, его тонкое лицо почему-то наводили на мысль о возможности рисовки, опромет­чивости, легкомыслия. Наверное, потому так казалось, что все вратари, которых я прежде видел, были сложе­ния более внушительного, с лицами обветренными, резкими, грубоватыми. А тут человек ну прямо-таки нежный. Что если — везун? Верно, ни в «Спартаке», ни в сборной лишних голов не пропускал. Но каков ока­жется, если вдруг угодит под град ударов?

Своими сомнениями я ни с кем не делился и уж тем более не позволял себе их выразить в журналист­ской работе. Да и смешно было бы, когда Лев Яшин, не размышляя, твердо как-то мне сказал: «Дасаев? У нас — лучший!», когда Николай Петрович Старо­стин, начальник «Спартака», столь же твердо отозвал­ся: «Ринат — человек умный, и в коллективе ведет себя умно и играет с умом».

Потом еще один разговор с Яшиным. И такое его рассуждение:

— Труднее теперь стало вратарей оценивать. Матч идет, сидишь смотришь: вратарь без дела, пустяками занимается. Тут хлоп — мяч в сетке. И непонятно, что за вратарь?

Яшин произнес это, как ему свойственно, мягко, с улыбкой, не настаивая, скорее недоумевая.

А для меня его слова были дорогим подтверждени­ем того, над чем думал.

Так отличаются ли нынешние вратари от старых голкиперов?

Да, отличаются. И сильно. Говоря попросту, пре­жде вратари были в игре, в деле чаще, чем теперь, им чаще били.

Защитники играли против нападающих «один в один», до «чистильщика» додумались позднее, и ве­роятность прорыва, выхода прямого к воротам была не то что велика, а постоянна. Да и наличие пяти (потом четырех) нападающих, каждый из которых чув­ствовал себя обязанным оправдать свое наименование, свой номер на спине ударом по голу, —  все это обес­печивало вратарям полную занятость. Если сейчас вратарь в течение матча отобьет два-три сильных уда- pa, он удостаивается печатных похвал. Прежде это дало бы повод отозваться, что он прохлаждался, без­дельничал.

Если до сих пор фамилии Трусевича, Идзковского, Акимова, Хомича, Никанорова, Маргания, Леонтьева, Зубрицкого, Иванова, Макарова окружены нимбом по­чтительности, то это потому, что в каждом матче они совершали подвиги, кидались в ноги, отбивали удары в упор, ныряли в свалку — словом, показывали себя невероятными храбрецами.

В Льве Яшине сошлось решительно все, чтобы вылепить образ всем миром признанного вратаря. Все — это преданность делу, бесстрашие, неуязвимость перед славословием, готовность признать, что сплохо­вал, неприятие бесчестности в любом виде, уважение к противникам, привычка к тренировочному труду, высокий рост, длинные руки, чуткость тела к ответу на пущенный в его сторону мяч, называемая реакцией, и даже то, наконец, что, будучи рожден для вратар­ского занятия, дорожил этим и ни на что другое не отвлекался.

И тем не менее, думаю, лепка его образа оттого удалась в полной мере, что он поднялся в то время, когда вратарям, а значит и ему, много били. Он вырос на том, что отразить десяток «мертвых» мячей за матч — не доблесть, а норма. Он никогда не кидался с упреками на своих товарищей-защитников, и, если гол забивали, его длинная фигура выражала смущение и досаду, виноватым он считал себя одного.

Что же изменилось? Сокращение числа форвардов до двух было бы формальной версией, и кроме них есть готовые стрельнуть по воротам: игроки середины поля и даже защитники. Совершенно иной сделалась тактика обороны. У хорошо организованной, мобиль­ной команды, едва противник перехватит мяч, в обо­рону включаются все десять полевых игроков. Если безучастен один — уже изъян. И перед воротами воз­никает движущаяся, живая стена. И на глаз видно, как часто удары по воротам принимают на себя защища­ющиеся, и мяч отлетает далеко в сторону без вмеша­тельства вратарей. Форвард уже не знает, сколько их ему надо обвести, чтобы вырваться и ударить, прошел одного, второго — нет, тут как тут третий. Такая те­перь раскидывается по-шахматному продуманная, час­тая заградительная сеть.