Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник] Страница 43

— Уф-ф. Наконец-то…

Вели с удовольствием потер руки. Сейчас он возьмет сумку, набитую деньгами, и примется считать их. Эх, какое это удовольствие — считать свои деньги. Через каких-то десять-пятнадцать минут Вели станет богаче на несколько сот рублей.

Деньги!.. Деньги — это все. Почет, сила, власть. Это только говорят, что в наши дни ценят человека за ум, а не за его карман. Впрочем, это верно: полный карман у того, у кого есть ум, голова на плечах.

«Молодчина, Джума! Расторопный парняга. Ничего, и тебя не обижу».

Выбравшись из кабины, Джума вытер пот с лица. Потел он всю дорогу. И не столько от жары, сколько от сознания, что о его разговоре с Алты уже знает весь колхоз, Вели в том числе.

— Ну, как? — спросил бригадир.

— Отлично! Лучше наших дынь на базаре нет.

Вели зачмокал губами:

— Я что тебе говорил? Хаузханские дыни на базаре не залежатся. Ну, и сколько сегодня?

— Что сколько?

— Выручил?

— Да ничего…

— Что значит «ничего»?

— Вот, — и Джума протянул бригадиру сумку.

Тот с жадностью ее схватил, подбежал к включенной фаре, раскрыл и уставился на шофера удивленно-растерянным взглядом — денег в сумке не было, там валялась какая-то бумажка: не то обрывок газеты, не то какая-то квитанция.

— Деньги!.. Деньги где?

Джума неторопливо вытер платком шею, лоб, щеки и лишь потом сказал с улыбкой:

— Вот это и есть деньги.

— Ты что мелешь, мальчишка? Ты в своем уме?!

— Пока да. Дыни я продал, а деньги сдал в кассу колхоза.

— В кассу колхоза? Мои деньги?..

— Какие они твои, Вели-ага? Колхозные. А те, что раньше ты забирал и говорил, колхозникам, мол, после раздадим, тебе тоже придется сдать в кассу.

— Не-ет, Джума, ты спятил. Это точно.

— Ничего я не спятил. Делянки здесь, Вели-ага, у всех одинаковые, но на твоей почему-то нынче урожай небывалый.

Вели тяжело и часто дышал:

— Вот как! Это так ты отблагодарил меня, Джума-хан, за все доброе, что я сделал тебе. Спасибо, спасибо… Не ожидал я, что окажешься таким подлецом. Не ожидал…

— Я? Подлец?! — срывающимся голосом выкрикнул Джума и двинулся на бригадира. — И это говоришь мне ты, ворюга несчастный! Где твоя совесть? Люди круглый год и в зной, и в стужу трудятся в открытой степи — по крупицам множат богатство колхоза, а ты… Ты как паук присосался и пьешь кровь. Вчера Эсена-поливальщика целый час крыли на собрании за корзину помидоров, а ты машинами воруешь, и хоть бы что.

— Ты правды захотел? Будет тебе правда. Я сделаю так, что ты сам убежишь с Хаузхана.

— Посмотрим еще, кто из нас побежит.

Но Вели-бригадир последних слов Джумы не слышал. Он швырнул сумку к ногам шофера, выругался и, резко повернувшись, ушел быстрыми шагами в темноту. Минуту или две еще слышно было, как он чертыхался, спотыкаясь о дыни, а затем наступила тишина.

— Вот теперь, Джума, ты полностью освободился от мальчишеской наивности, — раздался вдруг чей-то голос.

Джума оглянулся — никого. Даже вокруг машины обошел и в кузов заглянул. «Неужели и в самом деле человеческая совесть может говорить? — подумал он. — Я же отчетливо слышал чей-то голос».

Ахмед Курбаннепесов

Графоман

(перевод Л.Половинкиной)

И отчего только в голову ему пришло заняться стихами? Отвечая на этот вопрос, Мурза Мамедвалиев наверняка нашел бы с десяток важных причин. Припомнил бы и горячие порывы молодости, и еще не встреченных им девушек, чьи зубы в улыбке сверкают, как жемчуг. Признался бы в том, что издавна втайне жаждет славы, да и вообще, как известно, поэты считаются знаменитыми людьми… Те ли были причины, или совсем иные, но однажды среди запыленных книг он нашел полуисписанную старую тетрадь, вырвал из нее несколько листков и принялся за дело.

На кошму, усыпанную пеплом, окурками сигарет и хлебными крошками, он бросил грязную, со свалявшейся ватой, твердую как камень, подушку, навалился на нее грудью и, подперев бритый подбородок рукою, задумался. Морщинки на узком лбу Мурзы то прорезались явственней, то разглаживались.

Оказывается, писать стихи не такая уж трудная штука! Всего-навсего двадцать минут — только двадцать! — и три куплета стихов уже готовы.

Взяв листочек со свежеиспеченными стихами, Мурза легко поднялся с места и, прохаживаясь по комнате, начал громко читать вслух. Потом подошел к запыленному зеркалу и, протерев его рукавом, невольно залюбовался собой. Он то надувал щеки, стараясь выглядеть сердито, то расплывался в сладкой улыбке. «Э-э-х, Мурза, Мурза, да знаешь, кто ты теперь? Поэт!»

В ту ночь сладкие грезы долго не давали Мурзе заснуть. Теперь-то меня все будут уважать. Когда я буду проходить по улице, знакомые станут шептаться за спиной: «Вот идет Мурза Мамедвалиев… Поэт идет!..» Я особенно зазнаваться не стану, кивну им головой, поздороваюсь. Пусть говорят: «Хоть и поэт, а скромный!» А как быть с Эше? Теперь, пожалуй, в ее сторону и смотреть не стоит. Она мне не пара. Любой скажет: «Подумать только, вот идет известный человек, а рядом этакая пигалица». Нет, уж, с этим пора кончать…

…Литературный сотрудник газеты был человеком мягким и податливым. Читая стихи, принесенные Мурзой, он подумал: «Печатать нельзя. Но ведь это первый опыт. Стоит ли омрачать настроение начинающему автору?»

— Что ж, стихи неплохие, — произнес он наконец. — Удивляюсь даже, почему вы раньше в редакции не появлялись? Может, писать начали недавно?

Мурза оробел было, увидев, как скрупулезно журналист вчитывается в его творение. А когда услышал столь лестную оценку, онемел от радости. С трудом, вынужденно улыбнулся. Хотел что-то выдавить из себя, но язык прилип к гортани, как железная пластинка к магниту.

— Да не волнуйтесь вы так, — подбодрил его литсотрудник. — Давно, недавно ли вы пишете — это же не имеет значения. Стихи мы обязательно опубликуем.

— Спасибо, — еле выдавил из себя Мурза, доказав наконец, что не совсем лишен дара речи.

Выйдя из редакции, он вскоре обрел спокойствие. Радость переполняла все его существо. Он гордо задрал голову, а руки засунул в карманы. Так и вышагивал валено, в который раз заново переживая случившееся. «Экая самодовольная физиономия, — думали прохожие, оглядываясь на счастливца. — «Волгу», что ли, по лотерее выиграл?»

Вскоре стихи действительно опубликовали. Мурза несколько дней не мог расстаться со «своей» газетой, брал ее с собой в автобус, словно невзначай открыл на улице. «Так ты поэт?» — удивлялись знакомые. Он только ухмылялся в ответ. Ну, а тех знакомых, которые ничего не сказали, он попросту причислял к отсталым и некультурным людям. Подумать только — газет не читают, тупицы. При встрече с соседями Мурза по возможности старался заводить разговор о проблемах современного стихосложения. А когда соседи недоуменно переглядывались и умолкали, он валено заявлял: «Понимать литературу дано только избранным».

Теперь каждую ночь Мурза беспрерывно строчил стихи, а по утрам переписывал их набело. На улице он начал прислушиваться к обрывкам чужих разговоров. Что это за слово на букву «М» сейчас прозвучало? Микроб? Микрофон? Музыка? А может, кто-то хотел произнести «Мурза Мамедвалиев?»

Со временем Мурза стал в редакциях частым гостем. «Проходи, садись, дружище», — посмеиваясь, встречали его журналисты. В разных газетах все же было опубликовано пять-шесть его стихотворений. И он, чтобы быть ближе к облюбованному поприщу, устроился в редакцию курьером. Невелика должность, но и она имеет отношение к литературе.

…Приоткрылись двери отдела литературы. «Мамедвалиева принесло», — у сидящего за столом журналиста скулы свело от тоскливой зевоты. Предложив гостю присесть, он приступил к чтению цикла сонетов под названием «Тополя». Чем дальше читал, тем становилось скучнее. «Ни рифмы, ни смысла, — думал он. — Жаль даже время тратить. Сказать бы человеку прямо: брось писать, не морочь голову…»

Наконец он поднял голову и встретился с взглядом Мурзы. Не было в этих глазах ни капельки сомнения или вины, они были чисты, как у новорожденного ребенка. «Ну опубликуйте меня, пожалуйста», — молил взгляд автора. И журналист сдался.

— Ваши стихи пока останутся в отделе. Пусть прочтут и другие сотрудники. Если одобрят — опубликуем. Мысли у вас в общем-то правильные…

С тех пор как Мурза Мамедвалиев вступил на стезю поэзии, прошло десять лет. Под его засаленной шляпой прячется теперь седина. Воротник пальто, купленного еще на учительскую зарплату, вконец истерся. Эше давно вышла замуж, другой же спутницы Мурза не нашел. Даже твердокаменная подушка, на которой было так сладко валяться и рифмовать, лет пять тому назад сгорела от сигареты. Но творческий пыл у нашего героя не угас. Правда, в последнее время он все чаще слышал о своих стихах: «Не понравились заведующему отделом», «Вернул редактор». Но и это не могло обескуражить Мурзу — напротив, с еще большим жаром брался он за перо. Пробовал себя в жанрах рассказа и очерка — крупные формы ему почему-то не удавались, зато изредка его подпись мелькнет под десятистрочными сообщениями «Интересная лекция» или «Увлекательный культпоход». Иногда и пару куплетов опубликуют — из сочувствия.