Б Кузнецов - Джордано Бруно и генезис классической науки Страница 29

По мнению С. Ф. Васильева, этому эстетическому синтезу чувственного и интеллектуального в онтологическом плане соответствует связь конечного с бесконечным, которая реализуется в природе в процессе формообразования. "Связь конечного с бесконечным состоит в том, что конечное имманентно стремится все к новым и новым преобразованиям, ибо материя из самой себя производит различные формы и последовательно облекается в них. Истинная сущность материи заключается {125} поэтому не в ее индивидуализированных образованьях, а в той общей основной форме, охватывающей в себе все, которая затем индивидуализируется. Отсюда вывод, что конкретное пространственно-временное бытие, являющееся предметом восприятия, может стать и предметом знания лишь тогда, когда мы понимаем его в его единой первосущности, т. е. в неразрывном единстве с целым" 24.

Существует кардинальное различие между характерным для классической пауки инфинитезимальным исследованием природы с помощью дифференциальных законов, описывающих локальные события, и инфинитной космологией Бруно. Классическая наука видела единство природы во всеобщности дифференциальных законов. У Бруно закон, которому подчинены явления, имеет всеобщий характер, потому что он выражает воздействие космоса в его целостности на те локальные формы, в которых он индивидуализируется. Бруно субстанциализирует этот закон. Процессы протекают при одних и тех же условиях единообразно, потому что существует единая, охватывающая всю природу душа мира. Но предсуществует ли эта душа? Бруно далек от такой мысли. Он скорее хочет отождествить субстанциализированный закон с природой. Так он и пишет в диалоге "О необъятном и неисчислимом": "Природа-не что иное, как сила, присущая вещам, и закон, которому подчинен их собственный путь" 25.

Что же это за сила, которая тождественна с природой? Может быть, здесь истоки Лейбницевой динамической концепции: сила - непротяженная и первичная по отношению к протяженности субстанция?

К этому вопросу мы подойдем при анализе атомистики Бруно. Здесь мы коснемся другой стороны приведенной формулы: природа - это закон, которому подчинен собственный путь вещей ("lex, qua peraguunt proprium cuncta entia cursum").

Здесь нет предвосхищения классической науки и философии XVII-XVIII вв. в смысле близости позитивных ответов. Здесь, скорее, такое переосмысление перипатетической концепции, которое лишает ее конкретного космологического воплощения и тем самым освобождает место для новой космологии. Космология Аристотеля подчиняла локальные события - движения тел в {126} подлунном мире - интегральной и конечной чувственно постижимой схеме локализации естественных мест. Бруно также подчиняет локальные события интегральному порядку - душе мира, понимая под ним закон. Но закон, поставленный на место совершенной, статической схемы бытия - локализации естественных мест, лишает миропорядок чувственной постижимости. Схема Аристотеля была чувственно постижимой: он видел в наблюдаемых с Земли небесных телах не только конечную и потому постижимую дислокацию тел, но и управляющую движениями этих тел дислокацию естественных мест. У Бруно локальными процессами также управляет интегральная схема, но это уже не конечная схема естественных мест и сфер, а закон. Наука XVII в. сделала этот закон вполне постижимым, причем постижимым не только в смысле наблюдения, но и в более высоком и эффективном смысле эксперимента.

Но это уже XVII век. Гений может подняться над своим веком, обобщая те знания своего времени, которым принадлежит будущее, но он не может перешагнуть в следующий век и сделать выводы из фактов, наблюдений и экспериментов, которые станут возможными в этом следующем веке. В XVI в. законы бытия не могли стать дифференциальными законами, не могли быть связаны с новой эмпирической базой, не могли облечься в новую инфинитезимальную математическую форму, сама эта форма, лишенная экспериментального эквивалента, казалась иррациональной. Поэтому Бруно, разрушив конечную Вселенную Аристотеля, не мог найти новую схему, постижимую через наблюдение, и объявил природу постижимой лишь для интеллектуальной интуиции.

Бесконечность становится постижимой, если она является гегелевской "истинной бесконечностью", т. е. если в каждом ее элементе отражается бесконечный характер ансамбля26. Наука нашла естественнонаучный эквивалент такой бесконечности в дифференциальном законе, который связывает локальные процессы в силу своей всеобщности 27. Математика в трудах Г. Кантора подошла к понятию ансамблей, бесконечность которых гарантируется не счетом, а соответствием (это и есть теоретико-множественный эквивалент локального проявления всеобщего закона) равномощных ансамблей. Бесконечно большое стало объектом, в принципе допускающим {127} "внешнее оправдание". Но все это - классическая наука, в ее первоначальных формах в XVII в. и в законченных - в XIX в. У Бруно не было главного звена рационального представления о бесконечно большом. Такое звено - представление о локальном эффекте всеобщего закона. Поэтому он и шел к бесконечно большому путем интеллектуальной интуиции.

Разумеется, для этого были и другие причины. То, что было сказано, объясняет, почему Бруно не мог прийти к рациональной концепции бесконечности. Другие причины, охватывающие всю сложную ткань эрудиции, философских симпатий, общественных взглядов, эстетических вкусов Бруно, объясняют, почему при отсутствии инфинитезимальной версии, характерной для следующего столетия, он обратился к эстетическим критериям, интуитивному методу и неоплатонической терминологии. Но мы здесь рассматриваем творчество Бруно со стороны подготовки классической науки, и нас прежде всего интересует, что таилось под эстетическими критериями, интуитивным методом и неоплатоническими терминами.

Под ними таилась глубоко рационалистическая тенденция. Душа мира это неоплатонический псевдоним объективного ratio мироздания. Бруно идет к этому ratio ощупью, без какого-либо критерия достоверности, без эксперимента, соединяя самые различные и часто противоречивые идеи древности, Средневековья и Возрождения, иногда дополняя их фантастическими данными, руководствуясь полемическим азартом, преходящими личными антипатиями (реже - симпатиями), случайными метафорами, увлекающими ею мысль в сторону. И несмотря на этот архаический уже для следующего поколения стиль мышления, он не отходит от главной темы - бесконечности, субстанции, каузальной гармонии мира, рациональной постижимости мира.

Для Бруно - это одна тема. Знание начинается, когда конечное становится представителем бесконечного. Бесконечное - это не ограниченное ничем имманентное стремление конечных объектов к приобретению все новых форм.

Именно в этом преобразовании формы - она имманентна субстанции выражается первообразная идеальная сущность мира.

У Бруно каузальное ratio мира - закономерно повторяющиеся связи между явлениями - это не всеобщий {128} закон, а субстанция. Решение, которое прямо вело к идее всеобщего закона, было не таким легким. Речь шла, если говорить о движении тел, о "подлежащем" (что является движущимся объектом) и "сказуемом" (как, подчиняясь какому закону, движется этот объект) в констатациях движения.

Но физика XVII в., искавшая законы движения и нашедшая в конце концов достоверные "сказуемые", не находила причин, обусловливающих "подлежащие", не могла объяснить существование тел. В сущности каузальных закономерностей существования никто и не искал.

Никто, за исключением Спинозы. У Декарта всеобщие каузальные законы движения дополнялись некаузальной концепцией существования материи. Лейбниц отделил материю от пространства, приписав ей динамические свойства, но происхождение сил оставалось неясным, и это дало повод для представления о силе как непространственной субстанции. Только Спиноза подчинил каузальной гармонии само существование тел, выводя его из взаимодействия природы с собой (causa sui). Но для воплощения этой идеи в позитивные физические представления не было данных ни в XVII, ни в два последующих века 28.

Мы видели, что у Бруно была тенденция представить природу как динамическую субстанцию, как совокупность всеобщих законов. Иначе говоря, "сказуемое" превращается в "подлежащее". Здесь Бруно, как уже было сказано, приближается к динамическому рационализму Лейбница. Но приближается не всей совокупностью своих взглядов, а только одной тенденцией, которая уживается с иными в сложном мировоззрении Бруно.

Нужно сказать, что мировоззрение Бруно было сложным, но вовсе не хаотическим, как это представляется многим исследователям. Хаотическим был стиль Бруно, да и то лишь для последующего периода - но сравнению с "Диалогом", еще больше - с "Беседами и математическими доказательствами", еще больше - с "Началами философии" Декарта, а для сравнения с "Математическими началами натуральной философии" вообще нет почвы, так далеки произведения Бруно от однозначной логики и экспериментальной индукции Ньютона.