Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник] Страница 29

Мамед показал на полную луну и попросил мать:

— Мама, купи мне на день рождения этот желтый мячик!

Мамед долго наблюдал за воробьем, слушал, как он чирикает, потом прибежал к матери:

— Мама, чья-то хорошая птичка к нам в гости пришла…

Подул сильный ветер. Мамед удивился:

— Кто же это так сильно может дуть?

В зоопарке Мамед увидел леопарда.

— Вот нам бы такую большую кошку! — сказал он.

Ночью выпал снег. Мамед встал утром и спросил:

— Мама, кто же столько сахару насыпал?

— Это, сынок, не сахар, это снег.

Снег Мамеду понравился. Он несколько дней катался на санках, лепил снежную бабу. Ко подул теплый ветер, и снег за ночь весь растаял. Малыш утром встал, посмотрел в окно и заплакал.

— Что случилось, Мамед? — забеспокоилась мать.

— Снег украли…

Перед домом остановился «Запорожец». Мамед посмотрел на него и спросил у отца:

— Папа, а скоро эта машина вырастет?

— Почему у человека только два глаза? — спросил Мамед у матери.

— А разве двух мало? — сказала мать. — Сколько же их должно быть?

— Много, — ответил малыш. — Вон посмотри, сколько их у неба, — и показал на звезды.

— У меня голова болит, — пожаловался матери Мамед.

Мать измерила ему температуру, погладила по голове и сказала:

— Скоро перестанет болеть. Жара нет.

Мальчик громко заплакал.

— Мамед-джан, почему ты плачешь, дитя мое?

— Сама же лекарства не дает, да еще и спрашивает…

Мамед впервые увидел яблоню, и она ему понравилась. Ветки дереза под тяжестью плодов сгибались почти до самой земли. Мальчик сорвал яблоко, стал его с аппетитом есть и деловито спросил садовника:

— Яблоню купили на базаре или в магазине?

Отец Мамеда посадил перед домом чинару, и весной она зазеленела. Мамед все лето поливал саженец водой, гладил его зеленые листья. Холодной осенней ночью листья опалил мороз.

— Листья умерли, — сказал отец Мамеда и закопал их в землю.

Но пришла снова весна, и чинара зазеленела пуще прежнего.

— Пойдем на кладбище! — стал упрашивать отца мальчик.

— Зачем, сынок?

— Мертвые листья ожили. Значит, и тетя наша, умершая в прошлом году, ожила…

— Папа, а что, машины весь день и ночь в кошки-мышки играют? — спросил Мамед.

— Почему ты так подумал?

— А чего же тогда они весь день бегают?

Сельчане, чтобы защититься от солнца, надевают халат — дон — и укрывают голову тельпеком.

Горожане раздеваются и загорают под солнцем, как правило, на берегу рек и озер.

Сельчане не любят таких хищников, как леопард, волк, лиса, шакал, и всегда стараются уничтожить их.

Горожане держат их в железных клетках, ежедневно кормят и называют ласковыми именами.

Чтобы отдохнуть, сельчане в выходные дни устремляются в город.

Горожане — в село, в леса, в горы.

Горожанин любит тишину.

Сельчанин — шум, гам.

Каждый стремится к тому, чего не имеет…

Ташли Курбанов

Неудачник Ата Думанлы

(перевод В.Курдицкого)

Когда Ата Думанлы ложился спать, предварительно выпив стопочку, ему обязательно что-нибудь снилось. Правда, зачастую сны были бестолковыми, сумбурными. Как и в этот раз. Он проснулся на рассвете и некоторое время раздумывал, уставившись в потолок невидящим взглядом. А сон был такой.

…Вместе со всеми Ата Думанлы с утра идет на работу. Долго идет, пути конца не видно. Ему встречаются разные люди, но он ни на кого не обращает внимания, знает только, что надо идти, — и идет. Какая-то женщина здоровается с ним. Обернувшись, Ата Думанлы пытается сообразить, кто ока такая. Оказывается, женщина эта — Марьям. Но почему же тогда на плече у нее висит не почтальонская сумка, а гитара?

Ата Думанлы смотрит ей вслед. И вдруг спохватывается, что стоит перед огромным памятником. Он знает, что памятник поставлен какому-то великому поэту, а вот какому — никак не вспоминается. Однако чем дальше Ата разглядывает памятник, тем отчетливее видит в нем сходство со старшим корректором редакции Дурды Пишиком. Это странное перевоплощение камня не удивляет Ату Думанлы. Он вспоминает слова учителя литературы, который говаривал, что на произведения литературы и искусства надо смотреть «критическим взглядом, только тогда будет выявлена правда», — и начинает выискивать в памятнике недостатки.

Хоть все во сне происходит, и Ата понимает это, тем не менее он сожалеет, что вместо какого-нибудь великого поэта на постаменте стоит никудышный злопыхатель Дурды Пишик. И пока он стоит расстроенный, откуда-то появляется сам редактор, сует ему в руки груду пожелтевших рукописей. После этого и памятник исчезает, и сон кончается…

«Интересно, что бы это значило? — раздумывает Ата Думанлы. — Неужели я в самом деле так боюсь этого Дурды Пишика? Редактор — понятное дело, руководителя всегда надо немного побаиваться. А в моем положении надлежит каждый свой шаг продумывать. Но с какой стати мне приснился Дурды Пишик? Нет, я ни капельки не опасаюсь его. Только всегда соблюдаю осторожность…»

В конце концов Ате Думанлы надоело разгадывать свои сон, и он пришел к смелому, прямо-таки отчаянному решению: «Я сегодня не иду на работу! Эй, Дурды Пищик, слышишь? Меня сегодня на работе не будет! Если тебе не с кем читать корректуру, можешь пригласить свою жену. Ату Думанлы с сегодняшнего дня ждут более ответственные дела».

После такого решительного намерения он посмотрел на свой письменный стол, который стоял в углу, покрытый пылью, и вспомнил, что уже дней десять не садился за него, но тут же успокоил себя: «Чтоб они провалились, все эти завистники! Даже если б они публиковали десятую часть стихов, написанных мною, я положил бы перед ними свою шапку, А то и сами ничего не пишут, и у других желание писать отбивают. Стимула у меня нет, стимула».

Ата Думанлы выругался по адресу одного известного поэта, стихи которого публиковались регулярно, и встал с постели. Немного потоптался, разминаясь. Сделал несколько приседаний, помахал руками и решил, что достаточно. Потом вспомнил когда-то прочитанную в газете заметку о том, что некий весьма почтенного возраста генерал ежедневно совершает четырехчасовую гимнастику, и проделал еще пять-шесть упражнений.

На кухне пустая бутылка из-под вина вызвала у него приступ изжоги. Но поскольку он еще не приобрел скверной привычки опохмеляться по утрам, то постарался побороть свое отвращение и как можно спокойнее приласкать подбежавшую к нему собаку. Это была странная собака, нечто более оригинальное, чем просто помесь таксы с дворняжкой. Ата Думанлы не знал, какой она породы, но это не слишком занимало его. Собака была добродушной и ценила ласку. Он погладил ее по голове и отрезал щедрый кусок колбасы: «Ешь, друг!»

Накануне Ата заходил в гастроном, и на столе лежала докторская колбаса, шесть-семь яиц, три длинных парниковых огурца, начатые рыбные консервы, две пачки сигарет «БТ». Напевая одно из своих стихотворений, Ата несколько раз обошел вокруг стола. Потом умылся, поставил чай, включил радио.

После завтрака Ату Думанлы ждал письменный стол. Прежде чем сесть, он взял в руки тряпку и остановился посреди комнаты, раздумывая: «Почему я трачу свои силы на всякие пустяки? Я должен творить! Помнишь Мартина Идена? Как и он, я должен ни перед кем не заискивать, а трудиться, не жалея сил. Там, где нет труда, от способностей нет никакого толку..»

Ата Думанлы, словно он находился не у себя дома, а на сцене драматического театра, принял серьезный вид, бросил в угол тряпку и сел за стол. «Для того чтобы творить, поэт должен быть свободен от всех мелочных забот, ничто не должно мешать ему. Что, например, сейчас мешает мне?»

Он представил редакцию, редактора, вечно нахмуренного старшего корректора Дурды Пишика и вздохнул. Как перед ними оправдываться за сегодняшний прогул? Если сказать, что, мол, нездоровилось, они все равно не поверят, потому что вчера был гонорарный день. Получал ты гонорар или не получал, никого не касается — если на следующий день не пришел на работу, обязательно заподозрят. Честно говоря, на следующий после гонорара день даже умереть опасно: скажут, что упился и ноги протянул.

А если плюнуть на все и вся и завтра тоже не пойти? Тебя с треском выпрут с работы. Им-то что, душа у них болит за тебя, что ли? Не ты, так другой. Корректорский стол — не министерский.