Михаил Жванецкий - Южное лето (Читать на Севере) Страница 14

А в хрустальной вазе уже и салатик соком исходит под маслом, уксусом и майонезом. Подумал я и – сметанки столовую ложку сверху для мягкости. И опять деревянной ложкой снизу и всё это вверх, вверх. Затем пошёл из кухни на веранду, неся вазу в руках. А столик белый на веранде сияет под солнышком. Хотя на моё место тень от дерева падает. Тень такая кружевная, узорчатая.

Я в тень вазу с салатом поставил, вернулся на кухню, а в сковородке уже и глазунья. Сверху прозрачная подрагивает, и колбаска в ней архипелагом. И чайник… Чайник… Снял пузатого и ещё две четверти кипяточку. А там уже темным-темно, и ароматно пахнуло, и настаивается. Опять поставил чайник. Пошёл на веранду, поставил сковороду на подставку. Затем достал из холодильника баночку, где еще с прошлого года хранилась красная икра. От свежего круглого белого хлеба отрезал хрустящую горбушку, стал мазать её сливочным маслом. Масло твёрдое из холодильника, хлеб горячий, свежий. Тает оно и мажется с трудом. Затем икрой красной толстым слоем намазал.

Сел. Поставил перед собой вазу. В левую руку взял хлеб с икрой, а в правую – деревянную ложку и стал есть салат ложкой, захлёбываясь от жадности и откусывая огромные куски хлеба с маслом и икрой.

А потом, не переставая есть салат, стал ложкой прямо из сковороды отрезать и поддевать пласты яичницы с колбасой и ел всё вместе.

А потом, не вытирая рта, пошёл на кухню, вернулся с огромной чашкой «25 лет Красной Армии». И уже ел салат с яичницей, закусывая белым хлебом с красной икрой, запивая всё это горячим сладким чаем из огромной чашки. А-а… А-а… И на пляж не пошёл. А остался дома. Фу… сидеть… Фу… за столом… Скрестив… фу… ноги… Не в силах отогнать пчелу, кружившую над сладким ртом… Фу… Отойди…

Так я сидел… Потом пошёл. Ходить трудно: живот давит. Стал шире ставить ноги. Дошёл-таки до почтового ящика. Есть газеты. Одну просмотрел, понял, что в остальных. А день жарче… Накрыл посуду полотенцем, надел на бюст легкую безрукавку, на поясницу и ноги – тонкие белые брюки, светлые носки и жёлтые сандалии, на нос – тёмные очки и пошёл пешком к морю.

Навстречу бидоны с пивом. Прикинул по бидонам, двинул к ларьку. Минут через десять получаю огромную кружку. Отхожу в сторону, чтобы одному. Сдуваю пену и пью, пью, пью. Уже не могу…

Отдохнул. Идти тяжело. Уже полпервого. Поджаривает. На голове шляпа соломенная. В руках авоська с закуской и подстилкой.

Блеснуло. Узенько. Ещё иду. Шире блеснуло. И уже блестит, переливается. Звук пошёл. Крики пляжные, голоса: «Мама, мама…», «Гриша, Гриша!», «Внимание! Граждане отдыхающие…» А внутри пиво, салат… Фу!.. Ноги стали в песке утопать. Снял сандалии, снял носки. Песок как сковорода. А!.. Зарылся глубже. О! Прохлада. Занял топчан. Сел. Раздеваюсь. Сложил всё аккуратно. Палит. Терплю. Солнце глаза заливает потом. Терплю, чтобы потом счастье. Медленно, обжигаясь, иду к воде.

А вода, серая от теплоты, звонко шелестит и накатывается. Не стерпев, с воем, прыжками, в поту кидаюсь… Нет! Там же не нырнёшь. Там мелко. Бежишь в брызгах. Скачешь. Ищешь, где глубже. Народ отворачивается, говорит: «Тю». А ты уже плывёшь… Холодно. Ещё вперед. Набрался воздуха и лёг тихо. Лицом. Глаза открыты. Зелено. Тень моя как от вертолета. Покачивает. Рыбки-пёрышки скользнули взводом. А-а-ах! Вдохнул. Снова смотрю. Там ничего. Песок и тень моя. А-а-ах! Снова воздух и поплыл назад.

А когда выходишь, то, невзирая на пиво и салат и сорок лет, вырастаешь из воды стройным, крепким, влажным. Ох, сам бы себя целовал в эти грудь и плечи.

Нет, не смотрят. Ну и чёрт с ними. Ай, песок, ай! Бегом к топчанчику. И животом вверх. И затих.

Опять слышны голоса: И «мама», и «Гриша», и «граждане отдыхающие», «А я тузом пик», «Он у меня плохо ест»… Звуки стали уходить. Пропадать…

– Вы сгорели, молодой человек!

А! Что?.. Фу! Бело в глазах. Побежал к воде. И, раскаленный, красный, расплавленный, шипя, стал оседать в прохладную сероватую воду. Проснулся и поплыл.

Какое удовольствие поесть на пляже! Помидоры я макал в соль. К ломтику хлеба пальцем прижимал котлетку, а запивал квасом из бутылки, правда, тёплым, но ничего. Помидоры в соль. Кусочек хлеба с котлеткой, молодой лучок в соль и квас прямо из бутылки.

Какое мучение одеваться на пляже! Натягивать носки на песочные ноги. А песок хрустит, и не стряхивается, и чувствуется. В общем – ой!

Шёл домой. Уже прохладней. Солнце садится куда-то в санатории. На дачах застилают столы белыми скатертями, и женщины бегают из фанерных кухонь к кранам торчащим. А из кранов идёт вода. Дети поливают цветы из шлангов. Собаки сидят у калиток и следят за прохожими. Полные трамваи потянулись в город. С гор пошла молодая интеллигенция. Очереди от киосков разошлись. Стада вернулись в деревни. И медленно темнеет воскресный день.

У нас во дворе:

– Ну-ка, Миша, выйди и скажи ей, чтоб она не полоскала во дворе. Она без конца полощет. Вода наверху плохо идёт.

Снизу:

– Ну и что, если он на телевидении! А мне всё равно надо полоскать.

Не стоит

Ребята!

Я считаю, что не стоит брать по сто грамм водочки, селёдочку с картошечкой, редисочку, масла сливочного.

Не стоит. Не стоит.

И день такой прекрасный, и море голубое.

Спортом, спортом…

Значит, так.

Я предлагаю не брать по сто грамм водочки, огурчиков солёных, салатика помидорного, брынзочки, редисочки, селёдочки и картошечки с укропчиком.

Ни к чему.

Солнце жарит, народ на пляже.

А здесь хоть и видно море, а всё равно в стороне.

Договорились?

Значит, я повторяю: не берём по 150 водочки, огурчиков, яблочек мочёных, селёдочки, салатика, картошечки, редисочки, сока томатного со льдом и отбивную.

Кто записывает? Нет, нет, нет. Никаких официантов.

Мы не берём по 200 водочки, салатика, огурчиков, икры баклажанной, картошечки горячей с укропчиком и борща, да, и борща украинского с пампушечкой с чесночком обязательно!

Не берём!

Уже записали?.. Ну и что?

Такой день хороший и погода прекрасная, и жара, плавай, загорай.

Здоровье нужно укреплять.

Зачем нам по 250 грамм водочки, селёдочка с картошечкой, редисочкой, икоркой на холодное, борщом украинским со сметанкой и чесночком на первое и, пожалуй, и какое-то такое свиное отбивное на второе…

Тогда уже и мороженое с вареньем…

Нет, нет! Не пойдёт. Вычёркивайте всё!

Значит, из холодного: вычеркните по 300 грамм водочки с огурчиком солёным! Салатик, помидорки солёные, селёдочку с луком, картошечку горячую с укропом, да, редисочку вычёркивайте с борщом и сметаной, рыбу жареную с пюре и мороженое, да, и томатный сок со льдом.

Всё вычёркивайте.

Мы идём плавать, купаться и загорать…

Что значит, принесли?

Унесите по 350 грамм водочки, томатный сок со льдом, селёдочку с горячей картошкой, редисочкой, салатиком, унесите борщ горячий в горшочке со сметаной и пампушечками с чесночком. Немедленно заберите жареную скумбрию с пюре и солёным помидорчиком. Уберите по отбивной. Унесите также хлеб свежий белый горячий с хрустящей корочкой. Масло сливочное со льдом, икру из синеньких и капусточку квашеную с сахаром.

Мы всё это есть не будем, мы пойдём на пляж и там подохнем, захлебнувшись слюной, вися на их проклятом турнике в этот прекрасный солнечный воскресный день.

Мы летим так.

В Москве объявляется посадка, в Одессе закладывается борщ.

Самолёт взлетает, борщ вскипает.

Самолёт летит – борщ кипит.

Самолёт идёт на посадку – в борщ нарезается зелень. Натираются помидоры.

Самолёт садится – борщ заправляется.

Добавляются соль, немного лимона и обязательно фасоль.

Самолёт катится – ставится сметана, нарезается хлеб, очищается чеснок.

Выгружается багаж – моется молодой лучок и складывается горкой возле тюлечки.

Едем домой – борщ настаивается в полотенце.

С первым криком: «Есть здесь кто-нибудь?» – из холодильника вынимается запотевшая бутылочка.

Ну наконец-то!

Поцелуи не получаются. Все целуются, глядя на стол.

Садимся…

Он нужен здесь

Он вцепился в меня рукой.

Ему лет 70.

– Постойте, вы же этот… который… ну напомните мне… В Москве который… Который пишет для этого… Ну, помните? Ну вы же этот… Который сам читает? Не помните? Ну и с этими… Два… этих… И он… Господи…

Стойте! Стойте же… Товарищи! Это он. Ну он ещё тут рассказывал про этих… Напомните мне… Ну кто его помнит? Стойте, стойте… Вы же недавно по телевизору про это… Ну про что же?.. Ну про… там куда-то ездили… А если честно?.. Откуда я вас знаю?

– Не представляю.

– Вы племянник Розы?

– Нет.

– Но вы её знаете?

– Нет.

– А в Америке у вас кто-то есть?

– Есть.

– Ну вот! Скорее всего… Что же вы не здороваетесь? Стыдно, стыдно… Зайдите как-нибудь, я вам почитаю письма.

– Обязательно.

– Позвоните перед этим.

– Хорошо…

– Я же говорю, что я вас знаю. А вы: «Нет, нет». Я помню вашего отца. Он был часовщик?