Йосеф Бар-Йосеф - Трудные люди Страница 3

Рахель (указывая ему на вешалку). Сюда, пожалуйста.

Лейзер (вешает пальто). Где вы хотите, чтобы я сел?

Рахель. Конечно. (Усмехается.) Извините. Здесь. Возле стола. Простите меня.

Лейзер (садится). Вы слишком много извиняетесь.

Рахель. Что? Я не знаю… Я делаю слишком много ошибок.

Лейзер (смотрит на нее и говорит громко). Это некрасиво, что я сижу, а вы стоите.

Рахель. Конечно. (Помолчав.) Я сама не своя… (Садится.)

Лейзер (спохватывается). А где шоколад?

Рахель. Простите?

Лейзер. Я принес вам шоколад.

Рахель. Ах, да! Он тут, на комоде.

Лейзер. Если вы позволите, я бы попросил, чтобы вы поставили его на стол. Я знаю, женщины любят шоколад, но еще больше они любят свою фигуру. Но поскольку это мой подарок, я не хотел бы, чтобы вы теперь заботились о диете. Попробуйте его прямо сейчас. Пожалуйста. И к тому же я хочу знать, что они мне подсунули.

Рахель (после некоторого молчания). Хорошо. (Встает и ставит коробку на стол, говорит не сразу.) Я буду есть шоколад, а вы выпьете чашечку чаю. (Отходит в угол к плите, ставит чайник на огонь.)

Лейзер (не глядя на нее). Это недорогой подарок.

Рахель. Что вы! Вы не должны приносить дорогих подарков.

Лейзер. На дорогие подарки у меня нет средств. (Помолчав.) К тому же я уверен, что дорогих подарков вообще не следует делать. Трудно дарить дорогие вещи от всего сердца. Дорогие подарки делают с расчетом. И кто их принимает, выдает свое корыстолюбие.

Рахель. Я как-то не задумывалась об этом.

Лейзер. Так вот подумайте. (Помолчав.) Приведу пример, Лея-Двора Вильман, двоюродная сестра моей матушки — она также и ваша родственница со стороны тети Малки, той тети Малки, которая является тетушкой вашей матушки, — подарила мне к свадьбе дорогой сервиз. (Замолкает и смотрит на Рахель, проверяя, какое впечатление производит на нее его рассказ.) А сама она жалкая вдовица, у которой на руках восемь душ детей. И едят они хлеб да постное масло. Это их единственное пропитание. Так ели когда-то в Старом городе. Люди помнят Стену плача, древние синагоги, а нищету в Старом городе они не помнят. И вот эта Лея-Двора, которая не видит даже овощей и фруктов, у которой башмаки переходят от старшего ребенка к младшему, она дарит мне сервиз за семьдесят восемь фунтов! Разумеется, израильских, а не английских, но это тоже немало. Возвращать подарок неудобно. А принять его — это грабеж. Я вернул, но она не пожелала забрать. Тогда я пошел в лавку к Фройнду и отдал ему этот сервиз. Фройнд — это зять раби Баруха Гекраковера. А деньги я отослал ей по почте.

Рахель (не сразу). У нее, разумеется, нашлось на что истратить эти деньги. (Ставит чашки на стол) Я добавлю вам молока.

Лейзер. Шмуэля-Вольфа убило иорданской пулей. Это ее муж. С тех пор ее жизни никто не позавидует. Люди, которые не любят задумываться, полагают, будто самое большое горе человек испытывает в день утраты.

Рахель (смотрит на Лейзера с интересом). Это очень верно, то, что вы говорите.

Лейзер. И кроме всего прочего, у нее еще бородавка на кончике носа. Вот тут. (Показывает, где.) Будто большая капля, которая вот-вот сорвется вниз. Невозможно не засмеяться.

Рахель принужденно смеется.

Лейзер. Похоже на каплю шоколада. У нее была определенная причина, поднести мне к свадьбе этот сервиз. Она хотела, чтобы я помог впихнуть ее Иерухама на работу в Министерство социальной помощи. Это ее старший сын. (Принимается накладывать сахар в чашку, кусок за куском.) Но я сам уже там не служил. Она просто не знала об этом. За всеми своими заботами она никогда не знает, что творится на свете. Зато она помнит все даты — кто когда родился, кто когда умер. Вся семья у нее в голове. И она ходит на могилы ко всем родичам и плачет на всех похоронах. Она столько плачет, что хватит на всех сирот.

Рахель. Берите сахар. Берите, не стесняйтесь.

Лейзер. Один раввин-хасид после устроил его на работу. В банк. Иерухама. В Иерусалиме. Бывает, кто-нибудь помогает человеку, а при этом сам смеется над ним. Кто-то кому-то помогает, а сам уже покатывается со смеху, потому что представляет, как он будет рассказывать о несчастьях того, кому он теперь помогает.

Рахель. Я съем шоколад, вы не должны извиняться.

Лейзер (помолчав). За что я должен извиняться?

Рахель. Вы не должны.

Лейзер. За что я не должен?

Рахель. За подарок и за… Не важно. Я сказала просто так.

Лейзер. Нет, вы сказали не просто так, просто так не бывает.

Рахель (слегка поразмыслив). Вы правы. Но все равно, забудем об этом. Вы знаете, что я имела в виду.

Лейзер. Не знаю.

Рахель. Все равно, забудем об этом. Я, верно, выразилась не к месту. (Помолчав.) Это от смущения. Но это существенно в таких обстоятельствах, не правда ли? (Открывает коробку и пробует шоколад. Продолжает весело.) Очень хороший шоколад, вас не обманули. И пейте, пожалуйста, чай. Я буду есть шоколад, а вы пейте чай, договорились?

Лейзер пьет чай. В комнате воцаряется молчание. Свет за окном меркнет. За стеной раздается стук молотка. Лейзер и Рахель одновременно заговаривают каждый о своем. Молоток стихает.

Рахель. Как вы думаете?..

Лейзер. У вас есть?..

Рахель. Да, пожалуйста…

Лейзер. Нет, продолжайте.

Рахель. Вы — гость.

Лейзер. Это вам не поможет. Говорите, что вы хотели сказать.

Рахель (после некоторого молчания). Я только хотела спросить вас, что вы думаете о прогрессе в области медицины? В наши дни…

Лейзер (не понимая). О чем?

Рахель. Я думаю, это единственная область, в которой цивилизация действительно что-то дала человеку и сделала его счастливей. Не просто обеспечила удобствами или силой, но принесла реальное избавление. Пятьдесят лет назад половина детей на земле умирала прежде, чем успевала произнести свое первое слово.

Лейзер кашляет.

Рахель (продолжает в сильном смущении). Это, конечно, не сделало людей добрее или лучше, но это избавило их от страданий, а, значит, сделало счастливей. (Помолчав.) Врачи, разумеется, не обязательно хорошие люди, но все равно занятия медициной облагораживают.

Лейзер. Вы любите сидеть в кафе?

Рахель. Что? Нет, тут вообще нет никаких кафе. Есть бары, но я не могу сказать, что бываю в барах. Разве что изредка. А почему вы спрашиваете?

Лейзер. Я сейчас объясню. (После некоторого молчания.) А как насчет ремонта водопровода?

Рахель. Простите?

Лейзер. Может, что-нибудь не в порядке? Лопнула какая-нибудь труба или в туалете вода не спускается? Или капает из крана? Так я могу починить.

Рахель. Спасибо, ничего не нужно, все в порядке.

Лейзер. Я хотел стать сантехником. Слесарем-водопроводчиком. Это хорошая профессия. Всегда есть работа и можно иметь неплохие деньги. Мне до смерти надоело киснуть в конторе. В конторах все служащие делятся на старших и младших. Это как толстые трубы и тонкие. И все младшие служащие мечтают стать старшими, поэтому каждый норовит подмять под себя остальных. И каждый топчет другого, чтобы другой не затоптал его. Я работал у Моше Коэна. Это сантехник. Но пришлось бросить. Мать с отцом сказали, что такая профессия позорит нашу семью. По правде говоря, я и сам стыдился своего занятия — не хотел, а стыдился. Никто не волен делать то, что ему нравится и что ему хорошо. Даже когда он сам по себе.

Рахель (с сочувствием). Это верно.

Лейзер. В старые времена говорили, что в человеке сидит черт.

Рахель. Ой!

Лейзер. А часы у вас в порядке?

Рахель. Простите?

Лейзер. Если они не ходят, я могу починить.

Рахель. Спасибо, но они в полном порядке. Не нужно.

Лейзер. После того, как мне пришлось распрощаться с трубами, я пошел в ученики к Якову Рыжему. Часовщику. Но и это я вынужден был оставить. У меня начались головные боли — гораздо более сильные, чем обычно. Доктор Блох сказал, что я слишком напрягаю глаза и от этого болит голова. А я думаю, что это было от тиканья. Раскрытые часы на столе — прекрасное зрелище, но даже две пары часов никогда не желают тикать в лад. Можно подумать, что они гонятся друг за другом. Преследуют друг друга. Ни минуты покоя. Бесконечное соревнование, беспрерывное соперничество. Хотя это всего лишь часы, а не люди.