Голамхосейн Саэди - Персидские юмористические и сатирические рассказы Страница 14

Онемев от стыда и страха, шофёр думает про себя:

«Ну что ответить этой ведьме? Пусть уж Аллах ей ответит…»

Пот льётся с бедняги в три ручья, но проклятая машина — ни с места.

Вокруг автомобиля уже толпа зевак. Шутками и смехом они подзадоривают расходившуюся матрону.

— Госпожа,— наконец не выдержав, в сердцах выпалил шофёр,— вы же не говорили мне, куда, в какой переулок, в какой дом, в какую чёртову дыру собираетесь ехать! Не мог же я гадать по вашей ладони! Если бы вы заранее предупредили, то я бы обо всем и позаботился. Да будь моя воля, меня бы силком сюда не затянули…

Слова шофёра только подлили масла в огонь — директорша распалилась ещё больше:

— Ослиная твоя морда! Бестолковая твоя рожа! Всему городу известно, что я еду в южный квартал с благотворительными целями, а что там развалины, узкие проходы и кривые переулки, ваша светлость, оказывается, этого не знает!.. Ей-богу, ты заработал затрещину. Аллах дал ум четвероногим, а вас, дураков, его лишил начисто. Боже мой, что бы вы натворили, если бы у вас была ещё и голова на плечах?! Вы бы устроили всемирный потоп! А ну, давай, поворачивайся! Действуй!..

Тут за шофёра вступается вторая дочь главного директора, Пуран,— она вернулась недавно из Европы, где усвоила светские манеры. Будучи ярой феминисткой и вообще сторонницей демократии, Пуран не бьёт даже кошек и собак, а к слугам обращается не иначе, как на «вы».

— Мамочка,— говорит она вкрадчивым голосом,— он же не виноват, что машина такая широкая, а переулки такие узкие. Ведь эти переулки не предназначены для таких машин…

— Ты бы лучше заткнулась! — с яростью раненого тигра огрызается мать.— Что лезешь в чужой разговор? Бесстыжая девка! Побывала в Париже, так думаешь можно забыть об уважении к родителям! Ни стыда, ни совести у тебя нет! Не нравится слушать, проваливай из машины! А ну, марш под крылышко к своему беспутному отцу!

Пришлось наконец вмешаться сестре госпожи:

— Сестрица, зря ты нервничаешь, стоит ли тратить своё драгоценное время… Вся эта история яйца выеденного не стоит! Шофёр не виноват. Господь бог наказал его. Пусть делает своё дело. Помолись Аллаху, и машина сама тронется. А ты, Пуран,— обратилась она к племяннице,— спятила, что ли? Посреди улицы ни с того ни с сего — мать учить?! Всему своё место и время. Иди извинись, поцелуй руку матери. Пусть она тебя тоже поцелует и перестанет сердиться…

Только разве такими словами госпожу успокоишь? Словно вода в кальяне, она продолжает бурлить:

— Все они с-с-сукины дети!.. Уж теперь-то мне совершенно ясно, что они водят нас за нос! Прикидываются голодными да бездомными, милостыню клянчут, а сами живут-поживают не хуже нас!.. Уж такие они жалкие, такие несчастные, а сами в матрацы золото да серебро прячут… Посмотрите-ка на их сытые рожи! Они же издеваются над нами… А я, глупая баба, разжалобилась, клюнула, попалась на ихнюю удочку! Сукины дети! Все они сволочи!.. Лучше бы я не приезжала сюда… Это во всем проклятая Согра виновата, командует нами, как ей заблагорассудится… Ну, теперь уж я дам зарок не делать подобных глупостей! Нет, меня больше не проведёшь! Это мне урок на всю жизнь…

Тут, как на грех, госпожа обнаружила, что, вылезая из машины, потеряла сумку. Поток ругани понёсся с новой силой:

— Горе мне, куда пропала моя сумка?! Наверно, её упёрли эти бесстыжие зеваки. Черт с ними, с деньгами, но там ключи!.. И золотая пудреница, подарок матери! Да покарает меня Аллах! Кто украл мою сумку? Все, все они сукины дети! Уж я им покажу! Вот увидите…

— Госпожа, успокойтесь,— говорит шофёр.— Сумку вы забыли в машине. Не волнуйтесь, никуда она не денется.

— Что ж ты тогда не даёшь её мне? Ждёшь, пока эти голодранцы стащут её и улизнут. Ну-ка быстрей, поворачивайся! Право, ты глупее бездомных собак, которые виляют хвостом, все ждут, что им бросят кость…

Наконец все приехавшие вылезли из машины, и госпожа директорша, нахлобучив поглубже шляпу на голову и вцепившись покрепче в свою сумку, двинулась вперёд как командующий армией благотворительности. За ней по узкому зловонному переулку двинулась остальная компания, с трудом перебирая ногами в туфлях на высоком каблуке. За процессией неотступно следовала толпа зевак и бездельников, жужжа, словно рой рассерженных пчёл. Само собой разумеется, все собаки квартала не замедлили примчаться сюда и присоединились к этому каравану. Шуткам и остротам не видно конца:

— Невесту ведут, а приданое забыли в машине!..

— Да нет, сюда пожаловали, чтоб в жертву верблюда принести! Видишь, впереди шагает…

— Ни то, ни другое! Это прибыло войско, хочет нашу деревню оккупировать!

Жаль, не оказалось кинооператора под боком: занятный получился бы фильм. Ей-богу, только у нас бывает такой шум и гвалт. Чужестранцу этого не понять!

Вдруг над толпой взметнулся горестный вопль госпожи Тадж ол-Молук:

— Боже мой, куда делось моё котиковое пальто?! Горе мне! Пальто стоит тридцать тысяч туманов! Садек-хан, умоляю тебя, найди скорее пальто! У меня от волнения подгибаются колени, я не могу дальше идти.

— Никуда ваше пальто не делось, осталось в машине, не надо так волноваться,— стали успокаивать госпожу её спутники.— Пальто тяжёлое. Мы думали, вы не станете демонстрировать его перед этими несчастными. Пальто заперто на ключ в машине и находится в полной сохранности.

Но эти слова не успокоили госпожу.

— Что значит, находится в полной сохранности? Эти люди зубами с осла кожу сдерут. А вы говорите, в полной сохранности! Ничего не соображая, бросили в машине котиковую шубу, стоимостью в тридцать тысяч туманов, и потащились за мной. Здесь никому верить нельзя! Эти люди дадут сто очков вперёд пройдохе Насиму Айяру[16]. Они не только шубу или автомобиль украсть могут, да они крепость Фуладзерех[17] подожгут! А ну, быстрей, бегите и принесите её сюда! Пока своими глазами не увижу — не успокоюсь! Это пальто сам господин министр привёз мне в подарок из Европы. Оно мне дороже жизни! Я хочу его надеть, чтобы все видели. Мои наряды — моя гордость! Всем назло наряжусь! Пусть сдохнут от зависти…

Пришлось достать пальто и накинуть на плечи госпоже.

— Ну и чудище!..— послышались возгласы из толпы.

Госпожа, и без того тучная, теперь, в тяжёлом пальто, в туфлях на шпильках, с трудом передвигалась по грязной мостовой, переваливаясь с боку на бок. Кроме госпожи директорши, все остальные были худыми, длинными и на своих высоких каблуках напоминали хромающих аистов, занозивших ногу. Со стороны весь этот благотворительный караван выглядит очень смешно!

Одна Согра Солтан была обута в нормальные туфли. Только она знала дом, куда следовали эти люди, была знакома с его хозяевами и порекомендовала их госпоже. Теперь она проводник этого каравана.

— Ну вот мы и прибыли! — остановилась она наконец около одного дома.

Дверь была такая же, как и во всех бедных домах,— старая, грязная, облезшая. Молоток то ли украли, то ли он сам оторвался, поэтому, чтобы кого-нибудь вызвать, нужно было бить в дверь кулаками. Согра Солтан несколько раз постучала, но никто не ответил. Тогда она постучала сильней. Послышался женский голос:

— Кто там?

— Открой, гости пришли!

— К черту всех гостей! Что вам тут надо? Не туда попали!

— Нет, именно сюда. Открой, Хадидже, разве не узнаешь меня? Я Согра Солтан, открой скорее двери, не рассуждай понапрасну. К тебе с добром пришли!

— Согра Солтан, неужели это ты? Ох, ты моя милая! Прости меня, глупую! Сейчас надену туфли и открою.

Дверь открылась, и гости вошли. Госпожа еле спустилась по ступеням старой лестницы. Двор был наполнен зловонием, которое поднималось от гниющей воды в бассейне. Помойная яма, вырытая перед ступеньками в кухню, усиливала это зловоние. Два пыльных высохших стебля, не имевших ничего общего с цветами, были единственным украшением двора.

Дверь отворила Хадидже — молодая женщина, выглядевшая много старше своих лет, хотя лицо её ещё хранило следы былой красоты. Её густые, длинные, чёрные волосы были в беспорядке. Женщина была очень худа. Из-под покрывала виднелась белая, стираная-перестиранная нижняя юбка. В общем все в ней напоминало цветок, увядший от отсутствия влаги. И только тонкие дуги бровей — такую линию может провести разве что циркуль или чудесная кисть знаменитого исфаханского мастера — да смеющиеся глаза и губы ещё способны были превратить любого благочестивого мусульманина в безбожника.

Увидя шикарно разодетых дам, Хадидже остолбенела. Потом быстрым движением руки закрыла лицо до самых глаз покрывалом и ещё крепче прижала к груди ребёнка.

— Сестрица, что ты прячешься, точно от чужих? — воскликнула Согра Солтан.— Эта дама — моя госпожа, жена главного директора. Она приехала навестить вас. А эта гостья — её сестра, а молодые дамы — её дочери. Я много рассказывала им о вас,— вот они и приехали с вами повидаться. Ну что стоишь как вкопанная. Скорей открой дверь в комнату, чтобы гости могли войти. Где твоя мать?