Эдуард Мухутдинов - Мечи Эглотаура. Книга 1 Страница 21

— Ага, не знаю. Вон Лема спроси, вы с ним всю ночь бухали.

Ай, назюзюкался… Я согнулся в очередном вежливом поклоне Земле.

— Постой, ты же тоже был с нами. — Я смутно припомнил последнюю бутыль.

— Ага, но не все время. Я-то дрыхнуть ушел.

— Спровоцировал, рептилия…

— Че обзываешьси? Я тя обзывал? Ща дыхну, погоришь ярким пламенем на радость пацанам…

— А ты не лыбься. Ишь, радостный какой. Иди вон, Лема послушай.

— Ага, уже. Ладыть, не обижайси. Я-то три часа ужо брожу, башка перемучила. А как трещала, блин! Лутьше не завидуй.

— Ты что, всегда так говоришь?

— Как? Так? Ага. А че?

— Да так. Я думал, только в пьяном виде.

— А я усегда пьян. Мой желудок производит спирт. Я, тык скыть, мутант. Потому и не вырос как приличный дракон. Знашь, каково?

Я подумал немного.

— Нет.

— Ага, ну и ладыть. Не знай и дальше, неча те это знать. Фигня какая… Пошли лутьше Лема послухаем.

С помощью сердобольной ящерицы-переростка я доковылял до дверей. Дальше пришлось управляться самому; впрочем, это оказалось не настолько сложным, как представлялось. Похоже, начинаю выздоравливать.

Я сел напротив Жули и постарался сделать вид, что не замечаю ее уничтожающих взглядов.

— …Так Антор великий покинул Похмелье, оставив посрамленного Бодуна вариться в собственном самогоне. И с тех пор ни единого разу не испытал более Антор великий изничтожающих мук утреннего просыпа.

Ась? Похоже, Лем рассказал тут целую историю. Видимо, я все пропустил… А интересно, не затребовал ли Антор у Бодуна для своего друга Лема ту же особенность? Надо спросить, может, и мне удастся…

— Слышь, Хорс, — подошел Лем, со смаком глотая мелкими порциями пиво из большой кружки. — Как ощущения?

— Пьянчуги, — с неприязнью сказала Жуля. — Не ожидала от вас, господин Лем, такого. Вы же поэт, человек искусства, можно сказать. Неужели не осталось в мире ни одного человека, который не счел бы зазорным отказаться от злоупотребления алкоголем?

— Почему же, найдется. Но поверьте моим словам, миледи, таких очень и очень мало. Боюсь, если вы ищете такого, поиски затянутся на много лет. И, — Лем поднял указательный палец в жесте назидания, — он вполне может вас разочаровать, поскольку окажется не таким душкой, как я или многоуважаемый Хорс. Вы еще хотите продолжать столь достойные поиски?

Жуля удивилась.

— Простите, господин Лем, разве я высказывала подобное намерение? По-моему, это вы так решили.

— Да? Простите великодушно.

— И, если уж на то пошло, то совершенно непьющих я и не ищу. Двое или трое таких уже известны мне, и только один слегка приятен в общении. К сожалению, он не в моем вкусе.

— Весьма похвально…

— Но не быть непьющим — не значит при первой же возможности проявлять всю свинскую сущность алкоголика и потреблять многие литры отвратительного варева, противного людской природе.

— Вы это серьезно?

— В конце концов, вино и монахи приемлют. Но опять же — в разумных пределах. Что же касается той мерзкой всем богам и демонам жидкости, кою вы обильно употребляли прошедшей ночью, то ею даже свиней поить — и то зазорно, было бы бесчеловечно по отношению к бедным животным. Стыдно, господин Лем.

Менестрель с глубоким вздохом вытер пот со лба.

— Все. Ухожу в монастырь. Женский. Отцом-настоятелем. Буду пить вина, сколько влезет. Перевоспитывать монахинь. Серот станет ковриком у порога и стражем врат. Охранять от непрошенных гостей мужеска полу.

Лем поспешно отошел от столика. Жуля повернулась ко мне, намереваясь продолжить лекцию, но передумала. Видимо, ее разжалобил мой несчастный вид.

— Недостойно вас это, господин Хорс, — только и сказала она. — Я буду наверху. Когда придете в себя, нам следует продолжить путь. Вторая такая ночь превратит вас в полного идиота.

А что, сейчас я лишь наполовину идиот?

Жуля ушла. Я остался сидеть за столом и страдать от головной боли. Вернулся Лем и, опасливо оглядываясь, подошел ко мне.

— Где она?

— Наверху. Не беспокойся, сюда не спустится.

Лем заметно успокоился.

— Можно сесть? — Я кивнул. — Слушай, старик. Голова болит? — Я снова кивнул. — Хочешь надежное средство? — Кажется, мне предстоит стать китайским болванчиком — они тоже все время кивают. — Навай!!! Вохи давай!

В голове загудело от вопля.

— Навай не слышит, — отозвался один из посетителей. — Он в прострации. Переживает.

— Здесь утром такой бардак был, — пояснил Лем. — Ничего целого. Ладно, я поднял народ, и через два часа все как новое. Но Навай пока не понял. До него долго доходит, как до жирафа. Тратриец, одним словом. Эй, Шулярц!

— Ась?

— Может, ты? Принеси вохи.

— А сам?

— Не видишь, человека успокаиваю.

— Ну ладно. — Разговорчивый посетитель поднялся и ненадолго исчез в подсобном помещении.

Остальные непроницаемыми взглядами сверлили меня и Лема. Спустя пару минут Шулярц вернулся и шлепнул перед поэтом несколько крупных сушеных камбалообразных рыбин. Вонь от них тут же распространилась необычайная.

— Вохи — гадость, — прокомментировал Лем, отделяя съедобную плоть рыбины от несъедобной и костей. — Но только здешним и мне известно, что это еще и долгожданная панацея. Сушеный вохи помогает от рака и туберкулеза, соленый — от гриппа и прыщей. Но главное — от похмелья.

Я немного посоображал, жуя предложенный здоровенный кусок соленого вохи. Кстати, на вкус не так уж и плохо. Пиво гораздо хуже.

— Почему же все это известно только здешним и тебе? Можно ведь сделать состояние.

— И-и, милай, все не так просто. Во-первых, вохи водится только в Едораме. Я пробовал разводить его в Ехтасу и Карягском озере, и даже в болотах Глюкотая. Бесполезно. Не та микрофлора. Похоже, в Едораме сложилась собственная особливая экологическая система, вне которой вохи перестает сражаться с природой за выживание. Во-вторых, опять же, только в Едораме водится вохепса, которая сдерживает численность вохи. Ведь эти сомы плодятся как кролики в брачную пору. А вохепса, кроме того, еще и символ нашей эпохи. Эти-то факты и не позволяют мне объявить всему миру, что панацею искать уже не требуется. Представь, что станет с Едорамом. С Куз-Кубадами. С Лесом Судеб…

— Вохепса? — Где-то я это уже слышал, кажется. — Что за зверь?

— Символ нашей эпохи, — повторил Лем. — Птичка такая, размером с фламинго. Выглядит экстравагантно, растрепана, передвигается на одной ноге, вторая все время подогнута; имеет щербатый клюв, один зуб и все время косится единственным круглым вытаращенным глазом непонятно куда. Обладает буйным, взрывным характером и обожает плеваться в лицо.

Я представил это существо; мне снова поплохело.

— Почему же она — символ нашей эпохи? — опять не понял я.

— Хм-хм… Некоторые не признают научное название вохепса и предпочитают называть ее «обломинго». Теперь понятно?

— Разумеется. — Я ничего не понял, конечно, но не будем разочаровывать окружающих в моей гениальности.

— Такие вот причины заставляют меня держать язык за зубами. Представь, что будет, если о вохи прознают в столице. Сюда понаедет куча профессоров, академиков, развернут бурную деятельность на почве медицины и Куз-Кубадов, все устои и порядки полетят к чертям, местные забудут пиво и самогон и примутся жрать привезенную водку, будут напиваться дома, в компании с зеркалом, таверна Навая потеряет традиционных посетителей, здесь будут сидеть элегантно одетые аристократы и поглощать старинное вино, Навай сопьется и будет спать в хлеву со свиньями, в конце концов его обнаружат зарезанным каким-нибудь приезжим уголовником в ближайшей канаве, таверна перейдет к его жене, жена в первую очередь продаст дело и сгинет подальше из этих мест. Так ты хочешь отплатить Наваю за щедрость?

— Погоди, — я пытался собраться с мыслями.

— Этого хочешь, спрашиваю я тебя?!

— Нет, конечно, но…

— Вот и прекрасно, — Лем заметно успокоился и заулыбался. — Тогда у тебя тоже есть причина крепко молчать насчет вохи. Смотри, никому не разболтай. Договорились?

— Ладно.

— Не, я серьезно!

— Хорошо, хорошо, договорились.

— Чудненько. — Лем схватил кусок рыбы и впился в него зубами. Я попытался разобраться в том, что поэт мне только что наговорил. Почему-то получалось это вполне плохо.

— Послушай, а у Навая есть жена? — спросил я у Шулярца.

— Не-а.

Лем ответил мне невинным взглядом. Мол, что пристал, не видишь — мы кушаем…

— Лем, что за место такое — Едорам?

Поэт неспешно прикончил рыбу, выбрал острую тонкую косточку и принялся ковыряться в зубах.

— Едорам — это конгломерат вонючих болот вон в той, — он махнул рукой в неопределенном направлении, — стороне. Почитай, на самой границе Махна-Шуй и Леса Судеб, только полностью на месте, где когда-то был Лес Судеб. В общем, водичка застоялась, сгнила, провоняла насквозь и превратилась в топь. Когда это произошло, неизвестно. Откуда там озеро такое большое, тоже неизвестно. Только, говорю же, в Едораме сложилась какая-то особенная природа. Там водятся вохи, живут вохепсы, есть еще другие характерные представители местной фауны и флоры, типа особой породы кочующих ежиков. Болота-то занимают немалую площадь.