Когда небо было синим - Оскар Шкатов Страница 4

ещё и эстонским фольклором. Мне, к примеру, понравился эпитет, которым местный мужик характеризовал свою тёщу. Это так ласково звучало – «вана мунь», где, исходя из названия ликёра, «вана» означало – старый, старая, а вторую часть, поскольку адресовалось это тёще, определить было уже не трудно.

Есть в Эстонии красивое местечко Нелли ярве (Четыре озера). Как-то шедшая навстречу мне эстонка обратилась с вопросом, сопровождаемым характерным постукиванием по запястью, то есть «который час», на что я флегматично, со знанием дела на чистом эстонском ответил: «Нелли», ощущая себя полиглотом. Было действительно четыре часа.

Но, должен заметить, в нашем интернациональном подразделении были в основном русские, литовцы, латыши, даже поляки и евреи, а вот из эстонцев, несмотря на географическое расположение, был всего лишь один таллинец, и тот русский. Так что освоить язык в полном объёме мне так и не удалось.

Да оно и не понадобилось, ибо дальнейшая служба проходила уже в местности лесной и, соответственно, безлюдной.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Уже с раннего утра ощущалась какая-то приподнятость настроения.

Рычали тягачи, выбрасывая в утренний туман выхлопы отработанного нефтепродукта, слышался лязг цепляемых к фаркопам орудий, резкие команды, окрики или же лёгкий, беззлобный, просто для связки слов и разъяснения сути, мат. Командовал парадом начштаба капитан Ковалёв в элегантной облегающей полевой форме.

Предстояло то, к чему мы и готовились в течении месяца – полевые стрельбы.

Побросав вещмешки в военно-транспортные средства, разместились там и сами. Ехать, вернее передислоцироваться, предстояло недалеко, и через два-три часа мы оказались в ещё более живописном месте. Огромная поляна, окружённая смешанным лесом, стала местом расположения палаточного лагеря. Удобств, конечно, не доставало, да и до ближайшего магазина рукой не подать. Но всё это возмещалось природными красотами и возможностью провести ещё месяц на воле.

– Андреев! – тишина. – Андреев! – голос капитана Ковалёва достиг мощности звука взлетающего истребителя. Но это нормально для кадрового артиллериста. Откуда-то из ближайшего лесного массива, фырча как верный боевой конь и громыхая гусеницами, вылетел МТЛБ. Многоцелевой тягач лёгкий бронированный мы называли ласково – моторизированная телега с баранами. Сержант срочной службы Андреев срочной службой обижен не был, так как являлся практически личным механиком-водителем капитана Ковалёва.

Надо сказать, что на балансе командира противотанковой батареи состоят шесть тягачей с орудиями, а седьмой в личном распоряжении. Но здесь по сокращенной программе Андреев был один на всех, вот все на него одного и садились. Начштаба с барского плеча командировал его в распоряжение нашего взвода.

Симпатичный крепкий паренёк, он ко всему относился спокойно, и неторопливо манипулировал рычагами несущегося со скоростью 80 км/ч по лесным дорогам гусеничного бронетранспортёра. Удержаться «на броне» при этом было нелегко, но лучше вдыхать встречный ветер вместе с листьями и насекомыми, чем трястись внутри.

Сижу в кабине тягача об лавку яйцами стуча,

Здесь нет матрасов и перин, и стала жопа словно блин.

***

А жопу надо любить и беречь. Ну конечно, не обязательно настолько, чтобы, как Дженифер Лопес, на миллион страховать свой попес. Но всё-таки. Когда я лежал в больнице с пневмонией, мне было очень обидно за свой исколотый зад. В утешение я ему даже поэму посвятил:

Ты был весёлым и беспечным,

Ты улыбался всем подряд,

Ты думал, счастье бесконечно,

Мой дорогой, бесценный зад.

***

Ты был галантным кавалером,

Ты никогда не унывал,

Хлестал вино большим фужером

И страстно женщин целовал.

***

Настала трудная година,

Но «се ля ви», с судьбой не спорь,

Твои крутые ягодины

Внезапно одолела хворь.

***

И солнце больше не сияет,

Не слышно щебетанья птиц,

И дева юная вонзает

В тебя с азартом вострый шприц.

***

Мир стал тебе неинтересен,

И на челе твоём испуг,

И вместо звуков чудных песен

Лишь слышно жалобное «Пук».

***

С тоской вздыхаешь ты о воле,

Где для веселья нет преград,

Однако поздно… Закололи

Мой дорогой вишнёвый зад.

***

Тем не менее, МТЛБ стал нашим любимым средством передвижения (наверное, потому, что альтернативы не было). Наладилась связь с винным отделом теперь уже не столь отдалённого продуктового магазина. Недосягаемость ближайших очагов культуры и отдыха была устранена. Возобновились контакты с местным населением, если можно так назвать громкое и пыльное вторжение в пляжные зоны нашего бронетранспортёра. Но, сняв на глазах у перепуганных отдыхающих свои гимнастёрки, мы приобретали нормальный гражданский вид и плескались вместе со всеми в тех самых четырёх озёрах, о которых я уже упоминал. Да, гимнастёрка, форма или мундир действительно властвуют над индивидуальностью.

Недавно, еще до сборов, мы с сотрудниками отмечали день моего рождения. Начали на работе, потом переместились ко мне домой. После активных возлияний мой приятель, прораб Женя Мокин, решил выйти подышать. А инженерно-технические работники нашего предприятия на строительных объектах носили одинаковые фирменные штормовки. Он надел мою, ушёл и заблудился. Соседние дома – как в «Иронии судьбы». Ну и попал на возврате, естественно, не в тот.

Коммунальная квартира, в которой он оказался, была не заперта. Вперёд по коридору кухня, а по бокам комнаты, где доверчивые жители не обращают внимания на то, что происходит снаружи, полагаясь на соседей. Женя, ни о чём не подозревая, этим и воспользовался. Устроился на кухне, часок вздремнул, захавал борщеца и кастрюльку компотика вдогонку. Бодун обязывал. А когда на душе потеплело, штормовку он оставил на полу, а сам отправился на поиски собственного дома.

Утром я обнаружил несоответствие в гардеробе. Штормовка висит, но документы в кармане Женькины. А где мои? В понедельник мы с ним уже дефилировали возле предполагаемых жилых домов. Ловля на «живца» сработала. Моя харя засветилась, и какие-то женщины закричали: «Ага!» Докажи им потом, что борщ схомячил Женька, коли документы в кармане мои. Но штормовку всё-таки вернули.

Ну так вот. По прибытии на сборы свои гражданские одежды мы зашивали в персональные мешки. Даже на два месяца было жаль расставаться с клетчатым в талию пиджаком, брюками клёш от бедра, шузами на толстой платформе и другими атрибутами стиляги эпохи 80-тых. Положение партизан обязывало облачаться в гимнастёрку ещё военного образца, галифе и кирзовые сапоги. На службе это нормально, но иногда мы посещали клубы с танцами (а случалась и такое), и тогда чувствовалась некоторая ущербность в несоответствии твоих сапожищ туфелькам партнёрши.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Наверное, у вас создалось впечатление, что мы там и службы-то не нюхали, а нюхали что-то другое, таки нет. Просто интереснее описывать быт, а остальное – военная тайна.

Наступило воскресенье, пушки не стреляли, и мы решили устроить пикник. Бравый сержант Андреев уже доставил всё необходимое для поляны, а с гитарой мы были неразлучны всю сознательную жизнь. Ну, что ещё надо… Углубившись в лес настолько, что, казалось бы, оставшиеся в лагере офицеры не должны были нас слышать, мы всё-таки не рассчитали лесную акустику. Наши изрядно подогретые артиллерийские глотки создавали такую звуковую волну, что, отражаясь от берёз и сосен, она доходила до лагеря уже Бухенвальдским набатом. Причём, со всех сторон сразу. Потом мы узнали, что из лагеря действительно невозможно было определить направление нашего пребывания.

Завершение пикника пришлось на ближайшую (километров за десять) зону отдыха. Парковые гуляния, танцы-шманцы… Мне, полупрофессиональному ныряльщику, больше всего приглянулась семиметровая вышка над озером. Знаете, когда внизу вода, так и тянет прыгнуть с любой высоты. Смею надеяться, что частые соприкосновения моей башки с водной гладью на умственных способностях не отразились. Глядя же вниз на что-нибудь твёрдое, возникает, зараза, высотобоязнь. С детства завидовал альпинистам.

К чему это я? А, вот. В студенческие годы я жил недалеко от института, и это являлось причиной того, что большая часть попоек приходилось именно на моё место жительства. Как-то зимой компания из примерно семи-восьми парней и девчонок занималась там привычным делом. Чтобы пояснить, чем именно, опишу один будничный день из студенческой жизни:

Лишь заглянет в моё обиталище

Как всегда поутру рассветалище,

Я, срывая с себя утеплялище,

Поднимаюсь с ночного лежалища.

***

Подбегаю босой к отражалищу

И гляжу на помятое рылище,

Но бурчание из животалища

Неуклонно влечёт к холодилищу.

***

До отказа набивши жевалище,

Я доволен как малое детище

И, схватив с собой кучу читалища,

Второпях я бегу в туалетище.

***

Просидев с полчаса на дристалище,

Собираю свой толстый портфелище

И, усаживаясь на каталище,

Еду я на учёбу в балделище.

***

Приезжаю с большим опоздалищем,

Торопливо вбегаю в сиделище,

Где под нуднейшее бормоталище

Раздаётся студентов храпелище.

***

Нет, не выдержать мне испыталища,

Шесть часов протирая седалище,

Не пора ли пойти на кирялище

И назюкаться там до рыгалища.

***

Только где настрелять на бутылище?

Весь измученный этим вопросищем

Я, как сивая лошадь, весь в мылище

Мчусь в надежде усесться на хвостище.

***

Поздно ночью с заплывшим гляделищем,

Натыкаясь