Питер Бодо - Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни Страница 55

На матч я выходил с хорошим настроем, хотя раньше, летом, уже проиграл талантливому новичку из России. Не думаю, что в этом финале Открытого чемпионата я сыграл плохо. Просто Марат шутя брал мои вторые подачи, мощно подавал, а все мои приемы были для него легкой добычей. Я только бормотал: «Вот это да!» и пожимал плечами в надежде, что он не сумеет так же хорошо провести целый матч. Но он сумел — как и юный Сампрас в 1990 г. Еще одно подтверждение верности библейского изречения: «Все возвращается на круги своя...»

Я всегда считал, что если человеку выпадает удача, то остальное зависит от того, насколько он готов ею воспользоваться и как долго способен ее сохранять. Для Сафина такая возможность открылась в 2000 г. на «Флашинг Медоуз», и он воспользовался ею в полной мере, как и я десятилетием раньше. Он разбил меня столь ярко и убедительно, что все, кто видел это, были потрясены.

Должен заметить, что когда я проиграл Сафину, меня занимали другие, не менее важные вещи. Мы с Бриджит собирались пожениться вскоре после турнира. Она согласилась прервать свою актерскую карьеру и сопровождать меня до конца моих выступлений. Я еще не решил, когда это произойдет, но знал, что не уйду, пока, по моим представлениям, буду в состоянии бороться за победу в турнирах «Большого шлема».

2001 год я начал довольно вяло, проиграв Тодду Мартину в одной шестнадцатой финала Открытого чемпионата Австралии. До финала я дошел только в Индиан-Уэллс, где Андре разгромил меня, не уступив ни одного сета. Меньше чем через две недели Энди Роддик побил меня в Майами. Я взял его на заметку — еще один молодой соперник.

Сезон на грунте явился для меня сплошной полосой неудач, а на турнире «Куинс Клаб» я проиграл в полуфинале Лейтону Хьюитту. Зато на Уимблдоне мне достались очень удобные соперники. Одного за другим я победил Франциско Клаве (известного грунтовика), Барри Коуэна (английского середнячка, получившего вайлд-карт) и Саркиса Саргсяна.

Эти победы вывели меня на молодого швейцарца, о котором я уже слышал лестные отзывы, — Роджера Федерера. По моим сведениям, он был очень талантлив, но выступал пока неровно. Я рассчитывал выиграть, однако в первые же минуты встречи понял, что задача отнюдь не проста. Мой со-перник не имел за плечами такого опыта, но обладал вполне сложившейся игрой и ярким талантом.

С самого начала матча Федерер мощно подавал, и его удары были очень сильны. Вдобавок он непрерывно атаковал — все время шел к сетке, чего в последующие годы на Уимблдонском турнире за ним не наблюдалось. Это был достойный противник и трудный матч. Я имел шанс сравнять счет в пятом сете, но упустил его. А Федерер сыграл превосходно! Взял мою подачу, а с ней и пятый сет 7:5. Тем самым он не позволил мне повторить рекорд Бьорна Борга — пять титулов Уимблдона подряд. Но этот рекорд не так уж много для меня значил. Каждый турнир «Большого шлема» я рассматривал как самостоятельное событие. Иметь пять титулов Уимблдона, конечно, приятнее, чем четыре, но идут они подряд или нет, мне было, в сущности, безразлично.

Поражение, естественно, огорчило меня, однако я не мог отрицать, что стиль соперника мне нравится. Он держался с достоинством, играл на редкость талантливо и произвел на меня сильное впечатление. Эта победа стала важным шагом на пути Роджера к теннисным вершинам. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что тогда передал ему эстафету Уимблдона. Роджеру тоже нужно было понять, чего он на самом деле стоит, как и мне после неудачного матча с Эдбергом в 1992 г. Победа надо мной помогла ему в этом.

В последующие несколько лет я узнал Роджера очень хорошо. Это исключительно скромный, непритязательный человек. Ничто в нем, за исключением таланта, не выдает истинного масштаба его личности. Я выиграл турнир «Большого шлема» с восьмой попытки, на второй год участия в соревнованиях. Роджеру потребовалось для этого семнадцать попыток, и произошло это в середине 2003 г., на пятом году его регулярного участия в турнирах «Большого шлема». Но зато с тех пор он добился большего, нежели я на пике карьеры. Он совершил гигантский рывок вскоре после того — единственного — нашего матча. Теперь, когда я пишу эту книгу, Роджер готовится побить мой рекорд «Большого шлема» в одиночном разряде.

Итак, наметилась довольно четкая тенденция. Я понемногу начал проигрывать представителям нового поколения — тем ребятам, которым предстояло в ближайшем будущем задавать тон и побеждать на главных турнирах: Роддику, Сафину, Хьюитту, Федереру... Мне было трудно — и чем дальше, тем труднее. Но все же я чувствовал, что еще могу себя показать на крупных соревнованиях.

Мое поражение от Федерера на Уимблдоне расчистило путь Горану Иванишевичу. Он победил Пата Рафтера и наконец завоевал долгожданный титул. Я радовался за Горана, поскольку питал к нему большую симпатию. Горан — истинный рыцарь травяных кортов, харизматическая личность, и к тому же с ним приятно общаться. Я знал, что он мог (даже должен был!) победить меня в финале 1998 г. и имел хорошие шансы выиграть у Андре в финале 1995-го. Но неудачи не сломили Иванишевича — в 2001 г. развеялись все сомнения.

Горан был совершенно непредсказуем. Когда он выступал на пресс-конференции, все игроки в раздевалке бросали свои дела, собирались у телевизора и включали звук на полную мощность. Горан выглядел как пациент на приеме у психиатра, но неизменно блистал остроумием и излучал обаяние. Нельзя было угадать, какое словцо сорвется с его языка, так же как невозможно предвидеть, какой мяч слетит с его ракетки в следующее мгновение — за исключением тех эйсов, которые (и ты это знаешь!) он наверняка подаст.

Через несколько недель после Уимблдона я встретил Горана в раздевалке на турнире в Цинциннати и сказал ему, как я рад, что он наконец добился своего — получил вожделенный титул, о котором мечтал всю жизнь. Видимо, Горан немало удивился, услышав от меня подобные слова. Ведь мы же были соперниками, никогда не давали пощады друг другу и не просили о ней! А мне просто хотелось, чтобы он знал: я действительно рад за него. Мы многое пережили вместе на этом турнире.

Отец Горана, Средьян, тоже был на редкость приятным человеком. Он присутствовал на всех наших матчах — напряженных, непредсказуемых, нервных и в большинстве своем неудачных для его сына, — не теряя присутствия духа и не проявляя досады, которую, вероятно, чувствовал. Я никогда не слышал от него сетований, резких или обидных замечаний. Он держался с исключительным достоинством.

Ситуация с моей дальнейшей карьерой должна была полностью проясниться на Открытом чемпионате США 2001 г. Это был один из самых интересных и сложных турниров, в каких я когда-либо участвовал. Между мной и победой стояли три чемпиона США — двое опасных молодых игроков, более или менее равнодушных к превосходству, вытекавшему (чисто теоретически) из моего послужного списка (Пат Рафтер и Марат Сафин), и мой неизменный соперник, который легко никогда не сдавался, — Андре Агасси.

Думаю, справедливо, что Андре замыкал этот ряд. Он был наиболее трудным для меня противником в то великое лето 1995 г. и вновь показал себя таковым под самый конец его и моей карьеры — в кульминационном вечернем четвертьфинале Открытого чемпионата 2001 г. Этот матч стал венцом нашего соперничества, а для меня — нашей величайшей, самой упорной битвой.

Мое соперничество с Андре описано чрезвычайно подробно и всесторонне. В глубине души я знал, что именно он побуждал меня демонстрировать мои лучшие качества. Андре пережил взлеты и падения — это объясняет, почему мы не встречались чаще, особенно в финалах крупных турниров. Но из всех моих соперников он был эталоном самой высокой пробы. Никто кроме него не мог играть в таком темпе на протяжении всего матча, заставляя меня выкладываться целиком.

За многие годы нашей спортивной карьеры, наверное, трудно было найти людей более непохожих друг на друга, чем Андре и я, — в личном плане, в стиле игры, даже в одежде. И вели себя мы прямо противоположным образом. Андре всегда стремился подчеркнуть свою индивидуальность и независимость, а я, наоборот, свою индивидуальность пытался скрыть, а свободу сознательно ограничивал. Если Андре напоминал Джо Фрейзера, то я — Мохаммеда Али. Но в принципе подобные типы личности довольно распространены: Андре — шоумен, а я — работяга. Где бы вы ни обитали, у вас всегда найдутся такие соседи: за одной дверью я, вежливый тихоня, за другой — Андре, неугомонный сорванец.

И все же, несмотря на то что мы напоминали хрестоматийных Джекила и Хайда, а окружающие охотно преувеличивали нашу действительную несхожесть, некоторые важные вещи нас объединяли. Присущий обоим Дар направлял наши дела и жизнь, ставя перед нами задачи и предлагая возможности их решения. Мы оба — американцы в первом поколении (Майк, отец Андре, родом из Ирана), мы были чемпионами, но при этом словно людьми со стороны, которые вторглись в вид спорта, где на протяжении почти всей его истории задавали тон протестанты англосаксонского происхождения. Это, впрочем, никогда меня не заботило, поскольку «американская мечта» с избытком оправдала ожидания моей семьи.