Пелам Вудхаус - Псмит в Сити Страница 22

19. Болезнь Эдварда

Жизнь в банке наиболее приятна зимой. Когда мир снаружи темен, сыр и холоден, свет и теплота внутри очень утешительны. Внутренность банка обладает приятной солидностью. Лампы под зелеными абажурами выглядят уютно. И, поскольку мир снаружи столь мало привлекателен, труженик, взгромоздившийся на табурет, чувствует, что положение его не так уж плохо. Вот когда дни длинны, а солнце нагревает асфальт, и все убеждает труженика, как сейчас чудесно на природе, в нем пробуждается неусидчивость.

Майк, если не считать двух первых недель его карьеры в Новом Азиатском банке, не подвергался испытанию солнечным светом. Теперь, когда погода была холодной и унылой, он чувствовал себя почти вполне довольным. Теперь, когда он постиг тонкости своей работы, время проходило очень быстро, а часы по окончании рабочего дня и вовсе его радовали.

Его жизнь обрела приятную упорядоченность. Утром он приходил точно вовремя, чтобы расписаться в регистрационной книге до того, как ее заберут в кабинет бухгалтера. То есть в десять часов. С десяти до одиннадцати он блуждал. В его отделе в это время ничего не происходило, а мистер Уоллер словно считал само собой разумеющимся, что он прогуляется в Почтовый Отдел и поговорит с Псмитом, которому обычно требовалось излить очередное скорбное негодование, возбужденное кольценосным Бристоу. С одиннадцати до половины первого он немножко работал. Обеденный перерыв, если только у мистера Уоллера не случалось припадка добросовестности, можно было растянуть с половины первого до двух. Побольше работы с двух до половины четвертого. С половины четвертого до половины пятого чай с романом в чайной комнате. А затем с половины пятого до пяти либо еще немножко работы, либо новые блуждания в зависимости от того, нашлась ли какая-нибудь работа или нет. Отнюдь не самый тяжкий способ провести день на исходе января.

К тому же Новый Азиатский банк вне всяких сомнений был прелюбопытнейшим мирком. Странно дилетантская природа этого заведения придавала ему некий оттенок легкомыслия. Он не принадлежал к тем лондонским банкам, чьи лондонские конторы — это их главные конторы, где властвует неумолимое ДЕЛО, и человек становится всего лишь машиной для выполнения такого-то количества рутинных операций. Служащие Нового Азиатского банка, имея на руках массу свободного времени, могли сохранять индивидуальность. Им хватало досуга, чтобы думать о других вещах, кроме своей работы. Более того, досуга у них было столько, что остается только удивляться, почему они вообще вспоминали о своей работе.

Этот банк заполняли оригиналы. Например, Вест, которого попросили покинуть Хейлибери, его престижную школу, из-за привычки заимствовать лошадей и присоединяться к погоне за лисицами в окрестностях школы, запретных для ее учеников, что, в свою очередь, приводило к пренебрежению правилами касательно вечерней молитвы и использованию окон вместо дверей. Он был щуплым высохшим юнцом с черными волосами, плотно припомаженными к голове. Служебные обязанности он исполнял в костюме, приводившим на память карикатурных фанатиков лисьей травли.

А еще Хайнетт, который пополнял скудное жалование, выделяемое ему банком, распевая комические куплеты в захудалых мюзик-холлах. Он поделился с Майком своим намерением уйти из банка, едва он станет знаменитостью и возьмется за куплеты серьезно. Он сообщил Майку, что неделю назад покорил публику в Бедфорде, и в доказательство предъявил вырезку из «Эры», излагавшую мнение автора, что «другими более или менее приемлемыми номерами были Прыгающие Зуавы, Собаки Стейнгрубера и Артур Хайнетт». Майк пожелал ему удачи.

А еще Реймонд, который прилежал журналистике, и вел «Откровенные беседы с домохозяйками» в «Пустячках» под псевдонимом «Леди Гусси»; Регг, веривший, что Земля плоская и по воскресеньям выступавший на эту тему перед собраниями в Гайд-парке, и еще много других, с кем было интересно поболтать утром, когда работы было мало и требовалось чем-то заполнить время.

Постепенно Майк обнаружил, что проникается к Новому Азиатскому банку самыми теплыми чувствами.

Как-то утром в начале февраля он заметил странную перемену в мистере Уоллере. Глава Кассового Отдела, как правило, приходил в мягко бодром настроении и был склонен (чрезмерно, думал Майк, хотя всегда слушал с вежливым интересом) подробно повествовать о последних высказываниях и деяниях своего курносого сына Эдварда. Ни единый поступок этого феномена от Майка не скрывался. Он узнавал то, как Эдвард получил в школе приз за Общую Осведомленность (чему Майк мог поверить без труда), то, как он поймал мистера Ричардса, теперь благополучно помирившегося с Адой, на шараде, и как он напридумывал забавные каламбуры, используя фамилию нового младшего священника во время первого воскресного визита к ним этого духовного лица.

Однако в этот день кассир был молчалив и рассеян. На «доброе утро» Майка он ответил машинально и, сев за свой стол, устремил невидящий взгляд через зал. Лицо его выглядело странно серым и утомленным.

Майк ничего не понимал. Спросить, не случилось ли что-нибудь он не решался. Почему-то лицо мистера Уоллера пробудило в нем застенчивость и неловкость. Все, что дышало печалью, всегда мучительно смущало Майка и лишало его дара речи. По натуре отзывчивый, он в минуты разных кризисов множество раз внутренне восставал против демона немой неловкости, который овладевал им и мешал выразить свое сочувствие словами. Он всегда завидовал умению утешать, с каким герой на театральных подмостках приходил на помощь страдальцу. И прикидывал, приобретет ли он когда-нибудь этот дар изливать прозрачный поток успокаивающих слов, когда они требуются. Пока же он, скрепя сердце, ограничивался насупленностью и почти оскорбительным бурчанием.

Его осенила счастливая мысль посоветоваться с Псмитом. Как раз был час его блужданий, а потому он направился в Почтовый Отдел, где застал Старого Итонца за неодобрительным созерцанием нового атласного галстука, который Бристоу впервые надел в это утро.

— Послушай, Смит, — сказал он, — мне надо с тобой поговорить.

Псмит встал. Майк направился в тихий уголок Отдела Телеграмм.

— Не скрою, товарищ Джексон, — сказал Псмит, — я на грани. Борьба начинает брать надо мной верх. После гнетущих усилий, после дней и дней непосильного труда, мне вчера удалось принудить типчика Бристоу расстаться с этим его радужным жилетом. Нынче я вхожу в здание блаженный и бодрый, хотя, конечно, измученный долгой борьбой, но, устремив взор болящих глаз на новую, лучшую эру, и вижу перед собой товарища Бристоу в атласном галстуке. Это тяжело, товарищ Джексон, не скрою, это тяжело.

— Послушай, Псмит, — сказал Майк, — я хочу, чтобы ты зашел в Кассовый и выяснил, что случилось со стариком Уоллером. Он почему-то совсем скис. Сидит там, будто сыт по самое горло. Надеюсь, ничего не случилось. Он неплохой старикан. Ни в какие ворота не лезет, если случилось что-то скверное.

Псмит проявил мягкий интерес.

— Значит, угнетен не только я, — задумчиво прожурчал он. — Я почти забыл про это. Беды товарища Уоллера в сравнении с моими могут быть лишь тривиальными, но, пожалуй, мне следует установить, в чем они заключаются. Я забреду навести справки.

— Вот и хорошо, — сказал Майк. — Я подожду тут.

Псмит удалился и вернулся десять минут спустя, выглядя более серьезным, чем перед тем.

— Его ребенок заболел, бедолага, — коротко сказал он. — И очень серьезно, насколько я понял. Пневмония. Уоллер сидел с ним всю ночь. Ему вообще не надо было приходить сюда сегодня. Он в полном тумане и половину времени не понимает, что делает. Совсем вымотан. Вот что: тебе лучше вернуться и взять на себя столько работы, сколько сможешь. На твоем месте я бы не втягивал его в разговор. Ну, давай.

Майк вернулся на свое место. Мистер Уоллер по-прежнему сидел, устремив невидящий взгляд через зал. Выглядел он очень плохо. Он казался совершенно сокрушенным, будто все силы и сама жизнь угасли в нем. Подошел клиент кассировать чек. Мистер Уоллер подтолкнул ему деньги под решеткой с видом человека, чьи мысли далеки отсюда. Майк догадывался, что он чувствует и что думает. Тот факт, что курносый Эдвард был без исключения самым отвратительным мальчиком из всех, кого ему доводилось встречать в мире, где отвратительные мальчики кишмя кишат, не мешал ему понять душевное состояние кассира. Участливость была одним из свойств характера Майка. Он обладал даром интуитивного понимания, когда речь шла о тех, кто был ему дорог. Именно это притягивало к нему людей, достаточно умных, чтобы увидеть, что скрывается за его подчас неприступной манерой держаться, и понять, что отрывистость его слов в первую очередь была признаком застенчивости. Вопреки своей неприязни к Эдварду, он мог поставить себя на место мистера Уоллера и воспринять случившееся с его точки зрения.