Пелам Вудхаус - Псмит в Сити Страница 23

Указание Псмита не втягивать кассира в разговор было излишним. Майк, как обычно, при виде страданий впал в немоту. Он сел к конторке и занялся теми каплями работы, которые ему перепадали.

Мистер Уоллер продолжал рассеянно молчать. Многолетняя привычка обеспечивала его действиям машинальность. Вряд ли кто-либо из клиентов, подходивших обналичивать чеки, заметил какую-либо странность в человеке, выдававшем им деньги. В конце-то концов, почти все люди воспринимают кассира банка как своего рода автомат. Вкладываешь в щелку свой чек, и появляются твои деньги. И тебя не касается, обошлась ли жизнь с автоматом в этот день хорошо или дурно.

Часы тянулись еле-еле, пока не пробило пять, и кассир, надев пальто и шляпу, вышел через вращающиеся двери. Он не шел, а брел. Очевидно, он был непомерно измучен.

Майк захлопнул свой гроссбух со свирепым треском и пошел искать Псмита. Он был рад, что день завершился.

20. Касательно чека

Ждешь одного, а случается другое. На следующее утро Майк явился в контору, готовый к повторению предыдущего дня. И был поражен, когда оказалось, что кассир не просто бодр и весел, но чрезвычайно бодр и чрезвычайно весел. Выяснилось, что вчера после полудня Эдварду значительно полегчало. А когда его отец вернулся домой, всякая опасность уже миновала. Он чувствовал себя все лучше и огорошил ухаживавшую за ним Аду каверзным вопросом о Тридцатилетней войне всего за несколько минут до того, как его отец поспешил на свой поезд. Счастье переполняло кассира, как и благоволение ко всему своему биологическому виду. Он приветствовал клиентов радостными высказываниями о погоде и остроумными резюме о текущих событиях. Первые были пронизаны оптимизмом, вторые исполнены мягкого духа терпимости. Его отношение к последним действиям правительства Его Величества было отношением человека, который чувствует, что в конечном счете что-то хорошее, вероятно, нашлось бы даже в самых отвратных наших ближних, если бы только удалось отыскать это.

Тучи над Кассовым Отделом рассеялись абсолютно. Ничего кроме сплошных радости, радужности и песен.

— Настроение товарища Уоллера, — сказал Псмит, услышав о перемене, — утешительно. Теперь я могу подумать о собственных бедах. Товарищ Бристоу впорхнул нынче в контору, щеголяя сапогами из лакированной кожи с белым лайковым верхом, если я не ошибся, употребив сей технический термин. Добавь к этому, что он по-прежнему носит атласный галстук, жилет и кольцо, и ты поймешь, почему я нынче утром категорически решил оставить надежды на его реформирование. Отныне мои услуги, чего бы они ни стоили, находятся в распоряжении только товарища Бикерсдайка. С этого момента и далее мое время принадлежит ему. Он сполна получит воспитательную ценность моего безраздельного внимания. На товарища Бристоу я машу рукой. Прямо к угловому флагу, ты понимаешь, — добавил он, так как из своего логова появился мистер Росситер, — затем в центр, и Сэнди Тернбулл забил красивейший гол. Я как раз рассказывал Джексону про матч с «Блэкбернскими Роверами», — пояснил он мистеру Росситеру.

— Именно, именно. Но займитесь работой, Смит. Мы немножко поотстали. Думаю, лучше, пожалуй, прямо сейчас ее не бросать.

— Немедленно вгрызусь, — сердечно сказал Псмит.

Майк вернулся в свой отдел.

День прошел быстро. Мистер Уоллер в промежутках между работой много говорил, главным образом, об Эдварде, его занятиях, его высказываниях и о его надеждах на будущее. Мистера Уоллера, казалось, тревожило только одно: какое наивыгоднейшее применение найти почти сверхчеловеческим талантам его сына. Большинство целей, к достижению которых стремится обычный человек, казались ему слишком заурядными для этого феномена.

К концу дня Эдвард уже лез у Майка из ушей. Он больше не мог слышать это имя.

Мы не претендуем на авторство утверждения, что ждешь одного, а случается другое. И повторяем его здесь только потому, что это глубокая истина. Эпизод с пневмонией Эдварда завершился благополучно, или вернее, обещал завершиться благополучно, поскольку больной, хотя и был вне опасности, постели еще не покидал, и Майк предвкушал череду дней, омрачаемых лишь мелкими житейскими неприятностями. А к ним он был готов. Но вот чего он не предвидел, так это страшной катастрофы.

В начале дня ни малейших признаков ее не замечалось. Небо было голубым без каких-либо намеков на надвигающуюся грозу. Мистер Уоллер, все еще чирикавший о здоровье Эдварда, говорил только хорошее. Майк отправился в свою утреннюю прогулку по конторе, чувствуя, что жизнь наладилась и твердо намерена идти без сучков и задоринок.

Когда менее чем через полчаса он вернулся, буря уже разразилась.

В отделе никого не было, но минуту спустя он увидел, как мистер Уоллер выходит из кабинета управляющего и идет по проходу.

Первый намек на что-то неладное выдала его походка. Это была та же бессильная сокрушенная походка, которую Майк наблюдал, пока здоровье Эдварда висело на волоске.

Уоллер подошел ближе, и Майк увидел, что лицо кассира смертельно бледно.

Мистер Уоллер заметил его и ускорил шаги.

— Джексон, — сказал он.

Майк пошел к нему навстречу.

— Вы… помните… — говорил он медленно и с усилием, — вы помните чек позавчера на сто фунтов с подписью сэра Джона Моррисона?

— Да. Его обналичили под конец утра.

Майк прекрасно помнил этот чек из-за суммы. Единственный трехзначный чек на протяжении дня. Вручен он был как раз перед тем, как кассир отправился перекусить. Майк помнил человека, который обналичил чек — высокого, бородатого. Он обратил на него особое внимание из-за контраста между ним и кассиром. Клиент был таким бодрым и брызжущим энергией, кассир — таким подавленным и безмолвным.

— Что случилось? — спросил он.

— Чек был поддельный, — пробормотал мистер Уоллер, тяжело опускаясь на стул.

Майк не сразу осознал, что произошло. Он был ошеломлен. И понимал лишь, что произошло нечто куда более худшее, чем он мог бы вообразить.

— Поддельный?

— Поддельный. И подделанный очень неуклюже. Такое несчастье. В любой другой день я сразу бы заметил. Мне сейчас показали этот чек. Я поверить не мог, что принял его. И не помню, как это произошло. Я думал о другом. Я не помню чека, не помню ничего о нем. Но он обналичен.

Вновь Майк утратил способность говорить. Он просто не знал, что сказать. Неужто, думал он, у него не найдется слов, чтобы выразить свое сочувствие. Но все, что он сказал бы, прозвучало бы жутко напыщенно и холодно. Он сидел и молчал.

— Сэр Джон там, — продолжал кассир. — Он в бешенстве. И мистер Бикерсдайк тоже. Они оба в бешенстве. Меня уволят. Я потеряю свое место.

Говорил он не столько с Майком, сколько с самим собой. Было жутко смотреть, как он сидит такой понурый и сломленный.

— Я лишусь своего места. Мистер Бикерсдайк давно хотел от меня избавиться. Я ему никогда не нравился. Меня уволят. Что мне делать? Начать заново я не могу. Я ни на что не гожусь. Никто не возьмет старика вроде меня.

Его голос замер. Воцарилась тишина. Майк страдальчески смотрел в никуда.

Затем внезапно его осенила мысль. Атмосферное давление словно бы исчезло. Он увидел выход из положения. Довольно-таки кривой выход, но в эту минуту он возник перед ним четкий и широкий. Майк ощущал легкость и возбуждение, будто следил за интригой какой-то интересной пьесы в театре.

Он встал с улыбкой.

Кассир этого не заметил. Подошел клиент, и он машинально занялся им.

Майк направился к кабинету мистера Бикерсдайка и вошел.

Управляющий сидел в кресле за большим столом. Напротив него чуть боком расположился толстячок с очень красным лицом. Когда Майк вошел, мистер Бикерсдайк находился на половине фразы.

— Могу заверить вас, сэр Джон… — говорил он.

И повернул голову, когда дверь отворилась.

— Ну, мистер Джексон?

Майк чуть не расхохотался. Ситуация выглядела такой комичной.

— Мистер Уоллер сказал мне… — начал он.

— Я уже видел мистера Уоллера.

— Знаю, он рассказал мне про чек. Я пришел объяснить.

— Объяснить?

— Да. Он его не кассировал.

— Я вас не понимаю, мистер Джексон.

— У окошка, когда его принесли, был я. Это я его принял.

21. Псмит наводит справки

Псмит, как было у него в обычае по утрам, когда вихрь его коммерческих обязанностей несколько стихал, изящно прислонился к своей конторке, размышляя о том, о сем, и вдруг заметил, что перед ним стоит Бристоу.

С некоторой неохотой уделив внимание этому пятну на горизонте, он обнаружил, что приверженец радужных жилетов и атласных галстуков обращается к нему.

— Так я говорю, Смити, — сказал Бристоу с чем-то вроде благоговейного страха в голосе.

— Говорите, товарищ Бристоу, — сказал Псмит великодушно. — Наш слух преклонен к вам. Видимо, вы хотели бы облегчить свое сердце под этим одеянием цвета неаполитанского мороженого, кое, я с сожалением замечаю, вы все еще выставляете напоказ. Если томит вас нечто даже в десять раз менее мучительное, я вам сочувствую. Выкладывайте, товарищ Бристоу.