Питер Бодо - Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни Страница 56

Мы оба были юными дарованиями, и потому росли под пристальным наблюдением. О нас легко было составить стереотипное представление: Андре — дерзкий, неукротимый сорвиголова, а я — тихий, замкнутый, скучноватый юноша. Кто больше пострадал от этого шаблона? Почем знать? Но в одном я уверен: мы оба были упрямы, хотя каждый на свой лад и применительно к различным целям. Взлетев на вершину, мы бросали быстрые, тревожные взгляды через разделявший нас барьер: один непременно хотел знать, что поделывает другой.

На позднем этапе карьеры я уже не так скупо демонстрировал свои эмоции и чаще привлекал внимание к собственной персоне. А вот Андре, напротив, побрил голову. Это был не просто спонтанный протест лысеющего мужчины (кстати, я тоже начал терять волосы), а нечто вроде послания миру - сознательного или подсознательного. Андре теперь стремился походить на аскета, приобрести несколько суровый облик, более соответствовавший его жизни в поздние годы.

Одно не подлежало сомнению — Андре в свое время внес много экспрессии в наш вид спорта, который в этом нуждался. Он стал ярчайшей звездой, но вместе с тем испытывал массу неудобств.

Возможно, приверженцам «бескорыстного тенниса» это не понравится, но, как вы понимаете, фирма Nike играла важную роль как в моей жизни, так и в жизни Андре. Мы жили в эпоху всеобщей коммерциализации и на протяжении почти всей карьеры были «ребятами Nike». Компания поняла, что вдвоем мы перекрываем оба конца теннисного спектра — от традиционных эстетических ценностей до новых модернистских особенностей Открытой эры. Если я был наследником Розуолла и Лейвера, то Андре — преемником Коннорса и Макинроя.

Я подписал контракт с Nike и впервые надел их форму на Уимблдоне в 1994 г. Можно сказать, что именно я ввел в моду удлиненные свободные шорты. Мне нравился такой фасон, и Nike решила, что он мне пойдет. Компанию нисколько не волновало, что моя экипировка резко отличалась от теннисной формы, созданной ею для Андре. Разве можно забыть его черные шорты и мерцающее розовое трико в обтяжку?

С годами у меня копились претензии к Nike, так как нередко возникало ощущение, что компания недостаточно активно рекламирует меня, особенно по сравнению с Андре. Зато Nike не имела себе равных в умении извлекать дивиденды из нашего соперничества и даже спровоцировала один из немногочисленных конфликтов между нами вне корта.

В 1993 г. фирма устроила выставку перед Открытым чемпионатом Франции, и Фил Найт (основатель и тогдашний руководитель Nike) провел встречу с несколькими клиентами, включая Джима Курье, Джона Макинроя и Андре. Фил сообщил им, что хотел бы слегка раскрутить какой-нибудь случай соперничества между теннисистами. Андре, в то время как никогда склонный дерзить, поддержал Фила и тут же заявил по поводу моего восхождения к вершине мирового рейтинга: «Нельзя пускать на первое место парня, который смахивает на дикаря, едва спрыгнувшего с дерева».

Эти слова тут же стали достоянием широкой публики. Когда они дошли до меня, я решил не попадаться на удочку и сохранять полное спокойствие. Андре волен говорить что угодно — мне все равно. В результате выходка Андре обернулась против него. Он почувствовал себя неловко и через несколько дней прислал мне любезный факс с извинениями, причем заверил, что восхищается моей игрой.

Поскольку Андре вел себя вызывающе, он получал от Nike повышенную дозу внимания. Как-то раз с досады я сказал одному управляющему фирмы: «Слушайте, я не из тех, кто любит ныть и жаловаться. Я человек сдержанный. Были у меня моменты — в Австралии с Джимом Курье, на „Флашинг Медоуз" с Алексом Корретхой, когда я чувствовал себя прескверно и терял самообладание... Но я не создавал и не провоцировал эти ситуации с целью привлечь к себе внимание. Я никогда не делаю подобных вещей специально и не пытаюсь казаться иным, чем я есть. Так чего же вы хотите от меня как спортсмена? Вы говорите, для Nike главное — результат. Ладно, каких еще результатов, по-вашему, я должен добиться?»

Однако тот факт, что Андре привлекал к себе львиную долю внимания, имел и положительную сторону — с меня было снято давление. Сам я предпочитал оставаться в тени как можно дольше. Здесь мы вели себя совершенно по-разному и благодаря этому избежали чрезмерного обострения соперничества. А опасность была вполне реальной, поскольку, в отличие, скажем, от Роджера Федерера и Рафаэля Надаля, мы выступали за одну страну. В общем и целом, на мой взгляд, пока мы играли, то делали все возможное, чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля. У нас не случалось стычек на публике. Мы соперничали достойно, стараясь не оскорблять и не унижать противника. И даже если порой у кого-нибудь из нас сдавали нервы, по сути мы относились друг к другу совсем неплохо.

Короче говоря, мы с Андре были вполне совместимы, наилучшим примером чего стало самое успешное коммерческое использование нашего соперничества — невероятно популярная серия рекламных роликов 1995 г. об «уличном теннисе». В этих небольших сценках мы с Андре выскакивали из машины (порой не в самом подходящем месте), натягивали сетку и играли на глазах у изумленных прохожих. Мы показывали «теннис с колес» еще до того, как выражение «сделать что-либо с колес» обогатило наш лексикон.

Получилась блестящая, исключительно успешная рекламная кампания. А все потому, что вместо противостояния «Пит или Андре?» или «Пит против Андре!», явно ощутимого в рекламе Nike, здесь действовал принцип «Пит и Андре». Эти ролики заключали в себе позитивный заряд, неожиданный и притягательный. Они подняли интерес к теннису и к нашему соперничеству, сумели точно передать суть наших отношений. Мы были очень разными, но все же — друзьями.

Позднее, в том же году, после Открытого чемпионата США и матча со шведами в Лас-Вегасе на Кубок Дэвиса, Андре пригласил меня слетать на его личном самолете в Лос-Анджелес. Он стоял на пороге затяжного спуска к самым низинам рейтинга, после того как проиграл мне в финале Открытого чемпионата США-1995. (Осенью 1997 г. он скатился на 141-е место, ставшее отправной точкой столь же поразительного восхождения.)

Во время полета я почувствовал, что Андре переживает какую-то внутреннюю борьбу. Он подробно расспрашивал меня о моей жизни и донельзя изумился, узнав, что я переехал в Тампу исключительно ради занятий теннисом. Я рассказал ему, что оторван от семьи и Южной Калифорнии, но считаю эту жертву необходимой. А он заявил, что никогда не расстался бы с Вегасом и привычным образом жизни ради того, чтобы стать лучшим игроком в мире. Контраст был резкий и очевидный, хоть Андре и сделал это признание в момент, когда до некоторой степени разочаровался в своей игре.

На протяжении всего моего знакомства с Андре я твердо верил в то, в чем многие сомневались (особенно те, кто плохо его знал). Я был убежден, что Андре — человек искренний. Когда мы беседовали один на один, он всегда говорил открыто и прямо, и я не мог его не уважать.

На Кубке Дэвиса я всегда чувствовал себя уверенно, когда Андре был рядом. Там на тренировках он совершенно раскрепощался и издавал радостные вопли по любому поводу — просто ради веселья. Ему, видимо, доставляло удовольствие будоражить всех, создавать драматические эффекты, раздувать сущий вздор до грандиозных размеров. Он представлял собой сгусток эмоций и любил пробуждать эмоции в других.

А бывало, мы садились в раздевалке, беседовали о всякой всячине, чаще всего о спорте, — и это тоже доставляло нам удовольствие. Андре отличался наблюдательностью. Он любил сопоставлять разных игроков, всегда интересовался тем, как другие смотрят на проблемы, о которых он размышлял. Андре превосходно разбирался в стратегии — большое достоинство, принимая во внимание его манеру игры.

Была у меня и еще одна основательная причина уважать Андре — я знал, какие чудеса он способен творить на теннисном корте.

Как и в финале Открытого чемпионата США 1995 г., в четвертьфинале чемпионата 2001 г. мы находились на пике спортивной формы. Но большая разница между нами заключалась в том, как мы воспринимали и вели игру.

Андре приходилось больше думать о нюансах, нежели мне. Чтобы максимально эффективно бороться с игроками высшего класса, он должен был сделать игру удобной для себя. Если у Андре все ладилось, он виртуозно манипулировал соперником, гоняя его по всему корту. Но, к счастью для меня, успех Андре в значительной мере зависел от ответных действий соперника.

Моя игра, напротив, в гораздо большей степени строилась на том, что намерен делать я сам, и меня меньше заботило, способен соперник остановить меня или нет. На любом покрытии, кроме грунта, главный вопрос для меня стоял так: «О’кей, как мне следует поступить, чтобы разделаться с этим парнем?» Я всегда был уверен, что смогу удержать свою подачу. Андре не обладал подобным преимуществом — во всяком случае, в этом он мне уступал.