Светлана Багдерина - Бояре: подземная одиссея Страница 7

ТРАХ!!! ТАРАРАХ!!! БАХ!!! БАМ!!!

— ОЙ!!!..

— Что здесь?

— Думаешь, я знаю, боярин Амбросий? Ох-х-х… Кажется, мы только что на себя что-то уронили…

— Что это? — еще один голос донесся откуда-то от пола — видно, говорящий пытался нащупать, что-то, что минуту назад огрело его по спине.

— Похоже, полки какие-то… — донесся недоверчивый голос кого-то, кому это удалось раньше.

— Полки? — оживился еще один голос, ближе к двери. — Может, это склад? Продуктовый?

— Вам, Труворовичам, только бы пожрать, — брезгливо донеслось из группы женщин, столпившихся у входа.

— А ты, боярыня Настасья…

Но договорить Никодим не успел.

Из глубины комнаты раздался восторженный вопль Рассобачинского, звуки кресала и вспыхнул крошечный огонек, показавшийся ослепительным после нескольких часов в почти полной темноте.

— Свечи!!! Я нашел свечи!!! Целую коробку!!!

И тут же бояре, отталкивая друг друга, потянулись к его огоньку, как очень большие, толстые нелетающие мотыльки.

— Мне!..

— Дай мне одну свечку!..

— И мне одну!..

— И мне тоже!..

— Стойте! — строго вскинул ладонь граф, преграждая дорогу жаждущим освещения. — Свечей мало, и на всех все равно не хватит. Будем экономить — зажигать по одной, только чтобы освещать дорогу впереди идущим!

Поворчав и повздыхав, бояре с разумностью такого решения все же согласились, и стали ждать результатов обхода помещения человеком со свечой.

— Тут нигде ничего нет! — провозгласил, наконец, граф. — Пустые полки, шкафы и стеллажи! А на них одна пыль!.. Хотя, нет… Поглядите… Это книга! Единственная на весь этот мебельный склад!..

— Книга?

— Одна?

— И всё? — донеслись недоверчивые вопросы из женской группки, сгрудившейся у входа.

— Да!.. Кроме нее — только кресало и коробка свечей!..

— Што он говорит, Ларишка, ащь?..

— Говорит, что нашел комнату, а в ней много полок и всего одна книга!!!

— Так это, наверное, библиотека, — высказала предположение боярыня Серапея и оглядела всех, довольная своей проницательностью.

— Бабушка, да что ты говоришь-то, а?! Ты когда-нибудь в библиотеке-то была? Знаешь, что это такое? — стыдливо оглядываясь по сторонам — не слышал ли, часом, кто Серапеиной сентенции — прокричала как можно тише в ухо старухе Лариска.

Но надежда была напрасной.

Услышали ее все.

— А што вы на меня так шмотрите? — возмутилась старая боярыня. — Што шмотрите? Думаете, ешли темно, так я не вижу, как вы на меня шмотрите?

— Да ты что, бабушка, как это мы так на тебя смотрим?..

— Шами жнаете, как! А про библиотеку тшаря Епифана Швирепого никогда не шлыхали, што ли?

— Так ведь то — библиотека, боярыня Серапея! Самая богатая в мире, говорят! Даром ее, что ли, столько веков уже ищут! А то — пустая комната с одной книжкой! — разве что не покрутил боярин Никодим пальцем у виска, припоминая Синеусовичам в лице боярыни Настасьи, старухи Серапеи и молодой Лариски нанесенные ранее обиды[2].

— Ты думаешь, я ш ума шошла? — голос Серапеи мог смело посоперничать по теплоте с жидким азотом. — Я же говорю, што это не мы, Щинеушовичи, это ты ишторию не жнаешь! Ты думаешь, Швирепый тшарь вщегда так проживался? Нет, боярин Никодим. По молодошти его Епифаном Книгочеем жвали. Епифаном Добрым. И шобрал он полную огромную комнату вщяких книжек. И штал вщем давать читать. Да только нишего ему не вернули, кому он давал. Кто говорил, што не брал. Кто — што отдавал уже. Кто — што потерял. А кто и вовще жа гранитшу бежал, лишь бы книжку не вожвращать. Хорошая книжка тогда редкошть была, понимаешь… И ошталащь, говорят предания, у Епифана Доброго вщего одна книжка, шамая неинтерешная, которую никто тшитать не хотел. И пошмотрел он на нее, и жаплакал. И проплакал тшелый день и тшелую ночь. А потом жакрыл швою библиотеку на ключ, и ключ выброщил. А череж мещац стали его проживать Епифаном Швирепым. Те, кто жа гранитшу убежал.

— А кто не убежал, как его называли? — с замиранием сердца спросила самая младшая Конева-Тыгыдычная.

— А кто не убежал, Наташа, те никак не наживали. Тем уже вще равно было[3]…

Тем временем, разведгруппа под командованием Рассобачинского вернулась в ожидавшим вестей с переднего края женщинам и расстроено доложила:

— Обошли всю комнату…

— Нашли люк в потолке — не открывается.

— Простукивание показало — заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше.[4]

— Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену…

— А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.

— Голодными?.. Холодными?.. — горестно задали пространству риторический вопрос женщины.

Граф Рассобачинский фыркнул в усы:

— Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.

Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.

— Все бы тебе шутки шутить, граф, — разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева-Тыгыдычная. — А мысль дельная. Чай не дети мы — целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем, бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок-другой. Третий-четвертый. Не больше десяти.

— А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?..

— Забыли уж, какой он есть-то, свет, — вздохнула Лариска.

— А на растопку что? — задала резонный вопрос боярыня Варвара.

Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.

Можно было бы сказать, что идея Коневой-Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско[5] — если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы»[6]. Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя.

Под аккомпанемент недоуменных вопросов, он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.

На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом.

Но внимание глазастого графа привлекло не это.

На очерченном черными чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.

А в противоположной стене — еще один.

Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.

— Я так больше не могу, Арина, — трагическим шепотом жаловалась младшая Конева-Тыгыдычная сестре. — Мне все время кажется, что из темноты на нас кто-то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…

— Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, — снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. — Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода — ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.

— Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?

— А чего тут бояться? — гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.

Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.

Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.

— Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ашь?

— Наташа говорит, что страшно тут, а Арина — что нечего бояться, стены одни кругом голые.

— Нешего, говоришь? — негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. — А ты про белого шеловека шлышала?

— Про кого? — замирая от возможности по-настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.

— Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет — иж одной штены выйдет, в другую войдет — и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.

— Отчего помирает, бабушка? — расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.