Лев Горфункель - Война, любовь и психология Страница 7

Однако не все было так просто. У мамы был двоюродный брат Юра, в которого она была влюблена с детства и, несмотря на то, что не видела его несколько лет, продолжала питать к нему самые теплые чувства, всю войну переписывалась с ним. «Павлик не раз спрашивал о моем отношении к нему, я призналась „в раздвоенности чувств“». Так что надо было что-то делать, что-то решать. Посоветовавшись с Тосей (то есть урок на пользу не пошел!), мама решила поехать к Юре, чтобы понять свое отношение к нему. Отец пришел на вокзал проводить ее. «Павлик провожал меня на вокзале сверхзаботливо: принес роскошные гостинцы – баранки и конфеты (да еще мои любимые – „Белочка“), это значит, он два дня оставался без хлеба и месяц – без сахара, только по талонам можно было купить продукты! Он истратил их на меня».

Встретившись с Юрой, мама поняла, что за прошедшие годы их отношения сформировались как родственно-дружеские и такими остались на всю жизнь. Как потом рассказывала мама, в ходе встречи с Юрой она поняла и почувствовала, что он «недостаточно взрослый», а ей бы хотелось быть рядом с сильным, самостоятельным человеком. Конечно, желание вполне понятное и естественное. И все же я думаю, оно возникло не на пустом месте, а именно в результате знакомства с отцом, и именно его личность, отвечавшая, конечно же, всем этим требованиям, навеяла на маму такое обоснованное суждение. Это была очень притягательная и яркая личность, соревноваться с которой было непросто, даже такому давнему возлюбленному, как Юра.

Я, кстати, будучи студентом, поехал как-то на научную конференцию в Ригу и встретился там с ним и его женой – замечательные, очень интересные и по-настоящему родные люди.

Ну вот, вроде все и разрешилось! Можно возвращаться в Ленинград и строить совместную жизнь! Как бы не так. С Юрой-то мама все решила, но с собой, видимо, еще нет. Иначе чем можно объяснить ее поведение, которое дало отцу понять, что у него нет никаких шансов? Мама не помнит (и поэтому я тоже не знаю), в чем это поведение выражалось, но результатом его стало очень прочувствованное, очень доброе и печальное письмо отца, в котором он прощался с мамой, письмо, полное любви и отчаяния.

Совсем недавно мама нашла это письмо в архиве и долго мучилась вопросом: может ли она ознакомить с ним родных, как она это делала до сих пор – давала о папе как можно больше информации нам всем, в основном в форме своих воспоминаний:

«Удивляюсь, что ПЛ не уничтожил это письмо, как уничтожил стихи, сочиненные им для меня?! Ведь все это – проявление не только максимума чувств, но и слабости (излишней чувствительности), а последнее он боялся проявлять, тем более если кто-то заметит ее.

Вот и сомневаюсь, могу ли я познакомить родных с ним?! Даже через 63 года?!»

Мама решила спросить у меня – можно ли? Я таки дожил до этого момента – не я у мамы, а она у меня спрашивает разрешения!

Вместе с письмом отец вложил в конверт свою фотокарточку. Это фото было сделано давно и предназначалось еще той самой Лене – школьной возлюбленной отца. Фотография была очень красивая, вся в таких коричневых тонах – тогда это было верхом фотографического искусства. И такими же коричневыми буквами написано «Лене от Павла 1941 год». Видимо, сделать новую фотографию для отца было дорого, а может, некогда. В общем, он колебался недолго – яркими синими чернилами он пририсовал палочку к букве «Л» в слове «Лене» и в нем же зачеркнул (жирным синим крестиком) букву «е». К цифре 1 пририсовал недостающие части. Получилось «Ане от Павла 1947 год».

А потом у них все наладилось, и об этом мама тоже рассказала: «Через 3 месяца пришла весна – не только в природе, но и в наших отношениях, поэтому в моем студенческом дневнике он написал:

«Анка, дорогая, вся наша жизнь будет весной, а наша любовь – лучшим ее цветком! Счастье не в том, чтобы получать его, а в том, чтобы его создавать. И мы создадим, мы вырастим наше счастье, благо для этого у нас хорошая почва – наша большая любовь! 13.4.48».

Вот так счастливо закончился этот сложный период. И только много-много лет спустя мама узнала о том, как отец переживал ту ее поездку к Юре, понимая, что решается его судьба. Однажды мама, разговаривая с бабушкой Евой (мамой отца), спросила ее, плакал ли он в детстве. И бабушка рассказала ей, что она не помнит, чтобы он плакал в детстве (за исключением младенческого возраста), но помнит, что однажды, будучи студентом, он, ничего не объясняя бабушке, плакал, уткнувшись ей в колени. Бабушка сказала маме, что она тогда поняла, что это из-за нее, из-за мамы. А мама, сопоставив все события, поняла, что это было как раз тогда, когда она ездила выяснять свое отношение к Юре. Нелегко отцу далась эта мамина поездка… Но результат того стоил!

Теперь они с мамой стали парой и много времени проводили вместе. Как потом отец признавался маме, «она вдохнула в него новую жизнь, новую энергию».

«Все студенты (и не только однокурсники) замечали, как Павлик изменился, когда мы стали друзьями (2—3 курсы), – блеск в глазах, улыбка, да еще такая красивая, разговорчивость, общительность (не сторонился, как раньше), подшучивание над некоторыми юношами-сокурсниками, ухоженный (я советовала и контролировала – рубашка, носки, носовые платки), пополнел (мы часто вместе обедали, он ради меня старался завтракать и ужинать), а на третьем курсе сшили ему новый костюм! И я, и все увидели, какой он красивый!

Для меня (и не только для меня!) он всегда был красивым мужчиной: высокий лоб, густые черные брови, красивые губы, крупный нос, густые, слегка волнистые волосы и – главное – карие, с постоянным блеском, проницательные, притягивающие глаза. Через них шла его сильная, даже гипнотическая, энергетика, завораживающая не только родных. А какая обворожительная улыбка, преображающая его излишне строгое, серьезное лицо, делающая его добрым, мягким, доступным.

Наша студенческая группа запомнилась как дружная, заботливая, особенно после 2-го курса, когда мы выделились как будущие психологи (это около тридцати человек), другие специализировались по философии, по логике. Группа была сильная (немало выдающихся личностей вышло из нее), «трехслойная»: участники прошедшей войны, ленинградцы и те, кто приехал из провинции. Последним было трудно, но было на кого равняться».

Вдохновленный новым этапом, отец, теперь уже вместе с мамой, продолжил учебу, еще более активно погружаясь в науку. В сорок седьмом году он едет в Сухуми, в обезьяний питомник, ставить психологические опыты. Никакие обстоятельства – ни инвалидность, ни разлука с любимой – не могли удержать его от научных исследований. Кроме исследований, отец также проводил в питомнике экскурсии — для заработка. Мама в это лето была у своих родителей в Гжатске.

Из письма отца: «Ну вот, наконец-то получил от тебя письмо! Анечка, писать особенно много не буду, т. к. не хочется писать то, что я тебе могу сказать через неделю. Могу тебе только сообщить, что я не могу остаться здесь из-за кое чего, о чем я тебе расскажу. И отъезд мой задерживается только лишь потому, что питомник не имеет сейчас денег. Я не уезжаю, пока они не расплатятся со мной (я должен получить с них 1040 руб.). Мой отъезд – вопрос нескольких дней. Так не терпится увидеть тебя: представляю тебя поздоровевшей и пополневшей. Смотри, не худей эти дни. До скорой встречи, друг! Павел».

«Кое-что», о котором упомянул отец в этом письме, сейчас показалось бы совершенно не значительным эпизодом: он поспорил со случайным посетителем питомника, утверждая, что в Абхазии «все любят деньги и все торгуют», а посетитель утверждал, что «деньги любят все, и не только в Абхазии, но и в Москве тоже и вообще везде, и тоже все торгуют». Такой, в общем, безобидный, на современный взгляд, разговор. Вскоре отца вызвали в какой-то местный партийный орган, где ему объяснили, что он, оказывается, «великодержавный шовинист», и стали обещать написать в университет. Судя по тому, как быстро узнали, студентом какого вуза он является, можно легко догадаться, кем был его собеседник в питомнике. Назревал скандал, который запросто мог закончиться отчислением. Мама просила отца принести извинения и стараться как-то загладить все это, но отец извинений приносить не собирался, говоря «пусть лучше отчисляют». Неизвестно, как бы сложилась его судьба в случае отчисления. Но мама сдаваться не собиралась, понимая, какое важное место в жизни отца занимает учеба и наука. Она продолжала его уговаривать, плакала и пускала в ход все другие средства воздействия на влюбленного и любимого. И отец сдался, принеся свою принципиальность в жертву любви. Представляю, как нелегко ему это далось.