Голамхосейн Саэди - Персидские юмористические и сатирические рассказы Страница 15

— Сестрица, что ты прячешься, точно от чужих? — воскликнула Согра Солтан.— Эта дама — моя госпожа, жена главного директора. Она приехала навестить вас. А эта гостья — её сестра, а молодые дамы — её дочери. Я много рассказывала им о вас,— вот они и приехали с вами повидаться. Ну что стоишь как вкопанная. Скорей открой дверь в комнату, чтобы гости могли войти. Где твоя мать?

Хадидже не двигается с места, не в силах поверить, что столь важные дамы могут приехать к ним в гости.

— Добро пожаловать! — почтительно пятясь, наконец произносит она.— Мы не стоим такого внимания… Горе мне, из-за детей я даже дома не успела подмести. Разве эти проклятые дадут вздохнуть свободно? Вы уж нас простите, дорогие гости. Так уж стыдно. Так уж неловко получилось. Сейчас позову мать…

— А где сестрёнка Зейнаб? Что-то её не видно? — спросила Согра, беря у Хадидже ребёнка. Тот почувствовал, что попал в незнакомые руки, сразу заревел, и матери пришлось его снова взять к себе.

— Разве ты не знаешь? Зейнаб уже давно больна, лежит с высокой температурой, а мы с ума сходим.

Мать Хадидже, услышав голоса, выбежала из дому.

Это пожилая, небольшого роста женщина, так же как и её дочь, обутая в опорки. Но зато на ней длинное, до земли, покрывало и крашенные хной рыжие косы. Увидев Согру Солтан, она бросается к ней и начинает её обнимать и целовать.

— О, дорогая Согра, сестрица, ты ли это? Ненаглядная моя, добрая красавица! Благодетельница наша! Да будет благословенна земля, по которой ты ходишь! А я-то думала, ты там, в Верхних кварталах, забыла и думать о нас, бедных-несчастных! Пусть господь бог лишит меня языка за такие мысли…

— Кончай свои церемонии, дорогая сестрица! — перебивает её Согра Солтан.— Эти дамы пришли навестить вас. Вот это госпожа Тадж ол-Молук, жена главного директора. Они хотят поближе познакомиться с вами.

— Дай Аллах им долгой жизни! Добро пожаловать! Да будет благословенным ваш приход! Извините нас за нашу скромную обстановку! Боже мой, что же вы стоите посреди двора! Хадидже, ты что, ослепла, что ли? Открой скорей дверь в гостиную! Пожалуйста, заходите! Не заставляйте меня краснеть со стыда!

Дамы поднялись по ступенькам и вошли в так называемую гостиную. Комнату украшал старый, истлевший коврик, сквозь него просвечивал пол. В углу лежали какое-то подобие матраца и подушки,— все в таком состоянии, что уважаемые дамы, конечно, не рискнули бы на них сесть. Стульев в комнате не было.

Госпожа директорша, задыхаясь от духоты, сняла пальто и взгромоздилась на стоящий около стены сундук. Сестра госпожи пристроилась на другом сундуке, а дочери и Согра Солтан остались стоять посреди комнаты. На подоконнике красовалось большое треснувшее зеркало, так засиженное мухами, что его можно было сравнить с лицом человека, переболевшего оспой. Мухи роились в воздухе,— видно, привыкли себя чувствовать здесь как дома.

Внимание гостей сразу привлёк низкий топчан, на котором с закрытыми глазами лежала очень бледная и худая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Она лежала неподвижно, не замечая гостей, и было непонятно, спит ли она или бодрствует. И только по её вздохам и стонам можно было определить, что девушка ещё жива.

Хадидже и её мать уселись на полу около сундука. Молодая женщина укачивала ребёнка. Наконец госпожа директорша начала свою речь:

— Я и господин директор, мы очень сочувствуем жителям этого района, и, конечно, в первую очередь беднякам. Господин главный директор не жалеет сил и средств для оказания помощи нуждающимся, для улучшения условий их жизни. Он считает своим священным и национальным долгом бороться с нищетой, голодом и болезнями, что одолевают жителей бедных кварталов.

Мать Хадидже снова начала благодарить гостей и воздавать хвалу Аллаху, но госпожа не дала ей договорить:

— Ну что же сюда не несут угощение? Для кого его берегут? А ну-ка скорей, пошевеливайтесь!..

Госпоже объяснили, что Садек-хан уже пошёл к машине, и она успокоилась.

— Что с девушкой? — показывая на больную, спросила директорша.

— Это моя младшая,— ответила хозяйка.

— Я спрашиваю, что с ней, почему она здесь лежит?

— Чтоб удобнее было за ней смотреть, если позовёт — мы услышим. Да и ей тут не скучно: весь двор видит.

— Боже мой, какая прелестная девушка! Как она похожа на сестру! Что с ней?

— В этот пост ей исполнится девятнадцать лет. Она вечно будет служить вам!

— Чем она больна, спрашиваю? Боже, до чего же бедняжка бледна!

— Право, госпожа, не знаю,— говорят, лихорадка. Она у нас работала в ателье, на улице Истамбул, около посольства. Дорога дальняя, а идти туда и обратно пешком надо, да и еда какая — все всухомятку. Вот она слабеть да чахнуть стала, все больше и больше, пока не слегла. Какие только молитвы я не читала! Где только свечей не зажигала! А бедняжке все хуже,— с ума сходим!..

— Пошли Господи ей исцеление. Разве у вас врач не был?

— Приходил раз, выписал рецепт, больше мы его и не видели.

— Ну и черт с ним! Верно, ждал, что больше получит. Все они прохвосты!.. Почему же в больницу не везёте?

— Возили! Сначала не хотели принимать, все говорили, что поздно, надо было раньше её привозить. Потом наконец приняли. Уж мы так были рады, хоть дух перевели. Да тут нам извещение: берите, говорят, вашу больную обратно. Сколько я ни плакала, ни умоляла докторов оставить её, никак не соглашаются. Я их тоже хорошо понимаю! Кому охота, чтоб обречённый человек в больнице помер. Я им говорю: коли суждено ей умереть, пусть у вас будет… А тут, как на грех, новая беда приключилась — с нашим отцом. Он строительный рабочий, упал и ногу сломал вчистую. Дома лежит, кричит-стонет от боли… Ведь он у нас единственный кормилец. И вы не представляете себе, дорогая госпожа, какая у нас жизнь наступила, когда его не стало. Я не жалуюсь, упаси господь,— недовольный человек не может служить Аллаху. Через одиннадцать дней, после того как его тело из дома вынесли и слезы наши ещё не успели высохнуть, стучатся к нам, и мы видим перед домом карету Скорой помощи. Пока я сообразила, в чем дело, два здоровенных парня уже принесли мою дочь во двор, спрашивают, куда её класть. Я их умоляю, заклинаю и Аллахом, и пророком, и двенадцатью имамами, и четырнадцатью непорочными, а они слушать ничего не хотят. Положили и ушли. Пусть всевышний их рассудит. Вот и пришлось нам уложить её здесь. Нет в этом мире ни жалости, ни сочувствия…

— А какое лекарство вы ей даёте?

— Да благословит их Аллах, хоть пачку разных лекарств оставили, когда из больницы привозили. Только пользы от них — никакой. Бедняга не ест, не пьёт, на глазах тает.

Госпожа Тадж ол-Молук начала сердиться:

— Что за ерунда! Да я прикажу, чтобы её срочно увезли в больницу! Я им покажу! Я их в порошок сотру! Для чего же мы тогда нужны в этом городе!..

Садек-хан, отправляясь за едой и вещами, оставил дверь открытой, и толпа соседей без всякого стеснения набилась в комнату. Оставшиеся у двери вытягивали шеи, стараясь заглянуть внутрь комнаты и не пропустить ни слова. Люди громко переговаривались и бесцеремонно судили о приезжих.

— Ты видал, эта маленькая слониха еле пролезла в дверь! — весёлым ломающимся голоском заметил мальчишка со следами оспы на лице.

— Это же медведь, посаженный в мешок! — смеясь, ответил другой.

— Да укусит скорпион ваши языки! — возмутилась пожилая женщина.— Прибыли достойные уважения господа добрые дела творить…

Молодая женщина, с грудным ребёнком на руках, визгливым голосом закричала:

— Как бы не так, сестрица! Они приехали, чтоб задами крутить перед нашим носом и нарядами хвалиться! Видела на ней шубу? Сшита она из шкуры паршивой козы, а хвастает, будто из райского джейрана, и видите ли, привезла ей эту шубу не кто иная, как королева фей. А стоит она якобы дороже семиэтажного дома. Ох, взять бы спички да поджечь её, чтоб на веки вечные памятно было!

— Ты уж помолчи, не мели вздор! — цыкнула на неё простоволосая женщина, видно, выбежавшая второпях из дому без платка.— Тебя все знают, скоро от зависти лопнешь!

В сторонке шушукались две благообразные, богобоязненные старухи.

— Видать, у них денег куры не клюют! — сладким голосом пропела одна.

Другая, беззвучно перебирая губами, будто читая про себя заклинания, затрясла головой, потом ответила:

— Все перед богом едины, с собой в могилу деньги-то не возьмёшь!

— Ты все про смерть да про могилу твердишь. Уж надоело,— снова вставила первая.— Разве не видишь, сколько на них драгоценностей и золота разного навешано! Как они все это только таскают на себе? Ты погляди, вон кольцо на пальце у толстушки! Камень в нем не меньше голубиного яйца! Не иначе как бриллиант!