Виктор Папков - Будни драконоборцев Страница 18

Облака продолжали плыть по небу. Когда долго лежишь вот так, навзничь, и смотришь вверх, то приходит такое ощущение, что верх и низ меняются местами, тебя начинает притягивать не к земле, а к небу, и ты боишься упасть туда, в этот бездонный колодец, провалиться сквозь облака и улететь. Ты начинаешь цепляться руками за траву и обязательно закрываешь глаза. Это очень трудно — не закрыть глаза при таком падении вверх. Я старался не закрыть глаза. А потом небо с облаками закрыла драконья морда, почти целиком закрыла. Очень большая драконья морда с царапиной на нижней челюсти. Наверное, смертельной.

— У тебя что-то болит? — произнесла морда. — Может, я тебя чем-то задел? Физически? Страдаешь?

— Мне все равно, — сказал я и подвинулся в сторону, чтобы не видеть дракона.

— Что ты делаешь?

— Падаю в небо.

Дракон задрал голову и некоторое время смотрел прямо вверх.

— Облака, — сказал он, — плывут.

Потом снова устроился поудобнее.

— Какие все-таки сложные у вас, теплокровных, отношения. Как-то вы вечно возитесь, дуетесь друг на друга, недопонимаете, сходитесь, расходитесь, — он попытался показать передними лапами, как возятся и дуются теплокровные, — это все потому, что у вас очень горячая кровь. Она все горячеет, разгорается, закипает и — пуффф!

Дракон некоторое время смотрел на воображаемый пуфф, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

— Вы берете меч и идете драться с драконом. Кстати, — он оторвался от созерцания пуффа и снова воззрился на меня. — Кто тебе сказал такую глупость, что ее утащил я? То есть дракон?

— Какая разница?

— Да просто интересно.

— Это не имеет значения.

— Да ладно тебе. Скажи! Впрочем, а хочешь, я угадаю? Тебе сказали это в бродячем ярмарочном цирке, да? Я угадал?

Я отвернулся.

— Ага, попал! А что, классно задурить голову обманутому мужу! Все свалить на подвернувшегося дракона!

— Марта не могла меня обмануть! Потому, что мы были счастливы вместе, мы любили друг друга!

— И долго вы были счастливы вместе?

— Почти месяц.

— Месяц? А, да, целых тридцать дней!

— Тридцать два.

— О-о-о! Тридцать два! Это полностью меняет дело! Когда же вы пожениться-то успели, у вас это такой муторный процесс.

— В первый же день, потому что наша встреча, она была как озарение, как… — я замялся. — Я помню каждый из этих тридцати дней.

— Ах, я растроган, наверное, и каждый час, каждую минуту, ага-ага…

Я продолжил, не обращая внимания на ящера:

— От нашей встречи на представлении, когда она в свете факелов шла по проволоке…

— Так она что — из этого же балагана?

— Нет, из другого, у нас сейчас ярмарочный месяц.

— И потом она открыла тебе, что она украденная дочь барона, или герцога, или вообще ее рождение скрывает жуткая тайна…

Я резко сел:

— Ты все-таки знал ее?

— Нет, просто я представляю, что можно наговорить такому влюбленному олу… то есть человеку.

— Она открыла мне всю свою душу!

— А через месяц, то есть через тридцать два дня, она нашла, кому еще можно открыть свою душу.

— Что ты, холодная ящерица, можешь понимать в любви! Мы делились своим внутренним теплом, нежностью, радостью, наши сердца были открыты друг для друга и каждый мог ощутить в другом поддержку. Я читал ей стихи…

— Я же говорил, что ты поэт! Как угадал!

— Я читал ей стихи, — не обратил я внимания на дракона, — я сравнивал ее глаза со звездами, ее волосы — с нежным тополиным пухом…

— Премерзкая вещь, этот тополиный пух, я от него чихаю, — дракон снова перебил меня. — Да знаю я все эти ваши сказки: они прожили счастливо, потому что сбежали друг от друга одновременно. А вот тебя прибило этой вашей любовью. А я вот в ответ, как ящерица, нагревшаяся на солнышке, спрошу: неужели ты не видел, что просто надоел ей своей занудной любовью? Она наверняка последние дни старалась от тебя уйти?

— Как любовь может надоесть?! У нее были некоторые проблемы, связанные с тайной ее происхождения.

— А также с тайной посещения комедианта в соседнем балагане. И наверняка это было ясно всем, кроме тебя. Ну и сильно тебя осчастливила эта твоя любовь?

— Человек не может без любви, — сказал я тихо, — он рождается только когда любит. Мне жалко, что вы, драконы, неспособны любить. Вы как бы и не рождаетесь вовсе. Так, существуете, но не живете.

— Ой! А мне жалко, что ты за своей любовью не можешь понять, что у других все может быть по-другому. Уперся, как в стенку, в свои переживания. Просто у вас любовь — как узконаправленный луч. Упрется в того, кого вы, так сказать, любите, и ничего вне этого луча уже не замечаете. А потом или луч гаснет, или объект ускользает, и с чем вы остаетесь?

— А у вас и этого нет, — мне стало немного обидно, что этот змей пытается меня поучать.

— Есть. Понимаешь, вы, люди, любите кого-то, а мы, драконы, просто любим. Ненаправленно.

— Как можно просто любить? Как можно это называть любовью?

Дракон задумался:

— Не знаю. Ты бы еще спросил, как можно дышать или летать. Наверное, это все у нас от полетов.

Он поднял голову и еще раз посмотрел на небо:

— Вот скажи, облака — это небо или нет?

— Конечно же, нет, — возмутился я, — облака — это облака, а небо — оно голубое! Как можно этого не понимать!

— Вот! — обрадовался дракон. — А если бы ты летал, то ты бы понял, что облака и есть небо, такое же небо, как небо без облаков, и находясь в облаке или вне облака, ты все равно находишься в небе. То же самое и с любовью. Ты просто любишь и все, как ты просто летишь и все, как ты просто в небе и все равно, есть облака или нет, потому что ты в небе и просто летишь.

Он немного запутался, но все равно остался весьма доволен собой. А я не стал отвечать на очевидные глупости.

— Ну, может, не стоит называть это просто любовью, — дракон продолжил с несколько меньшей уверенностью. — Наверное, это можно назвать знанием, или спокойствием… да у вас в языке нелетающих и слова-то такого нет! Потому, что вы и мира-то не знаете, привязаны к своей поверхности. Наверное, мы были бы такими же, если бы мы не летали. Но мы летаем. Дракон, — он принял высокопарный вид, — не может без полета, он рождается, когда летит!

— Мне кажется, — заметил я, — что ты нервничаешь.

— Почему это? Да я спокоен, как дракон! Тот, кто летает, вообще не может нервничать!

— Нервничаешь, — уточнил я, — потому что чувствуешь, что моя жизнь гораздо полнее твоей.

— Это еще почему это полнее?

— Потому, что у меня есть Марта, а у тебя никаких таких чувств и быть не может.

— Ну, во-первых, она сейчас не у тебя, а во-вторых, у меня есть другие чувства, которых у тебя нет.

— Марта всегда со мной, — просто сказал я, — ее глаза, ее взгляд, ее волосы…

— И кусочек пальца в кармашке на память!

— У тебя дурная привычка перебивать. Я все равно ее найду, и она ко мне вернется.

— Э-э-э-э… а вот этого делать не стоит. Потому, что ты тогда захочешь снова схватить какую-нибудь железяку и совершить подвиг, исход которого может быть печальнее сегодняшнего.

Дракон вгляделся в меня, видимо, прочитал решимость в моих глазах и задумался:

— Если я тебе попытаюсь еще раз объяснить, что твоя жена сбежала от тебя с бродячим комедиантом, что я их видел, что она к тебе не вернется, что тебе надо забыть ее и искать себе новую жену, ты мне поверишь?

— Конечно же, нет! Марта не могла меня предать! И я не могу предать ее!

— Понятно, — кивнул он. — Нашего хомячка надо спасать, пока он не натворил дел, о которых потом пожалеет сам! Если у него останется, чем жалеть. У меня появилась идея: мы будем лечить тебя небом!

Он потопал в лес, и оттуда снова стал раздаваться треск ломаемых веток, короткие взрыкивания и неразборчивое бормотание.

— Что ты задумал? Ты не сможешь на меня повлиять никакими пытками! Я ни за что не отрекусь от своей любви! — проорал я.

— Где-то тут, — раздалось в ответ, — я видел… а, вот, нашел!!!

Он появился из леса, таща в зубах какие-то свисающие то ли ветви, то ли веревки, помотал головой, как собака, отряхиваясь от налипшей на морду листвы, потом бросил свою добычу к моим ногам.

— Что это?

— Оплетальник прочностебельный, лиана такая. Ее никто не может порвать, кроме дракона, конечно!

— Зачем это еще?

— Конечно, ты можешь просто сесть мне на спину и держаться за выросты хребта, но мне будет спокойнее, если мы тебя привяжем.

— Погоди? Ты что — хочешь привязать меня к спине и утащить в свое логово, как бедную Марту?

— Какую Марту? — опешил дракон.

— Мою Марту.

— Тьфу! — он сплюнул. — Да не таскал я никого. Просто тебе надо успокоиться. Впустить спокойствие окружающего мира в себя. Потому, что страсти — они тобой выдуманы. Ну, то есть, не тобой, а вообще вами, теплокровными, но и тобой тоже. А постольку, поскольку ничего так не успокаивает, как небо и полет, то я просто дам тебе возможность полетать немного. На мне. Надеюсь, у тебя крепкий желудок?