Мода и нравы ХIX века. На картинах, гравюрах и фотографиях того времени. 1790-1914 - Оскар Фишель Страница 24

Осмотр больной

Рисунок, 1850-е годы

Часть III

1843–1878

1

1848 году предшествовали всеобщее беспокойство и недовольство как среди высших, так и среди низших слоев населения, лихорадочное предчувствие надвигавшейся вспышки. Характер эпохи нигде не проявился так отчетливо, как в переписке Варнхаген[150], которая написана пером, обмакнутым в желчь, и отразил каждый аспект времени, которое отказалось от веры и потеряло всякое уважение к авторитетам.

И никто не внес большего вклада в это общее состояние упадка, чем король Фридрих Вильгельм IV, колебавшийся и непоследовательный, подчинявшийся каждому мимолетному настроению и внушению, живший в своем собственном мире, он преуспел только в пробуждении общего духа противоречий среди подданных. Его главная идея заключалась в полицейских правилах, единственным результатом его беспокойной деятельности было, как писал Густав Фрейтаг[151] в своих воспоминаниях, справедливое недовольство народа, который, все больше не доверял его политике, и отсюда возникла горечь разочарования, которая переросла в пессимизм. И когда в 1848 году разразилась буря, Европу захлестнул поток анархии: у кого была власть, не могли воспользоваться ею, на чьей стороне была справедливость – тому мешал недостаток опыта и знаний.

Все было шиворот-навыворот, и, используя сравнение Вильгельма фон Меркеля[152], положение вещей напоминало картину, когда львы бегают вокруг зайцев и оказываются в мышиной норе. Меттерних[153] пал, а вместе с ним и его система правления, построенная на идее, что закрыть все клапаны – значит безопаснее всего использовать перегретый котел.

Котел взорвался, как и во Франции в 1789 году, и, к сожалению, не было никого, кто бы знал, как все восстановить. Народ, в течение многих лет возлагавший надежды на идею парламента, все еще смотрел на него как на панацею от всех зол, но различные правительства колебались изгнать дьявола анархии с помощью национального представительного собрания. Обе стороны считали парламентаризм непогрешимым, и обе ошибались. Народ упустил из виду более ценное право на самоуправление, а правящие силы не предвидели, как мало времени потребуется для того, чтобы ненавистные им парламенты проявили свою бесполезность.

Модная иллюстрация

Париж, 1841

Однако для поколения 1848 года национальный парламент был единственной захватывающей идеей, и когда 18 мая этого года передовые люди немецкой нации собрались в церкви Святого Павла во Франкфурте[154], они верили, что сделали первый шаг к свободе и единству страны. Положение вещей в Германии было настолько запутанным и неустроенным, что казалось, будто только благодаря Национальному собранию можно было добиться каких-либо улучшений. Никто не хотел видеть, как прискорбно провалился парламентаризм во Франции, все закрывали глаза на тот факт, что хваленая свобода англичанина была результатом не только института парламентаризма, но и юридически гарантированной безопасности каждого человека в Англии от произвола полицейских или судов. Освежающий оптимизм проявился в том, что первая группа в парламенте приняла определенные меры, касавшиеся и конституционных прав, и выборов императора, хотя у него не было даже подобия власти, несмотря на имперских наместников и министров.

Принцесса Жуанвиль

Художник Франц Ксавьер Винтерхальтер, 1850-е годы

Среди членов Национального собрания были люди высочайшего интеллекта, но им не хватало практических навыков управления. Геккер[155] и Струве объявили Германскую республику. Фридрих Вильгельм IV совершил свою знаменитую прогулку по Берлину, где братался с уличной толпой. Не было определенной цели, никто не знал, в какую сторону смотреть, куда можно было бы сбежать от царившего хаоса, мир в этом вихре запутанных идей, казалось, перевернулся с ног на голову.

Фридрих Вильгельм IV, король Пруссии

Фотография, 1850-е годы

Пока политики ссорились, пролетариат вышел вперед, чтобы показать вышестоящим слоям общества, что в материальных потребностях людей есть непреодолимая сила. Со страхом и трепетом владельцы фабрик осознали, что их паровые машины неизбежно порождают повсеместную нищету среди рабочего класса, и с ужасом услышали крик угнетенных масс о «праве на труд». Когда после провала утопических планов, организованных в Париже Ледрю-Ролленом[156] и Луи Бланом[157], Кавеньяк[158], на радость капиталистам, подавил восстание рабочего класса в июне 1848 года, собственники всех стран почувствовали себя увереннее, восприняв это как доказательство общности их интересов. Все, кому было что терять, вздохнули свободнее, когда Виндишгрец[159] привел свой гарнизон в Вену, а Врангель[160] – в Берлин.

Этот безумный год закончился, и в результате было обнаружено, что всё сверху донизу подверглось переменам: и короли, и обычные граждане неожиданно оказались в новом положении, трудные условия переходного периода, когда старое исчезло навсегда, а новое все еще было неразвитым, привели к искажению идей и суждений. Конституционная монархия, которая теперь существовала только по договору, все еще ревниво цеплялась за фикцию легитимности, все еще с тревогой прислушивалась к общественному мнению, стремилась к популярности, как любой второсортный актер стремится получить хорошие отзывы в прессе.

Средние классы, в глубине души радуясь тому, что солдаты были рядом для защиты их собственности, а трон и алтарь остались как гарантия сохранности их кошелька, не могли так быстро избавиться от своих прежних обязательств и неизбежной нечестности, вытекавшей из несоответствия их действий и принципов. Это становилось все очевиднее и подорвало их власть. Все были убеждены, что сила была права, и те, кто не был на ее стороне, подлежали заключению под стражу в Бастилию, Шпильберг или Петропавловскую крепость. Было ли когда-нибудь возможным для слабых добиться справедливости от сильных?! Средний класс желал, чтобы справедливость воплотила их идеи в жизнь, но они были достаточно лицемерны, чтобы объявить справедливость праведностью.

Король Людвиг I

Художник Франц фон Ленбах, 1890

Высшее сословие решительно отвергло христианство в XVIII веке, буржуазия долгое время смотрела на это с безразличием, но цеплялась за внешние проявления веры, надеясь использовать ее как сдерживающий фактор от притязаний масс. Буржуазия была, однако, столь же неспособна, как и аристократия, подавлять неудобные идеи духовным оружием, ей также была необходима помощь судей и полиции. Короче говоря, с того момента, как средние классы решили освободить аристократию от ответственности, ложь процветала в общественной жизни, безудержная и беззастенчивая. И прототипом тех лет был Наполеон III, его даже называли «отцом лжи». Этот предприимчивый сын фортуны в течение двух десятилетий вызывал восхищение, потому что сокрушил анархию. Его боялись, так как он провозгласил государственный социализм, переоценивали, потому что никто не был равным «Наполеону Малому», как его язвительно называли.

Наполеон III, император Франции

Художник Франц Ксавьер Винтерхальтер, 1853

Друэн де Люис[161] сказал о нем: «Тайна его непостижимости заключается в отсутствии мотивов его действий, его нельзя объяснить, можно только не доверять». Бисмарк выступал против почти суеверного благоговения перед племянником Наполеона I. Это не встретило одобрения, все предпочитали смотреть на этого