Владимир Войнович - Трибунал : брачная комедия, судебная комедия и водевиль Страница 21

Коблов. Сейчас проверим. О! Делишес! А помнишь, Степа, когда мы студентами были, так, бывало, одними пирожками и питались. Жареными. С мясом — по десять копеек, а с капустой, рисом или повидлом — по пятачку. На каждом углу продавались.

Надежда. Неужели такую дрянь ели?

Коблов. Так лопали, что за ушами трещало. Желудок был молодой и здоровый, переваривал все, на что денег хватало. А теперь денег хватает на все, но здоровье мало чего позволяет.

Надежда. А что со здоровьем?

Коблов. Да ничего особенного. Как у всех. Знаешь, как поэт написал: «Все плотнее идут годовщины, умножая рубцы и морщины, но сдаваться старик не спешит. Он на что-то еще уповает, хоть уже никогда не бывает, что нигде ничего не болит».

Немилов. А это, между прочим, мои стихи.

Коблов. Правда? Вот это вы умеете! Хорошие стихи. Только упаднические. Я где-то читал, что взгляд поэта очень отличается от взгляда обыкновенного человека. Идет, например, обыкновенный человек, вроде меня, по улице, и перед ним лужа. И что он видит? Лужу, и ничего больше. Но поэт видит не лужу, а звезды, которые в ней отражаются. Впрочем, в ваших стихах такой же подход. У старика все болит, но он не сдается, стремится к чему-то. Это раньше называлось «исторический оптимизм». А вот в блогах у вас никакого оптимизма нет, а сплошное брюзжание.

Немилов. Не брюзжание, а критика воровства, ханжества, лицемерия…

Былкин. Вадик, поди-ка сюда. (Былкин и Немилов отходят в сторону.) Ну зачем ты так? Это ж мой гость. Расскажи лучше, как живешь, что пишешь, где печатаешься?

Немилов. Если не считать блогов, нигде не печатаюсь.

Былкин. А что так?

Немилов. Никак, Степан Петрович, не вписываюсь в сегодняшнюю моду. Издателю не даю прибыли, а спонсора нет.

Былкин. Ну, раз не печатают, займись чем-то другим.

Немилов. С какой стати? Я же поэт, это моя профессия.

Былкин. Профессия — это то, за что деньги платят. А за что не платят, это называется «хобби». Будешь считать хобби профессией — прослывешь неудачником.

Немилов. А я и есть неудачник, Степан Петрович. Мои стихи не печатают, денег нет, а девушка, которую я безумно люблю, никогда не ответит мне взаимностью.

Былкин. Ты имеешь в виду Клаву?

Немилов. Да, Степан Петрович, вашу дочь. Я знаю, вы человек прагматичный и не хотите, чтобы Клава связала свою жизнь с таким, как я, и она сама тоже трезво смотрит на жизнь. Но я готов ее любить на расстоянии. Как Петрарка — Лауру.

Былкин. Чтоб она была всегда как в тумане. Чтоб не надо было ни кормить, ни одевать, ни спать, а только издали восхищаться, страдать и писать стихи о неразделенной любви.

Немилов. Приблизительно. А как реалист я вам скажу, Степан Петрович, что недостижимый идеал гораздо надежнее достижимого. Достижимый, как только его достигнешь, перестает быть идеалом, а недостижимый остается им навсегда.

Звонок в дверь. Надежда открывает. Входят Прахов и Филипп с чемоданами.

Прахов. А вот и мы. Здравствуйте, Надежда Тимофеевна, здравствуйте Степан Петрович (Остальным). Здравствуйте, здравствуйте. Прахов. Президент брачного интернет-агентства «Русский Гименей». Если имеете матримониальные намерения, вот (раздает визитные карточки), обращайтесь. Знакомства, браки, усыновления, разводы, раздел имущества. Прошу любить и жаловать, мистер Филипп Филипп.

Филипп (пожимает поочередно руки). Здравствуйте. Приятно вас видеть. Приятно видеть. Приятно. Очень. Филипп. Можно Фил.

Былкин. Былкин.

Володя. Володя.

Немилов. Вадим.

Коблов. Коблов Геннадий Семенович, руководитель федеральной антикоррупционной службы.

Володя. В ранге министра.

Филипп. О, большая честь! (Надежде.) А вы Клава?

Надежда (польщена). Что вы! Я ее мама.

Филипп. О, я извиняю.

Надежда. Ничего, ничего.

Прахов. Надежда Тимофеевна, вы так молодо выглядите, что мистер Филипп принял вас за Клаву. А Клавы что, нет?

Надежда. Она скоро будет. А вы пока располагайтесь. Устали с дороги?

Филипп. О да. Ночью хотел спал, но не спал.

Надежда. Ну, посидите, а я вам сейчас вашу комнату приготовлю, можете пока отдохнуть.

Надежда уходит. Былкин и гости не знают, чем занять американца.

Былкин (лишь бы о чем-нибудь говорить). На самолете прилетели?

Филипп. О да. На эйрплейн.

Былкин. И долго летели?

Филипп. О да! Чикаго, Нью-Йорк, Москва — пятнадцать часов.

Коблов. И совсем не спали?

Филипп. О нет.

Коблов. А я, когда за океан летаю, выпиваю бутылку виски и сплю как убитый.

Долгая пауза.

Былкин. И вы, значит, постоянно живете в Америке?

Филипп. О да. Штат Охайо.

Былкин. А, Огайо! Я слышал! Там у вас кукуруза растет.

Филипп. О да!

Былкин. И такая большая.

Филипп. О да. Вот такая болшая!

Былкин. А вы что выращиваете?

Филипп. А ничего не выращиваю. Я имею свой ресторан. В ресторан и в джаз-банд играю на саксофон (руками и губами изображает игру на саксофоне) бу-бу-бу-бу.

Былкин. Значит, вы еще и музыкант? Профессионал?

Филипп. В ресторане профессионал, а джаз-банд — хобби.

Былкин. То есть в джаз-банде играете не за деньги?

Филипп. О нет. К сожалению, не за деньги.

Былкин. А Достоевский — это тоже хобби?

Филипп. О да. Достоевский — первый хобби не за деньги, а джаз-банд — второй хобби не за деньги.

Надежда (вошла). Я вам там все приготовила, так что отдыхайте, можете даже прилечь.

Филипп. О, спасибо.

Былкин. А в Огайо у вас есть квартира?

Филипп. О нет.

Надежда. Как нет? Вы бездомный?

Филипп. О, домный, домный. Имею дом двух этажов, восемь комнатов. Пять — низ, три — ап.

Былкин (уважительно). О-о! У вас, вероятно, и автомобиль имеется.

Филипп (утвердительно). О-о!

Коблов. И какой марки?

Филипп (со скромной гордостью). «Биэмдаблъю». Белый.

Прахов. «БМВ».

Филипп (резко против). Нот «беембе». «Биэмдаблъю».

Прахов. Да это ж то же самое.

Филипп (раздраженно). Нот то же самое! «Биэмдаблъю» — это «биэмдаблъю». Нот бе-бе-бе.

Входит Софья Гавриловна.

Софья Гавриловна. Здравствуйте.

Все здороваются.

Надежда. Мама, познакомься это Филипп, Клавин молодой человек.

Софья Гавриловна. Очень приятно. Комсомолец?

Надежда. Мама, он американец.

Софья Гавриловна. Американец? (Заволновалась.) А как зовут?

Филипп. Филипп.

Софья Гавриловна. Очень приятно. (Надежде шепотом.) Ты в НКВД сообщила, что у вас американец?

Надежда. Мама, какое НКВД? На дворе двадцать первый век.

Софья Гавриловна. Какой бы век ни был, а раз иностранец, надо сообщить в НКВД.

Былкин. Хорошо, Софья Гавриловна, обязательно просигналим. (Филиппу.) А вы, извиняюсь, чистый американец?

Филипп (подумав). Вообще да. Душ утро и вечер. Шампунь, лосьон, дезодорант. Но сегодня никакой душ. Сегодня я летел в эйрплэйн, там никакой душ.

Былкин. Да нет, я не в этом смысле, я в том смысле, что вы, допустим, ну как это? Я имею в виду, среди ваших предков не было негров, индейцев, мексиканцев или кого еще? Вы чистокровный американец?

Филипп. А-а, чистокровный! Я извиняю, но у нас, в Америка, чистокровные бывают только собаки и лошади.

Надежда. Что ты человеку голову морочишь своими вопросами, он же устал! (Филиппу). Идемте в вашу комнату. А Клава придет, я вас разбужу.

Надежда и Филипп уходят.

Былкин (Коблову). Ну, как тебе женишок?

Коблов. Ну что тебе сказать. Так он вроде ничего, но вообще не люблю я американцев. Они тебе улыбку до ушей, найс ту мит ю. Хау ар ю, а в душе холодные, высокомерные, коварные. Всегда против нас что-нибудь затевают. Обкладывают военными базами, ракеты ставят у наших границ, во внутренние наши дела вмешиваются, поучают нас, как мы должны себя вести, с кем дружить и против кого.