Ирина Судникова - Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий Страница 21

— Головатый! Пожури его по-своему, чтоб впредь этого не делал.

— Чуемо, наияснейший гетмане! — отвечал Головатый и на другой день явился с рапортом к Потемкину:

— Исполнили, ваша светлость!

— Что исполнили? — спросил князь.

— Пожурили майора по-своему, как ваша светлость указали.

— Как же вы его пожурили, расскажи мне, — сказал Потемкин.

— А як пожурили? Просто, наияснейший гетмане! Положили да киями так ушкварили, що насилу встал…

— Как, майора?.. — закричал князь. — Как вы могли?!

— Правда-таки, що насилу смогли, — отвечал Головатый, — едва вчетвером повалили, не давался, одначе справились. А що майор? Не майорство, а он виноват. Майорство при нем и осталось. Вы приказывали пожурить, вот он теперь долго будет журиться, и я уверен, что за прежние шалости никогда уже не примется. (1)

Как-то раз Суворов прислал к Потемкину с донесением ротмистра Софийского кирасирского полка Линева, человека умного, образованного, богатого, но вместе с тем весьма невзрачного. Посланный был тотчас же представлен князю. Принимая от Линева депешу, Потемкин взглянул на его некрасивое лицо, усмехнулся, скорчил гримасу и произнес сквозь зубы: «Хорошо! Приди ко мне завтра утром». Когда на другой день Линев явился к князю, последний пристально посмотрел на него, опять улыбнулся, скорчил гримасу и сказал: «Ответ на донесение готов, но ты еще мне нужен — приди завтра». Такое обращение Потемкина оскорбило самолюбивого Линева, и он довольно резко отвечал князю: «Я вижу, что вашей светлости не нравится моя физиономия: мне это очень прискорбно, но рассудите сами, что легче: вам ли привыкнугь к ней или мне изменить ее?» Ответ этот привел Потемкина в восхищение, он расхохотался, вскочил, обнял Линева, расцеловал его и тут же произвел в следующий чин. (1)

Однажды Потемкин спросил себе кофе. Адъютант тотчас же пошел приказать метрдотелю. Не прошло минуты, адъютант бросился торопить метрдотеля. Через несколько секунд князь с нетерпением снова начал требовать кофе. Все присутствовавшие по очереди спешили распорядиться скорейшим удовлетворением его желания.

Наконец кофе был принесен, но Потемкин отвернулся и сказал: — Не надобно. Я только хотел чего-нибудь ожидать, но и тут лишили меня этого удовольствия. (1)

Как-то раз за ужином Потемкин был очень весел, любезен, говорлив и шутил безпрестанно, но потом вдруг задумался, начал грызть ногти, что означало всегда неудовольствие, и наконец сказал: — Может ли быть человек счастливее меня? Все, чего я ни желал, все прихоти мои исполнялись как будто каким очарованием. Хотел чинов — имею, орденов — имею, любил играть — проигрывал суммы несчетные, любил давать праздники — давал великолепные, любил покупать имения — имею, любил строить дома — построил дворцы, любил дорогие вещи — имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких. Словом, все мои страсти выполнялись.

Сказав это, Потемкин с силою ударил фарфоровой тарелкой об пол, разбил ее вдребезги, ушел в спальню и заперся. (1)

Однажды в Сенате Разумовский отказался подписать решение, которое считал несправедливым.

— Государыня желает, чтоб дело было решено таким образом. — объявили ему сенаторы.

— Когда так, — не смею ослушаться. — сказал Разумовский, взял бумагу, перевернул ее верхом вниз, и подписал свое имя…

Поступок этот был, разумеется, немедленно доведен до сведения Императрицы, которая потребовала от графа Кириллы Григорьевича объяснений.

— Я исполнил вашу волю, — отвечал он, — но так как дело, по моему мнению, неправое и товарищи мои покривили совестью, то я почел нужным криво подписать свое имя.

Государыня пересмотрела дело, отменила решение сенаторов и сказала Разумовскому: «Вы мне настоящий друг, ибо не допустили меня совершить несправедливость». (1)

Другой раз в Государственном совете разбиралось дело о женитьбе князя Г. Г. Орлова на его двоюродной сестре, Екатерине Николаевне Зиновьевой. Орлов, всегдашний недоброжелатель Разумовского, в это время уже был в немилости, и члены Совета, долго пред ним преклонявшиеся, теперь решили разлучить его с женою и заключить обоих в монастырь. Разумовский отказался подписать приговор и объявил товарищам, что для решения дела недостает выписки из постановления «о кулачных боях». Все засмеялись и просили разъяснения.

— Там, — продолжал он, — сказано, между прочим, «лежачего не бить». Еще недавно все мы считали бы себя счастливыми, если бы Орлов пригласил нас на свою свадьбу, а теперь, когда он не имеет прежней силы и власти, то стыдно и нехорошо нам нападать на него.

Однако, несмотря на протест Разумовского, приговор состоялся, но Екатерина объявила, что рука ее отказывается подписать бумагу против человека, которому она столь многим обязана. (1)

У Разумовского был всегда открытый стол, к нему безпрепятственно могли являться и знатные, и незнатные. Правом этим воспользовался бедный офицер, живший в Петербурге по тяжебным делам и лишенный всякого способа к пропитанию. Каждый день обедывал он у графа и, привыкнув наконец к дому, вошел однажды после обеда в одну из внутренних комнат, где Кирила Григорьевич по обыкновению играл с приятелями в шахматы. Разумовский сделал ошибку в игре, и офицер не мог удержать восклицания. Граф остановился и спросил его, в чем состояла ошибка. Сконфуженный офицер указал на промах. С тех пор Разумовский, садясь играть, всегда спрашивал: «Где мой учитель?» Но однажды учитель не пришел к обеду, — граф велел навести справки, почему его нет. С трудом узнали, кто был незваный гость, оказалось, что несчастный болен и находился в крайности. Разумовский отправил к нему своего доктора, снабжал лекарствами и кушаньями и после выздоровления помог ему выиграть тяжбу и наградил деньгами. (1)

Раз после обеда Разумовскому вздумалось похвалиться перед собеседниками драгоценной бриллиантовой табакеркой, подаренной ему Императрицей. Табакерка, переходя из рук в руки, вдруг исчезла. Разумовский вспыхнул от негодования, а оскорбленные гости потребовали общего строгого обыска. Граф долго не соглашался, говоря, что ему прискорбна утрата не ценной вещи, но дара Императрицы, однако должен был уступить упорным требованиям. Каждый охотно выворачивал карманы, расстегивал супер-вест, некоторые даже снимали сапоги. Очередь дошла, наконец, до одного отставного секунд-майора. Тот сконфузился и объявил, что ему необходимо переговорить с графом наедине. Разумовский согласился.

— Знаю, что ты мне скажешь. — сказал он гостю, когда остался с ним вдвоем в кабинете. — Подавай табакерку, и Бог с тобой, разумеется, все останется между нами.

— Ваше сиятельство, — отвечал обвиняемый, — я точно крал у вас, и даже часто крал, но только не то, что вы думаете.

— Так чем же ты, братец, воспользовался?

— Половиной рябчика, ваше сиятельство, вот она!.. — гость подал графу улику, бережно завернутую в платок. — По милости вашего сиятельства, — продолжал он, — вот почти год, как я сам постоянно сыт, но у меня больная жена, дети, состояния никакого, места не могу добиться, и я ежедневно грешил, пропитывая и лакомя свое семейство крохами от вашего стола.

В эту минуту постучался дворецкий. Табакерка была отыскана у одного из таких гостей, которые менее всех могли быть подозреваемы в краже и не имели никакой необходимости похищать чужую собственность. Разумовский поспешил обратить неблаговидный поступок в желание пошутить и напугать других и сделал уличенному следующее замечание:

— Прошу вас покорно жаловать ко мне кушать, только в самом легком платье или, что еще лучше, совсем нагишом. Смотрите, как вы всех нас напугали, в особенности моего доброго друга майора, перед которым признаю себя в долгу.

Граф вошел в положение бедняка, тотчас же выдал ему пособие и выхлопотал место, вполне обезпечившее его существование. (1)

О бытность Разумовского на бале в Благородном собрании у сопровождавшего его гусара была украдена во время сна дорогая соболья шуба графа. Испуганный служитель, знавший доброту своего господина, умолял его не столько о прощении, сколько о том, чтобы он скрыл от управляющего постигшее его несчастье.

— Не бойся, — сказал ему граф, — я обещаю тебе, что кроме нас двоих никто об этом не будет знать.

После этого всякий раз, когда управляющий начинал спрашивать гусара о шубе, тот смело ссылался на графа, а последний, улыбаясь, твердил управляющему:

— Об этом знаю я да гусар. (1)

Племянница Разумовского, графиня Софья Осиповна Апраксина, заведовавшая в последнее время его хозяйством, неоднократно требовала уменьшения огромного числа прислуги, находящейся при графе и получавшей ежемесячно более двух тысяч рублей жалованья. Наконец она решилась подать Кириллу Григорьевичу два реестра о необходимых и лишних служителях. Разумовский подписал первый, а последний отложил в сторону, сказав племяннице: