Тоон Теллеген - Две старые старушки Страница 11

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ были плохи, очень плохи, и частенько говорили друг другу:

— Не могу я больше.

— Я тоже.

— Хоть бы уж смерть скорее.

— Не говори.

Они сидели у окна и, вздыхая, глядели на уличную толкотню, на машины, на людей, на горластых чаек.

По соседству с ними жил один старичок с мохнатыми бровями и всклокоченной шевелюрой. Чаще всего он носил зеленые вельветовые брюки и белую рубашку.

Проходя мимо, он непременно заглядывал к ним в окно.

— Живы еще? — кричал он своим раскатистым голосом, если старушки были вне его поля зрения.

— Живы, живы, — кричали они тогда из кухни или из ванной.

Один раз он зашел к ним, и они пили кофе и вспоминали старые добрые времена.

Как-то утром они сидели все вместе. Лил дождь. Старичок рассказывал о том, как в бытность свою боцманом ходил в Индию и Китай.

Старушки молча внимали.

Глаза старичка сверкали, он стучал кулаком по столу и говорил так, что старушкам явственно слышался аромат мускатного ореха, виделись волны Бенгальского залива.

И вдруг глаза его потускнели и он произнес:

— Господи боже мой… что это я вам тут наплел… вечно мы о прошлом… так и умом можно тронуться.

Он разглаживал пальцем цветок на скатерти и понуро покачивал головой.

— Уж лучше помалкивать, — пробормотал он.

За окном жужжала жирная муха, дождь перестал.

Комнату залил солнечный свет.

— А вы никогда не думали, что уж лучше бы умереть скорее? — внезапно спросила одна из старушек.

— Умереть? — переспросил старичок.

— Что до нас, так уж поскорее бы, — сказала другая старушка.

— Ах вот как, — сказал старичок. — Ну, не знаю, не знаю.

— Ничего бы нам так не хотелось, как умереть сию минуту, — сказала первая старушка и посмотрела на вторую.

— Именно, — сказала вторая старушка, глядя на ходики, — не в общем смысле, а именно сию секунду, утром, без двадцати одиннадцать.

Старичок глянул на ходики и промямлил:

— Точно, сия секунда и есть.

Стало тихо.

Старушки вздохнули.

Старичок глубоко задумался, еще раз бросил взгляд на ходики и спросил:

— Вы, вообще, это серьезно? Ну, насчет умереть? Здесь? Сейчас, утром?

— О да, — сказали старушки. — Еще бы.

И первая старушка тихонько добавила:

— Наше единственное желание.

Вторая старушка кивнула.

Старичок еще немного подумал.

— А можете поклясться? — спросил он.

— Клянемся, — сказали старушки и подняли вверх два пальца. — Хотим умереть, сейчас же.

И тогда старичок сунул руку в свой внутренний карман и вытащил пистолет, который хранил уже сорок лет и который был куплен им в одном из притонов Сингапура, и застрелил старушек.

Первая сползла со стула на пол, вторая упала головой на стол, прямо на свою чашку, и кофе брызнул ей в лицо.

Старичок оглядел свой пистолет, дунул в ствол. Ему еще ни разу не пришлось им воспользоваться. Он хранил пистолет на случай опасности: воры, взломщики или, на крайний случай, для себя.

«Что же я натворил? — думал он. — Ах, как все быстро произошло… но они же сами хотели… поклялись… однако я не должен был так сразу… что это я тут расселся, чаи гоняю… сидел бы себе дома… и что бы мне в постели остаться… почему я никогда, никогда не остаюсь в постели…»

Его лоб покрылся испариной, он глубоко вздохнул. «И чего им вздумалось умирать? — думал он, — И так вдруг. Полоумные старухи! Мерзавки!»

Он положил пистолет на стол и откинулся на стуле.

«Ну, и что теперь? — подумал он. — Ну, скажите на милость, что теперь?»

Это был такой маленький толстенький старичок с длинными седыми волосами и мохнатыми бровями.

«Никогда, — думал он, — никогда никого пальцем не тронул. Ни разу в жизни. Хоть кого спроси! Да и где уж мне!»

Солнце припекало уже во всю силу.

Мимо дома проехала машина, груженная красным кирпичом.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ жили в одном старом доме, на чердаке. Когда-то они вместе ходили в школу, вместе работали медсестрами в одной и той же больнице.

Одна старушка была всегда уверена в себе, часто восклицала: «А мне это до лампочки» или «Меня это не колышет».

Вторая старушка вечно волновалась и всегда во всем сомневалась. Она никогда не могла решить, что ей сегодня надеть, или что ей готовит грядущий день. Разговаривала она мало, а если и раскрывала рот, то только для того, чтобы произнести тихо, почти неразборчиво, самое большее: «Не знаю» или «Это как сказать».

Первая старушка изо всех сил старалась сделать вторую старушку счастливой. Она указывала ей на солнце, на мерцающие звезды, гравюры на стенах, синичек на карнизах окон, на плющ, на придорожные вязы, и снова и снова перечисляла, какие болезни их обеих не одолевали и какие их уже никогда не одолеют.

— Это мы с тобой благополучно проехали, — приговаривала она. — Вон, хотя бы рак, к примеру, — каких только видов не бывает!

Но это не помогало.

Как-то утром, проснувшись, первая старушка обнаружила вторую сидящей у окна. Это было в ноябре, лил дождь, за окнами стояла тьма.

Вторая старушка посмотрела в окно, передернула плечами, тяжко вздохнула и сказала:

— Не могу я больше.

И тогда первая старушка до того рассердилась, что вскочила с постели, схватила вторую за плечи и принялась трясти, приговаривая:

— Успокойся! Успокойся же наконец!

— Не могу, — сказала вторая старушка.

— Ты должна! Тебе необходимо успокоиться! — завопила первая старушка и продолжала трясти вторую, да так долго и сильно, что та обмякла, оглохла и в конце концов выговорила:

— Ну ладно. Я успокоилась.

— И ничего с тобой не случится!

— И ничего со мной не случится.

Первая старушка отпустила вторую и присела на краешек постели.

Второй старушке сделалось дурно, и она осела на пол.

Она слышала шум дождя, струящегося по стеклу, и думала: «Ну, теперь я совсем успокоилась… я же обещала…»

Казалось, в ее голове бушевал шторм, взметая вверх и, как щепки, кружа ее мысли.

«Со мной ничего не случится», — думала она.

Она улыбнулась. Буря в ее голове улеглась, проглянуло бледное солнце.

Первая старушка уже вновь лежала под одеялом, высоко подняв колени, в бешенстве. Она тщетно пыталась снова заснуть.

~~~

ДВЕ СТАРУШКИ вышли на прогулку. Светило солнце. Они любовались на розы в скверике, на чаек в синем безоблачном небе.

Перед ними возник старичок. У него была седая шевелюра и толстый живот. «Чисто пареная груша», — подумала одна старушка.

— Вы что это здесь делаете? — спросил он.

— Так, прогуливаемся, — ответила одна из старушек.

Внезапно лицо старичка налилось кровью и он закричал:

— Домой! Быстро!

— То есть как это? — спросили старушки с изумлением.

— Домой! Что тут непонятного?!

Он погнал старушек к дому, бежал за ними по пятам до самых дверей. Дождавшись, когда они распахнут платяной шкаф, он затолкал их вовнутрь. Он запер дверь на ключ и объявил:

— Не желаю вас больше видеть.

И вышел из комнаты.

Старушки слышали, как хлопнула входная дверь.

Они сидели в темноте среди старых платьев, туфель, шляпных картонок, одеял. Пахло камфарой.

— Не оставит же он нас так сидеть? — спросила одна из старушек.

— Как знать, — сказала другая.

Вечером старик вернулся и пнул ногой дверь шкафа.

— Эй, в шкафу, — крикнул он. — Сидите там и сидите себе.

У него был высокий, пронзительный голос.

— За что? — спросила одна старушка.

— За что? Да просто так! Сидите в шкафу, и все! — крикнул он. И они услышали, как он бормочет: — За что… со смеху помрешь. Со смеху! — Они слушали, прижавшись ухом к двери.

— Когда вы нас снова выпустите? — спросила другая старушка, когда бормотание смолкло.

Но старик уже ушел.

— Думается мне, помрем мы тут, — сказала одна старушка.

— К тому идет, — отозвалась другая.

— О чем ты думаешь?

— Пить хочется.

— Да, ужасно.

Довольно долго они молчали.

— Давай, что ли, поцелуемся, — сказала тогда одна старушка. — Хуже-то не будет.

Они поцеловались. Губы у них пересохли. Они лежали на старом одеяле из конского волоса, на том самом, на котором однажды сидели на берегу канала.

— Там еще лютики были, — сказала одна старушка.

Вторая в темноте кивнула.

Утром старик явился снова и заорал прямо из коридора:

— Эй, в шкафу!

Старушки попробовали снова думать о жизни, но это им плохо удавалось.

— О чем нужно думать, когда думаешь о жизни? — спросила одна старушка.

— Не знаю, — сказала другая.

И тогда они стали думать о лете. О телегах, груженых сеном, думали они, о полях, поросших чертополохом, и о мужчинах, ныряющих в реку с моста, вечером, в августе, когда луна становится красной.