Колин Харрисон - Электрические тела Страница 63

Я привалился к дверному косяку, начиная по-настоящему тревожиться.

– Ладно, – сказал я. – Что потом?

– Потом она снова пошла, но не сюда. Нет уж! И я, типа, думаю: вот дерьмо, это еще не все. И у нее в руке пакет – небольшой, как из магазина. И мы идем снова, но на этот раз она идет к Пятой авеню и Двадцать третьей улице. И я подумал, что она теперь пошла к своему папашке на квартиру, а из того подъезда просто ему позвонила. У папашки должны быть деньги, или крэк, или еще что, потому что она баба красивая. – Он хрипло засмеялся. – То есть только поэтому кому-то не все равно, куда она, на хрен, пошла.

– И куда она пошла потом? – нервно спросил я.

Меня не интересовали его суждения, мне только хотелось убедиться, что Долорес в безопасности.

– Мы дошли до кладбища на Двадцать второй, знаешь, кладбище Гринвуд, где похоронено столько народа?

Я его знал – большое кладбище, усеянное надгробными плитами, затененное множеством старых деревьев, окруженное остроконечной железной оградой.

– И я решил, что туда не пойду. Там темно, а в таких местах полно всяких типов с пистолетами. И на кладбище случается всякая хрень, потому что там есть свежие могилы, и все такое. Я слышал раз, как какие-то типы говорили, что там можно кого-нибудь прикопать – и никто его не найдет, когда трава вырастет. Потому что никому не захочется искать труп в чужой могиле: ведь для этого нужно судебное постановление и всякое такое дерьмо. Так что я подумал, будь я проклят, если она не собирается туда залезть! То есть калитка там на цепочке, но там чуть ли не сто дыр в ограде. И она берет и лезет в одну! Будто это гребаный супермаркет. Вот хрень! И я подумал: ну и храбрая сучка, идет на кладбище, где полно убийц, привидений и всякого дерьма. И я не выдержал, забеспокоился, побоялся ее потерять, так что бросил тележку в кустах и тихо за ней пошел.

Его лицо блестело от возбуждения. Он судорожно вздохнул:

– Она точно знала, куда идет. Она все соображает, так? Мы не в той части, где богатые могилы со всякими статуями и домиками из мрамора, это бедняцкая часть, где могилы маленькие. А потом мы идем туда, где могилы плоские и размер у них, как у листа бумаги, знаешь, когда беднее уже некуда. Если ты еще беднее, то ты уже умер, так? Конечно, ты так и так умер! А потом я вижу каких-то типов чуть дальше. У одного горит зажигалка. То ли приторчать хотят, то ли убить кого. И я думаю: она шла к ним и они меня поймают и убьют, на хрен. Но твоя баба идет медленно так – и находит то, что ищет, и это одна из крошечных бедняцких могил. И она там останавливается, становится на колени – а я всего-то шагах в тридцати от нее. Она зажигает маленькие такие свечки и начинает что-то говорить, вроде как стонать. Вроде как ей очень грустно или вроде как ее трахают. И те, другие типы, они заметили, что что-то происходит, и смеются. Я вижу, что они выпивши – по тому, как они смеются. И я тоже приложился к моей бутылке, понимаешь, а они идут, и по ним видно, что они решили что-то вытворить. И тут твоя баба говорит: «Не лезьте ко мне, я молюсь». Что-то вроде того. Типа, такое надо сразу сказать правильно, потому что второго раза не будет. Они будут ржать и быстро тебя разделают. Она сказала это как надо, но те ниггеры решили, что это ужасно смешно. Типа, ничего смешнее они в жизни не слышали. И они подходят ближе со своими фонариками и видят бабу, и ясно, что они думают ее изнасиловать. То есть я сам об этом уже час думаю. Но тут она вытаскивает что-то из своего пакета, и оно живое! Это птица, цыпленок или еще кто. Тут они видят, что у ней ножик. И она кричит что-то по-испански, а потом отрезает птице голову и подбрасывает туловище, и оно, типа, бежит, хоть и без головы. Вот хрень! Я присосался к бутылке, а эти гребаные ниггеры как это увидели, так просто усрались. Они как дунули оттуда, на хрен, как рванули к мамкиной титьке! А я услышал пару выстрелов, типа, они решили застрелить того цыпленка или что там было. И тут, мистер, я сам оттуда рванул. Уж не знаю, видела ли она меня или нет. Гоните мне мои пятьдесят долларов, я пойду отдыхать. Я изумленно смотрел на него.

– Это все, парень.

– Она возвращается? – обеспокоенно спросил я.

– Вот-вот придет. Ну, давай деньги.

Я дал их ему, он их заработал.

– Ты купишь на них еды? – спросил я с надеждой.

Он извлек из одежды сальную, почерневшую бечевку. На ее конце оказался мешочек. Он быстро спрятал деньги в мешочек, а мешочек – обратно в одежду.

– Еды? – ответил он. – Я куплю себе бифштекс, парень.

Долорес вернулась вскоре после этого, открыв ключом входную дверь. Она вошла в дом и, не глядя на меня, упала на диванчик. Ее темные волосы были влажными и спутанными, лицо горело, взгляд был угрюмым. Я сидел в кресле напротив нее, сжимая подлокотники. Я пока не был готов к разговору, меня смутило то, насколько другой она казалась: непокорной и сильной, несомненно, дочерью крепкой доминиканки. Она была вызывающе неопрятна, словно только что пришла от любовника, хоть я и знал, что это не так. И в это мгновенье, под вежливое тиканье старинных каминных часов, Долорес подняла на меня свои темные глаза.

– Ну что ты смотришь? – огрызнулась она.

– Я знаю, куда ты ходила, – сказал я ей.

Ее губы растянулись в горькой полуулыбке.

– Сомневаюсь.

– На кладбище.

Темные глаза Долорес обожгли меня.

– Ты оставлял Марию?

– Нет, я ее не оставлял. – Я старался, чтобы мой голос звучал как можно ровнее и рассудительнее. – Я отправил за тобой бездомного. Он рассказал мне все. О цыпленке, обо всем.

– Ты не имел права это делать.

– Он сказал, что ты ходила на могилу.

Долорес посмотрела на меня, а потом ее взгляд устремился вдаль.

– Моего отца, – тихо проговорила она наконец.

– О!

– Все? – раздраженно спросила она, снова переводя взгляд на меня.

– А это необходимо было делать ночью?

– Я так захотела.

– С тобой что-то могло случиться. Мне не хотелось бы, чтобы ты так ходила по ночам. У тебя здесь Мария и...

– И что?

– И мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-то произошло.

Она размышляла. Ее лицо не смягчилось.

– Я могла бы уйти на танцы, - сказала она презрительно. – Вот что мне следовало бы сделать.

– Я бы ревновал, – сказал я.

– Что ты, что Гектор.

На ее лице не было ничего, кроме отвращения. В тот момент я вдруг понял, что, в отличие от многих женщин, она не боится мужчин – нисколько. Возможно, именно это так меня возбуждало.

– Он очень ревнивый? – спросил я.

– Он знает, что я делаю, – сообщила мне Долорес, проводя пальцами по волосам. – Я кое-что делала, знаешь ли. Он об этом не знал, но он об этом знал, если ты понимаешь, о чем я.

– Например?

– Тебе незачем это знать, – ответила она озлобленным голосом. – Это не похоже на дамочек из твоей конторы, не похоже на твою жену.

Я ничего не сказал.

– Хочешь знать самое плохое?

– Конечно.

Она всмотрелась мне в лицо, проверяя, искренен ли я.

– Наверное, если мы останемся вместе, тебе следует знать кое-что. Но тебе это не понравится.

Я устал, перенервничал на работе и волновался из-за того, что ждет меня там на следующий день: мне нужно было подготовиться к прибытию разработки «Нью Медиа», связаться с Ди Франческо, понять, что означало присутствие Президента на совещании по компьютерным системам. И я все еще не сказал Долорес о том, что Гектор ее ищет. Все эти события захлестнули меня. Но я понял, что Долорес готова рассказать мне все, и я был опьянен ее таинственностью.

– Расскажи мне, Долорес, – попросил я. – Я выдержу.

– Тогда нам лучше подняться на крышу и захватить того вина, – сказала Долорес. – Если ты и правда хочешь это услышать.

– Я делала вещи, которых делать было не надо. Я не жалею об этом, понимаешь? Но все равно мне не надо было этого делать. Это случилось тогда, когда мы с Гектором повздорили. Я раньше считала, что Гектор сильный. – Ветер развевал волосы Долорес. – Я думала, как мне повезло, что я его заполучила. Он был мачо, сильный, уверенный в себе, понимаешь? Но я ошиблась. Я была слишком молода, чтобы это увидеть. Это была его лучшая сторона. Когда Гектору было двадцать четыре, он был в лучшей своей форме. – Она улыбнулась. – Он постоянно меня трахал – это было словно дыханье. Мы даже делали это за три недели до родов, хотя врач не велел. Но потом у нас возникли затруднения.

– Какие?

– Просто... с деньгами и все такое. Ему трудно было удержаться на одной работе, он был постоянно недоволен. Он связался с девицами, которые толклись в соседнем баре. Не думаю, чтобы он действительно что-то сделал. Но я была зла, понимаешь, а он не обращал на меня внимания. Я была вроде как недовольна всем.