Стив Мартин - «Радость моего общества» Страница 14

Я вытирался у окна, когда Элизабет, Королева Недвижимости, притормозила у "Венца Розы". Несколько минут она оставалась в машине и разговаривала сама с собой. Я понял, что она говорит в гарнитуру своего машинного телефона, — по крайней мере, понадеялся, что это так. Потому что одного сумасшедшего в семье вполне достаточно. Я накинул на себя кое-какую одежду, сбежал по ступенькам и перескочил через улицу по выездным дорожкам. Меня одолело впечатление, что я — английский школьник. С таким же успехом я мог быть одет в короткие штанишки и круглую шапочку. Как только Элизабет вышла из машины, я приветствовал ее сзади:

— Здрасьте вам. Меня звать Дэниэл Кембридж.

Я не нарочно подпустил в свою речь легкую деревенскую гнусавинку. И даже не знаю, почему, воспринимая себя английским школьником, я поздоровался, как обозная стряпуха. Полагаю, просто запутался, кто же я в данный момент. Впав в говорок, я теперь стремился как можно скорее из него выпасть. Поэтому в поисках собственного голоса на протяжении следующих фраз я прошел через ирландский диалект, высокий назальный английский акцент и бронксский выговор. Свой голос я обрел, но не раньше, чем Элизабет спросила меня:

— А вы откуда родом?

В ответ я выкрутился:

— О, я сын полка.

Следом за Элизабет я поднялся на один лестничный пролет. Она залезла в сумочку и вытащила оттуда устрашающих размеров связку квартирных ключей, которые гремели тамбурином. Возникла заминка — Элизабет перебирала ключи один за другим, и дверь ей удалось открыть только с шестой попытки. Внутри было три запаха. Первый — запах плесени, второй — запах мандаринов, оба исходили из вазы с гниющими фруктами, стоявшей в центре кухонного стола. Третьим был аромат Элизабет, знакомый запах сирени, который в четырех стенах закупоренной квартиры сделался весьма заметным. Амбре густело и усиливалось, как будто его нагнетал компрессор.

Элизабет смахнула испорченные фрукты в бумажный пакет и сунула его в  мусорное ведро под мойкой, не переставая расписывать достоинства номера двести четырнадцать. Она была одета в узкую льняную юбку, которая заканчивалась где-то в трех дюймах от колена, соответствующий жакет и кремовую шелковую блузку с кремовым шелковым шарфом. Элизабет врубила кондиционер на полную, отчего застойный запах усилился, и мы оба принялись чихать. Она включила встроенный кухонный телевизор, чтобы оживить интерьер, и распахнула холодильник, чтобы продемонстрировать его внушительную внутреннюю кубатуру. Цена, сказала она, тысяча семьсот в месяц — окончательная — плюс залоговый депозит.

— Это прекрасный дом, — сказала она. — Обычно они просят рекомендации, но ради вас я могу это обойти.

— Не беспокойтесь, у меня есть рекомендации, — сказал я и задумался: что я имел в виду?

Для меня то был первый случай по-настоящему повидаться с Элизабет. До этого она всегда была или слишком далеко, или чересчур близко. Теперь я мог взять ее в рамку, как портрет анфас, и рассмотреть все детали. Она была загорелой. Необязательно от солнца, догадался я. Несколько перстней с камнями, но нет обручального кольца. На шее — золотая цепочка, концы которой венчали украшенные стразами очки для чтения. Глаза — голубые. Не радужные оболочки, а веки, чуть тронутые тенями. Кожа имела оранжевый оттенок; волосы, золотистые с металлическим отливом, темнели у корней. Она была коллекцией человеческих цветов, слегка дотянутых и подправленных. Ее усилия в области самопрезентации заставили меня восхищаться ею еще больше.

Элизабет была шедевром. Она подбирала трюки красоты отовсюду; она собрала себя из всего лучшего, что могла предложить косметика. Ее избраннику завидовали бы, она стала бы его венцом. В Элизабет определенно нуждался бы создатель империи; он нуждался бы в ней, и он бы ее заслуживал. Теперь я знал, что, сколько бы ни лгал ей, правда в том, кто я и что я, выйдет наружу, но все равно — я стоял там и продолжал свои дурацкие ужимки, а она лучилась совершенством.

Она спросила, не хочется ли мне заодно посмотреть квартиру с тремя спальнями, дальше по коридору, которая только что освободилась. Должно быть, я ответил "да", потому что вдруг оказался в соседней квартире, где мне демонстрировали все шкафы и  ванные. Мебели в квартире не было, и шпильки Элизабет клацали по полу так звонко, что, казалось, меня сопровождает танцовщица фламенко. На квартиру я смотрел с томлением, ибо она была просторна, наполнена светом и свежевыкрашена. Здесь не гнили мандарины, и я сказал Элизабет, которая уже называла меня Дэниэлом, что проконсультируюсь со своим соавтором, Сью Дауд, чтобы убедиться, что размеры помещения ее не смущают и тем самым не препятствуют ее творчеству.

После ритуализированного запирания дверей обеих квартир Элизабет проводила меня вниз по лестнице на улицу. Раскрыла багажник с расстояния в сорок футов, потянулась туда и вручила мне брошюру. Она опять стояла на улице — как я много раз видел из окна. Только в этот раз она говорила всё это мне: "Очень востребованный район" и "У каждой квартиры два парковочных места в подвале". Я в этом участвовал. Участвовал в разговоре, который прежде только представлял. Хотя я проговорил с нею несколько минут, провел с нею время, постарался увидеть в ней человека, который может ошибиться, Элизабет пребывала у меня в душе недосягаемой и идеальной, а я был по-прежнему парень через дорогу, не по чину размечтавшийся.

— Я какая у вас сейчас квартира? — спросила она.

— С одной спальней. Но чувствую, становится тесновато, — сказал я.

— В этом районе?

— Да, — сказал я.

— Может быть, я ее посмотрю? Я могу производить обмены, устраивать сделки и тому подобное.

Я счастливо кивнул, показывая, что оценил ее "могу" — готовность обслужить по полной программе. Мысль об Элизабет в моей квартире привела меня в восторг; это будет маленькая проба нашей совместной жизни. Но я не желал тащить ее за собой по маршруту из безумных "восьмерок" к месту назначения, находящему всего в нескольких шагах по прямой. Она может с недоумением на меня посмотреть.

— Я могла бы заехать завтра или на следующей неделе, — сказала она.

— На следующей неделе хорошо.

— Какой у вас номер телефона?

— Я меняю его через два дня, и нового у меня пока нет. Мы могли бы договориться сейчас.

— Вы не объясните мне, как до вас добраться?

Я сказал:

— Само собой. Идете по Седьмой улице к океану... — Она принялась писать в блокноте на спиральке. — На Линкольн-авеню поворачиваете направо, на Четвертой улице налево, на Эванс — направо, и налево по Акации. Я в номере 4384.

Элизабет посмотрела на меня недоумевающе. Для мозга агента по недвижимости вычислить, что моя квартира находится прямо через дорогу, не составляло труда. Казалось абсурдом не повести ее в дом сразу же, не говоря уж о том, чтобы описывать, как добираться туда, куда можно допрыгнуть. Она не упрекнула меня, потому, я полагаю, что навидалась вещей и постраннее, и мы уговорились встретиться в следующую пятницу, сразу после визита Клариссы.

Элизабет уехала, а я притворился, что собираюсь соступить с бордюра. Моя уловка состояла в том, чтобы наклониться, будто что-то неотложное случилось с мыском моей туфли. Едва машина свернула за угол, я по своему скрепкообразному маршруту вернулся домой, проверил почту и забрал ожидаемое второе письмо от "Теппертоновских пирогов", сообщавшее — я так и знал, — что я в финале, вместе с Ленни Бёрнсом, Сью Дауд (если она сводная сестра Элизабет, то я влип), Дэнни Пепелоу и Кевином Ченом — не исключено, шпионом.

Немыслимо — Кларисса не явилась на пятничную встречу. Признаюсь, меня обдало разочарованием не только потому, что наши сеансы были краеугольным камнем моей недели, но и потому, что мне не терпелось увидеть ее в ракурсе моего нового знания. И еще кое-что помимо разочарования охватило меня — беспокойство. Если Кларисса не показалась, значит, случилось что-то серьезное; она не умела даже опаздывать. Ее обязательность подразумевала выполнение обещаний, и, я догадывался, она позвонила бы мне, будь у меня телефон. Этот час я использовал конструктивно. Я представил жизнь Клариссы в виде паззла. Отдельные фрагменты витали вокруг нее каждый день, когда я ее видел или думал о ней, и теперь головоломка включала дитя мужеска пола и черноволосую женщину, розовый "додж", отсутствие кольца на пальце, ее стопки книг и блокнотов, ее скорее подспудную, нежели явную сексуальность. Я поставил ее рядом с Элизабет, ее противоположностью. Мне виделось, что Элизабет — женщина, а Кларисса — девчонка. Но что-то не вытанцовывалось. Ребенок был у Клариссы, а Элизабет ловила мужа на блесну. Кларисса, похожая на девчонку, была занята женскими делами, а Элизабет, с виду женщина, поступала по-девчоночьи. Это за Клариссины ноги цеплялся годовалый мальчик, это ее распорядок дня определяли приходы няни и визиты к малолетним друзьям-приятелям, и это Элизабет каждый день наводила красоту, это ее распорядок дня определялся сотовым и беспроводной трубкой. В моем представлении Элизабет была вся золото и беж; Кларисса — пастель и белое. И хотя Элизабет была опытной, неглупой и самостоятельной, а Кларисса — разбросанной, неустроенной и студенткой, именно Кларисса несла всю взрослую ответственность, а Элизабет порхала первокурсницей-дебютанткой.