Анастасия Акайсева - Куяшский Вамперлен Страница 14

Прежде, чем я успела попрощаться с жизнью, другие не менее таинственный силы приподняли меня над стальным конём и резким рывком увлекли назад. Словно в замедленной съёмке я видела, как кренится и заваливается на бок Вадькин велосипед, в то время как мои болтающиеся в воздухе ноги описывают окружность на фоне скользящего перед глазами пейзажа деревенской улицы.

Провернувшись по инерции вокруг своей оси, Ямато остановился и разомкнул сцепленные под моей грудью руки. До чего же радостно было вновь ощутить под ногами (целыми!) твёрдую землю. Вадькин велосипед пронзительным лязгом известил об окончании своего падения, будто пытающийся привлечь всеобщее внимание трагический актёр. А ведь сейчас на этой груде металлолома могла покоиться я…

— Ненормальная! — без доли обычной язвительности накинулся на меня спаситель. — Жить надоело?

— Не очень! Спасибо! — тоже почему-то с упрёком накричала на него я и, успокоившись, примирительно добавила: — Вернёшь велосипед на место?

Задумчиво скрестив руки на груди, аспирант осмотрел нежащуюся на солнышке груду металла и недовольно цокнул языком. В принципе, я и сама догадалась, что логичней будет сдать железного коня на металлолом, как это, видимо, и планировал сделать хозяин.

Ямато слегка потеребил падшего и лишь подтвердил мои опасения, явив в одной руке отвалившийся руль, в другой — колесо. Я придирчиво оглядела своего спасителя с ног до головы: изящный круглый щит прижат к груди, боевая рогатулина наизготове, — очень стильно, эдакий гладиатор эпохи постмодернизма. Высшие силы, видимо, решили, что грех мне любоваться сим дивным зрелищем в одиночку, ибо сначала со стороны Вадькиного дома в нашем направлении низвергся водопад непечатных ругательств, а потом и сам хозяин велосипеда. В противовес "гладиатору", Вадька, облачённый в застиранную майку-алкоголичку и болтающиеся на бёдрах семейнотрусоподобные шорты, в плане эстетики являл собой зрелище весьма посредственное.

— Ааа, — возопил Вадька, — отомстить мне решила?! Натравила на меня своего китаёзу! Я знал, я насквозь тебя видел, шалава мстительная!

Потерпевший почему-то предпочёл держаться от вооружённого останками велосипеда воителя подальше, обратив свою тираду на безоружную и беззащитную меня. "Гладиатор", однако, не упустил проскользнувшее в Вадькиных словах нелестное определение в свой адрес, и, весьма недвусмысленно поигрывая рулём, начал подступать в его направлении.

— Не знаю, что она тебе наговорила, но всё это ложь! — уже куда менее уверенным тоном продолжал Вадька, отступая за мою спину. — Она тебе врёт! Она тебе со всеми тут рога наставляла! И со мной в первую очередь! Но я-то не знал ничего. Я…я…

Он испуганно заскулил, как ужаленный пчелой щенок, и закрыл голову руками. Ямато укоризненно цокнул языком, сверху вниз созерцая дезертировавшего без боя противника. Мне даже жалко соседа стало. Фольклористу, очевидно, тоже, ибо вместо того, чтобы наглядно продемонстрировать пареньку, как те, кто обзываются, становятся такими, кто сам так называется, он уступил тому свои трофеи: велосипедный руль сунул за шиворот, а колесо впихнул в руки, попутно придавив им Вадьку к забору. После этого он с довольным "ну и у кого тут теперь рога?" видом осмотрел сотворённую композицию и, процедив сквозь зубы что-то не то по-японски, не то просто нечленораздельно, удалился.

Вадька не шевелился, лишь дрожащие губы и выпученные, направленные в никуда глаза выдавали в нём живого человека, а не скульптуру "Неудачно женатый капитан дальнего плавания". Я придирчиво оглядела новоиспечённый монумент. Определённо, в художественном вкусе Ямато не отказать, но это всё-таки не высокое искусство. Задумчиво поковырявшись в обломках велосипеда, я выудила оттуда и водрузила Вадьке на макушку седло — вот теперь, если не Пикассовская "Голова быка", то очень на неё похожая скульптурная композиция получилась. Учись, мой приземлённый японский друг!

На работу я безбожно опоздала, но вид мой, вероятно, так красноречиво демонстрировал все беды и лишения, коих я натерпелась, добираясь сюда, что Пелагея Поликарповна ограничилась жёстким выговором. Чтобы очистить своё запятнанное прогулом имя, мне было поручено до конца месяца пролистать все тома из полного собраний сочинений Ленина на наличие оставленных нерадивыми читателями рисунков и неприличных слов, а также проверить, не затесалось ли на полках книг без библиотечного штампа. Так как второе задание предусматривало перелопачивание всего собрания книгохранилища, я решила отсрочить муки, занявшись первым. Естественно, ни одного не то, что неприличного — приличного слова на полях бумажных мастодонтов не обнаружилось — в наше время подобную книгу человека открыть не заставишь, даже ради того, чтобы в ней порисовать.

Расправилась с поручением я быстрее, чем рассчитывала: за каких-то полтора часа. Теперь от завершения каторги меня отделяла только проверка штампов. Следовало бы тут же за неё и взяться — до конца августа оставалось меньше двух недель, — но подобной исполнительности воспротивился оставленный без завтрака желудок: заручившись поддержкой воображения, он превратил стеллажи в исполинские, сплошь уставленные аппетитными бутербродами холодильники. Истекая слюной, я схватила первый подвернувшийся под руку "сэндвич" и позорно дезертировала на второй этаж, надеясь отвлечься от мыслей о пище съедобной пищей духовной.

В читальном зале, как обычно, было так же людно, как в очереди за протухшей колбасой. Меланхоличным, призванным подчеркнуть мою вселенскую печаль о падении культурного уровня нации взглядом я обвела немногочисленных энтузиастов, которых сегодня оказалось целых трое. Один, укрывшись с головой плащом, дрых на мягком диванчике в дальнем конце зала, другие двое, парень и девушка, сидели за соседними столами, явно больше увлеченные друг другом, нежели книгами. Меня сия ситуация возмутила по двум причинам. Первое — девушка, хищным, томным взглядом уставившись на молодого мужчину, вульгарно облизывала банан. Второе — этим мужчиной был Жозеф, и он, казалось, ничего не имел против подобных знаков внимания. Я вся вскипела: устроили, понимаешь, бордель в моей затюканноботанской цитадели!

— В читальный зал с едой запрещено! — перегородив девице обзор, негодующе рявкнула я.

— Не будь злюкой, — обиженно захлопала глазами та. — Уже и бананчик пожевать нельзя. Хочешь? На, я не жадная.

Девица извлекла из-под стола целую гроздь аппетитных плодов и начала отделять один.

— Конфисковано! — выдернув бананы из её рук, тоном школьной учительницы отрезала я. — Вон отсюда! И если ещё раз с едой увижу!..

Я погрозила нарушительнице пальцем и, с трудом удерживая слюнки, стала ждать, пока она покинет помещение. Девица не торопилась: сперва эротичным жестом поправила своё баклажанового оттенка каре, затем плавно стала подниматься, стараясь каждым движением продемонстрировать Жозефу достоинства собственной фигуры. Хвастаться там, на мой взгляд, было особо нечем: пышные формы брюнеточки шли в комплекте с не менее пышной, хотя и выгодно утянутой корсетом, талией, а ноги по степени кривизны могли потягаться с Вадькиным велосипедом. Наконец "красотка" завершила свой променад до двери и я уж, как ворона из басни, собралась, куда-нибудь спокойно взгромоздясь, позавтракать экзотическим уловом, но…

— Псссссс! — раздался громкий призывный шёпот.

Я обречённо оглянулась и встретилась взглядом со светящимися радостью глазами Жозефа. Ирония судьбы жестока: стоило мне перестать желать всеми фибрами души наткнуться на Куяшского Аполлона в библиотеке, как это случилось. Стоило мне прекратить мечтать о разговоре с ним и начать грезить о бананах, как он сам стал на этот разговор напрашиваться. И почему из всех законов мироздания на мне исправно работает только закон подлости?

— Привет, красавица, — ослепительно улыбаясь, подмигнул мой кровососущий друг.

Надо же, как недосып красит девушку! Ещё недавно была затюканной ботаншей, а тут раз — и преобразилась. Интересно, что же превратило меня в эдакую прелестницу: отёкшие веки или залегшие под глазами тени?

— Привет, Ёся, — с издёвкой, которую Жозеф как всегда не заметил, поздоровалась я.

— Тсссс! — Черноглазый обольститель испуганно приложил палец к губам. — Моё настоящее имя — наш секрет. Я же поклонниц потеряю, если откроется, что я не француз.

— Думаю, вон ту с бананами это не остановит.

— Конфетка, а не девушка, правда? — мечтательно вздохнул красавец.

Я скептически хмыкнула. И почему почти любой мужчина может отличить ровную стену от кривой, но хорошо заштукатуренной, но ни один — хорошо заштукатуренную девушку от красивой? Ведь ясно же, что если смыть с брюнеточки с десяток слоёв искусно наложенного макияжа, она ровным счётом ничего не будет из себя представлять.