Колин Харрисон - Электрические тела Страница 62

– Я не твоя мертвая жена!

– Конечно, – ответил я. – Я это знаю.

– Я даже не знаю, будут ли мне ее вещи впору.

– Тогда не стоит, – сказал я ей.

Но через десять минут Долорес спустилась вниз в одном из старых деловых костюмов Лиз. Он неплохо на ней сидел, хотя Лиз была чуть выше, но у Долорес были более широкие плечи и пышная грудь. Она была в чулках.

– Туфли не подошли, – сказала она, спустившись. – Как я выгляжу?

Конечно, я не мог сказать ей, что именно этот костюм был на Лиз в тот день, когда она пришла ко мне от акушера-гинеколога и сказала, что беременна.

– Отлично выглядишь, – проговорил я наконец. – Хоть завтра на работу.

– Конечно, это совсем не мой стиль. – Долорес улыбнулась. – И я – не она.

– Ты совершенно другая, – подтвердил я, – почти во всем.

– Почему это? – поддразнила меня Долорес.

– Она умерла, ее больше нет. А ты жива и здорова.

Долорес сняла костюм.

– И ты здесь, – сказал я.

– Но ты ее помнишь.

– Да, конечно.

– Насколько хорошо?

Она стала надевать ту одежду, в которой была до этого.

– Все.

– Все?

– Да, даю слово.

– Она была в постели так же хороша, как я?

– А мне казалось, на этом зациклены только мужчины.

– Ты ответишь на мой вопрос?

Это было шуткой только наполовину. Долорес не могла заглянуть в могилу, увидеть Лиз и чисто по-женски сравнить ее с собой. И она унизилась до вопроса. В какой-то мере это было похоже на мое желание узнать, кто такой Гектор, только тут у меня было преимущество: он был жив.

– Тебе действительно хочется знать, да?

– Да. – Она кивнула. – Скажи мне.

В те юные годы, когда летом Лиз целыми днями паковала омаров, ночами она безудержно носилась по побережью. Машины, пиво и пара парней каждое лето. Она кое-что знала.

– У вас ничья, – сказал я. – Ты так же хороша. По-другому, но ничуть не хуже.

Казалось, Долорес этот ответ удовлетворил, словно он поднял Лиз до ее уровня. В ее понимании мой ответ означал, что я был женат на настоящей женщине, а не на какой-то чопорной принцессе, которая была фотогеничной и хорошо одевалась. Она открыла мой шкафчик для документов.

– Можно? – спросила она.

– Только не меняй ничего местами.

В этом шкафчике хранился обычный набор документов: банковские балансы, погашенные чеки, закладные, страховые полисы, медицинские карты, перечень переустройств в доме, свидетельство о смерти Лиз и отчет о вскрытии. Долорес случайно выбрала статистический отчет о работе одного из подразделений, на котором продажи были расписаны по месяцам.

– Тебе нравится быть бизнесменом? – спросила она.

– В последнее время – нет.

– Угу. – Она вытащила из папки еще один лист – и возмущенно на меня посмотрела. – Эй, погоди-ка.

– В чем дело?

– Этот дом стоил пятьсот девятнадцать тысяч долларов?

– Да.

– Это очень много.

– Для Нью-Йорка – нет.

– И ты все это заплатил?

– Ну, немалую часть пришлось взять под залог.

– Да, но...

– Ты права, это очень много.

Она увидела еще один документ и быстро поднесла его к глазам:

– У тебя почти семнадцать тысяч долларов на чековом счете?

– Да.

– На чековом счете! – В ее голосе появились пронзительные нотки. – А сколько ты получаешь? Типа, сто тысяч долларов или как?

– Что ты хочешь этим сказать, Долорес?

– Сколько?

– Больше.

– Сколько?!

Ее отец подогревал фасоль на запале отопительной установки, чтобы сэкономить несколько центов.

– Это не важно, – мягко сказал я.

– Скажи мне, чтобы я знала, ладно?

– Это тебя не касается, Долорес.

Это ее разъярило.

– Ага, а тебя касалось, когда я рассказала о себе все, как какой-то тип изнасиловал меня на Бруклинском мосту, и все такое? – Она опустилась в кресло, обхватив голову руками. Ее плечи чуть дрожали. – Ты не понимаешь, сколько приходится работать некоторым только для того, чтобы получить пару сотен баксов, – сказала она. – Например, мой муж Гектор. Что ему приходилось делать, чтобы заработать деньги...

– Да, – согласился я.

– Что значит «да»? – огрызнулась она. – Ничего ты не знаешь. Ты просто богатый – белый – говнюк, вроде тех, о которых всегда твердят люди. Я раньше, типа, толком не понимала, насколько все несправедливо.

Несколько минут мы не разговаривали.

– Мне надо уйти, – объявила Долорес.

– Брось. Уже половина одиннадцатого.

Но она уже спускалась по лестнице.

– Ты послушаешь на случай, если Мария проснется? – спросила она, обернувшись.

– Конечно, но...

– Я довольно надолго.

Я пошел следом за ней вниз:

– Когда ты вернешься?

– Может, часа через два.

– Могу я спросить, куда ты направилась? – спросил я с досадой.

– Нет.

Уходя, она закрыла дверь, и я тут же начал беспокоиться, что она собралась встретиться с Гектором, что она позвонит ему, чтобы назначить встречу. Но как? Еще этим утром Гектор не знал, где она находится. Я не мог уйти из дома, чтобы проследить за ней. Если бы в мое отсутствие с Марией что-нибудь случилось, я бы себе этого не простил, и Долорес тоже не простила бы мне этого. Я открыл парадную дверь и выглянул на улицу. Она уже прошла половину квартала. Стемнело, и улицы Бруклина преобразились: из теней выползли другие его обитатели. Я стоял в дверях и беспокоился. На другой стороне улицы худой бездомный мужчина копался в мусоре.

Я шагнул на улицу.

– Эй! – позвал я.

Он поднял голову и осмотрелся:

– Это кто?

– Подойди сюда, надо поговорить.

Он увидел меня и медленно повез свою тележку через улицу. Когда он подошел к моей калитке, я спустился по каменным ступенькам.

– Хочешь немного заработать?

– Я прямо сейчас заработаю, как только найду еще банку.

В свете фонарей я увидел морщинистое лицо со впалыми щеками.

– Нет, – сказал я, – я имею в виду настоящие деньги, например, сто баксов.

Он задумчиво щурился на меня:

– Звучит опасно. Я такой работой не занимаюсь.

– Нет, – успокоил я его, – это легко.

– Тогда зачем столько платишь?

– Потому что дурак. Видишь ту женщину? – Я указал в конец улицы. – Вот она... сворачивает за угол.

– Видел я ее.

– Я хочу, чтобы ты пошел за ней и узнал, куда она идет.

– Так куда угодно.

– По-моему, она собирается идти пешком. Машину брать не станет. Просто будет идти.

– У нее проблемы?

– Нет, не обязательно. Но это дело личное.

– Достаточно личное, чтобы меня пристрелили?

– Если ты пойдешь за ней, то я дам тебе пятьдесят баксов сейчас и пятьдесят, когда она вернется.

– Она же может не вернуться до утра, мужик.

– Нет, она сказала мне, что вернется часа через два-три. А если она не вернется, то через три часа приходи сюда.

– Пятьдесят при тебе?

Я открыл бумажник и вручил ему купюры.

– Что ты собираешься делать с тележкой?

– Возьму с собой.

– Будешь тащить ее всю дорогу? Почему бы не оставить ее здесь, в кустах?

– Какой-нибудь тип вроде меня может ее утащить, вот почему.

– Ну, как скажешь.

– Обо мне не беспокойся. Я вернусь.

– Возвращайся раньше ее, просто узнай, куда она пойдет.

– Ясно.

И он целенаправленно зашагал по улице, толкая перед собой тележку для покупок. Ее содержимое дребезжало и хлопало. Я вернулся в дом, пытаясь понять, не потерял ли я только что пятьдесят долларов.

Я их не потерял. Почти через два часа, услышав деликатный стук в дверь, я открыл внутреннюю створку и посмотрел сквозь стекло. Это был тот самый бездомный. Я вышел на улицу:

– Ну?

– Странная баба, – пробормотал он с явным возбуждением, и я понял, что он успел выпить. – Я пошел за ней, как ты мне велел. Ну она и ходит! Прошла тридцать кварталов и даже шага не замедлила. А потом зашла в вестибюль на Шестой авеню и, кажется, Двадцать четвертой улице. – У него лоснилось лицо. – Я уж подумал: вот оно. Она туда проскользнет и встретится с каким-нибудь парнем, и это ты хотел про нее узнать. Я решил, что ты хитро придумал, заставив меня за ней шпионить прямо так вот, и уже поздравлял тебя и себя, потому что деньги-то у меня ведь были, понимаешь? Так что я зашел в винный магазин и купил пинту и собирался уже возвращаться за вторыми пятьюдесятью. Но тут она выходит обратно, и я жду, что оттуда появится какой-нибудь папашка, какой-нибудь богатенький типчик. И я смотрю, как она расхаживает туда-сюда минут сорок пять, но никакого папашки нет, а только другая баба. Толстая такая старуха, как воскресная индюшка. Они разговаривали, но я ничего не слышал, был на другой стороне улицы, не засвечивался, понимаешь?

Я привалился к дверному косяку, начиная по-настоящему тревожиться.