Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений Страница 19

— Бастует ночная смена.

Я не смог подавить короткого смешка. Секретарь небрежно бросил в мою сторону:

— Ах, в этом нет ничего особенного. Мы ввели в цехе одну новинку, которая заставляет их работать быстрее. Они не хотят… — И уже деловитым тоном, обращаясь к господину Гаудвасту, добавил: — Нам нужно идти. Тебе тоже. Говорить с ними будешь ты.

Когда они ушли, официант сказал:

— Господа, дальнейшие заказы за свой счет.

Идиллия разбилась вдребезги.

Лиловая косынка

Мне нужно было купить жене лиловую косынку. Я зашел в большой магазин и сказал об этом продавцу, начальственного вида мужчине лет сорока, коротко стриженному, с нелепыми усами цвета шкуры жирафа. Он серьезно выслушал мою просьбу, принес длинную лестницу, взобрался по ней куда-то под самый потолок и, достав большой пыльный ящик, с опасностью для жизни спустил его вниз. Ящик оказался доверху набит коробками самого различного вида. Продавец начал их открывать одну за другой и только в последней обнаружил, наконец, косынку тусклого похоронно-лилового цвета, способного вызвать у нервного человека экзему.

— Вот что нам нужно! — воскликнул он и настороженно посмотрел на меня.

Когда он еще стоял на лестнице и потом, во время вскрытия коробок, я тихонько молился про себя, чтобы попалось что-нибудь приличное, потому что, если такого вида человек, не щадя своих сил, пытается тебе угодить, невольно чувствуешь себя обязанным ему. Но когда стало ясно, что моя жена без разговоров отвергнет это страшилище, я все-таки подумал: «Может быть, косыночка стоит гроши. Тогда я ее куплю и на улице повяжу на шею какой-нибудь собаке».

— И сколько она стоит? — спросил я.

— Это обойдется вам в пять семьдесят пять, — сказал продавец. При этом он ни на миг не отводил от меня напряженного взгляда и, казалось, был готов перейти к рукоприкладству, осмелься я только сказать «нет». Из предосторожности я избрал более гибкую тактику и принялся всячески изворачиваться.

— Извините, у меня нет с собой такой суммы, — с ходу придумал я, пытаясь создать впечатление, будто зайду еще раз, и надеясь под прикрытием этой дымовой завесы унести отсюда ноги. Но он сразу раскусил мою уловку и поднажал сильнее:

— Тогда давайте те деньги, что у вас есть, я отложу для вас косыночку, а вы сходите домой за недостающей суммой.

— Нет, это невозможно, — сказал я. — Я живу далеко.

— Где же это? — прорычал он.

— На Дёйнстраат, — соврал я, потому что соврать про улицу мне раз плюнуть.

— Вот как? Представьте, я тоже! — воскликнул продавец, зловеще рассмеявшись. — Номер дома!

Я переступил с ноги на ногу. В магазине стало непереносимо жарко.

— Тр-вадцать, — пролепетал я.

— Ка-а-к?

Деваться некуда. Надо было что-то придумывать. Потея от напряжения, я наугад брякнул:

— Двадцать пять.

Магазин поплыл у меня перед глазами. Когда я немного очухался, то увидел, что стою за прилавком, испытывая невыносимое раздражение на верхней губе. У меня появились усы! Я стал вдруг меньше ростом, толще и старше. Я превратился в продавца.

«Номер двадцать пять, — подумал я. — Надо же мне было, дураку, угадать именно его номер».

Но делать нечего. В шесть часов я, совершенно пав духом, отправился трамваем на Дёйнстраат и открыл своим ключом дверь. Навстречу мне вышла худая некрасивая женщина и сказала:

— Здравствуй, Пит.

С этой женщиной мне приходится теперь коротать все свое время, потому что мы с ней на самом деле женаты — об этом свидетельствует фотография шесть на девять, стоящая на буфете. Чаще всего она пилит меня по пустякам. Тогда я время от времени даю ей затрещину, на что она не обижается. И каждое утро я отправляюсь в этот проклятый магазин. Я, конечно, ничего не знаю — ни цен, ни что где стоит, и выговоры хозяина сыплются на меня, как из дырявого мешка. А это не поднимает моего настроения. Когда приходят покупатели, я не знаю, что с ними делать, а когда никого нет, думаю об этой дуре, которая ждет меня дома. В довершение всего у меня постоянно чешутся усы.

А сегодня, представляете, кто входит в магазин? Я! И спрашивает лиловую косынку. На этот раз я знал, где она находится. По лестнице вверх, по лестнице вниз, открываю коробку и:

— Это вам обойдется в пять семьдесят пять.

И тут я начал выкручиваться.

— Извините, у меня нет с собой такой суммы.

Тут уж я не выдержал.

— Подлый лжец! — закричал я. — У тебя же в кармане десятка!

И я вышвырнул себя самого на улицу.

Из сборника «Чехарда» (1957)

Старость не радость

Старого плотника Киста я впервые встретил в маленьком кафе в районе Каттенбюрга. Зайдя туда однажды воскресным утром, я увидел плотный клубок яростно дерущихся людей. Присмотревшись внимательно, я разглядел, что особо воинственных было двое. Они орудовали в самой гуще. Прочие же лишь изо всех сил старались их удержать, разнять, прикончить драку и то и дело испуганно вскрикивали:

— Осторожно! Посуда!

Кист, вечно сонный маленький старичок, далеко перешагнувший за семьдесят, невозмутимо восседал у самого кратера клокочущего вулкана и давал мне пояснения:

— Гляди-ка, вон тот парень — водопроводчик, мастер своего дела. А другой, толстый, — тоже водопроводчик, но никудышный. Вот толстый ему и говорит: «Это, мол, я научил тебя ремеслу». Ну что ты будешь делать! Ведь за такие вещи морду бьют.

Он махнул рукой и отхлебнул из своего стакана. Позже мы с ним не раз еще беседовали. Он ведь ежедневно бывал в этом кабачке. Если никто не угостит его, он так, бывало, и дремлет в своем углу, но всегда сидел прямо, не прислоняясь к стене. Два-три года назад у него умерла жена, и вот он доживал здесь свои дни, точно сторож в караулке.

— А что мне еще остается, — хмуро говорил он.

— Зря ты торчишь здесь целыми днями, — укорял его старик хозяин. — Со мной тоже так было. Сперва думаешь: ничего, мол, я свою меру знаю. Но ведь это только кажется. Нет, тебе надо взять себя в руки. В театр, что ли, сходи. Я ходил. Постарайся как-то развлечься!

Но Кист только головой мотал. Ему совсем не хотелось развлечься. Не видел он в этом проку. И вообще, ничего он не хотел, только сидеть тут, в кабачке, погрузившись в свои думы, да изредка перекинуться с кем-нибудь парой слов о том, как раньше, бывало, плотничали. Лишь в обед ковылял он к шурину, тоже вдовому, у которого столовался после смерти жены. Но в один прекрасный день он сообщил мне:

— А я теперь в приюте для бездомных живу. — Он горько улыбнулся. — Совсем другой коленкор… Мастеровых там, правда, немного. Все больше разносчики да посыльные. Но это ничего. Хозяин — очень хороший господин. Когда приходишь, первым делом вымыться велит. С ног до головы. И одеял дают сколько хош. А перед завтраком все бреются, для этого дела даже свой цирюльник есть. Не настоящий, само собой, так, случайный человек…

Он снова улыбнулся мне.

— А почему вы ушли от шурина?

Он нахмурился и вздохнул.

— А, да что там говорить…

Но потом не спеша, со вкусом отхлебнул из своего стакана и стал рассказывать:

— Ну, я как приходил домой, тут мы и за стол садились, стряпней-то он занимался. Само собой, я платил ему. Каждый месяц. Как положено. Сидим мы, значит, друг против друга, и видел бы ты, какую он рожу корчил, как я возьму чуток перцу. Он его для себя одного ставил. Для тебя, мол, это слишком большая роскошь. Сперва-то он ничего не говорил. А тут как заорет: «Не лезь в перечницу своими лапами!» Так прямо и гаркнул.

Устремленный на меня взгляд как бы говорил: «Представляешь?»

— Тогда я встал, — продолжал он почти торжественно, — и сказал ему: «Франс, — говорю, — его Франс зовут, — Франс, в девятьсот третьем я бастовал, полных восемь месяцев. А ты в девятьсот третьем не бастовал. И ты это знаешь. Тебя на работу жандармы провожали, охраняли тебя. А теперь ты на меня пасть разеваешь. Ты! Из-за какого-то перца! Вспомни-ка лучше девятьсот третий год!»

С этими словами он встал, свернул свои пожитки и побрел в заведение для бездомных — естественный поступок принципиальной личности.

— Публика там не больно благородная, — сказал он улыбаясь, — а все же…

Профессиональный взгляд

Долго, критически рассматривала Хелла свое отражение в зеркале. Ее беспристрастный взгляд констатировал: стройная, белокурая, вполне еще привлекательная женщина лет тридцати шести в летнем светло-красном платье.

— Это! — сказала она. — Я в нем и пойду.

— Пожалуйста, мефрау, — с готовностью откликнулась продавщица. Она была сама услужливость. Еще бы! В их заштатном городишке жена менеера Вима — важная персона, как и жены менеера Анри и менеера Франса. При мысли о невестках женщина в зеркале криво усмехнулась. Три года она терпела их штучки. Хватит с нее.