Артур Кангин - ОстанкиНО Страница 24

– А как сама? Мария? – глотали слюну коллеги.

– В смысле?

– В смысле постели?

Саша минуту-другую оторопело глядел на приятелей:

– Пять минут удовольствия, а столько возни. То ли дело – понюшка!

И вот дождался! Не спит сатана…Над брюхом нависла грозовая напасть.

Дело в том, что до обильного обеда к Александру лучше было не подходить. Голодное брюхо агрессивно требовало козла отпущения.

Однажды подвернулась Лида. Новенькая, администратор.

Она с ошибкой оформила одну из эфирных кассет. Саша, побагровев, заорал:

– Матку вырву!

Лидочка ни слова не произнесла и накатала жалобу начальству, мол, господин Есаулов изверг и сатрап.

Руководство вызвало Сашу.

– Александр Никанорович, – заиграл желваками босс, худой, жилистый, в профиль смахивающий на ястреба, – еще одна жалоба, и вы уволены.

– А как же обожаемое брюхо?! – чуть не взвыл белугой Саша.

… Лидусю он решил растереть по стенке.

Тюремный жаргон он сменил на елей и мёд.

Загонял Лиду в яму с кольями по всем правилам изощренной охоты.

Поручал ей невыполнимое, подталкивал к явным ошибкам, всё время был ею недоволен.

Рано или поздно сорвется девка. Соберет манатки и – чао, бомбино.

И она сорвалась. Повторно настрочила жалобу.

Сашу уволили.

Пару месяцев он, не выходя из дома, ел столько, сколько вмещает брюхо. От испуга уничтожил все стратегические запасы. И заработал чудовищный понос. Медвежья болезнь взяла за горло.

Угроза сесть на хлебушек с водицей сводила с ума.

Саша кинулся заниматься частным извозом. Деньги смешные… А однажды пьяные весельчаки в полночь чуть не выкинули его из машины.

Вот жизнь! Не судьба, а смертная пытка. Каждое утро просыпаться, как на плаху.

– Давай, Сашенька, вертись, – в салоне автомобиля молило брюхо. – Или ты меня разлюбил?

– Да я из кожи лезу!

– Не любишь ты меня… – горестно вздыхало брюхо.

– Прожорливая гадина! – вдруг огрызнулся Саша. – Будь ты проклято!

Брюхо вместо ответа забулькало желудочным соком.

Наконец, повезло. Вспомнили! Позвали! Предложили работенку еще покруче прежней.

Выдали царский аванс. Пообещали в конце месяца премию.

От восторга Саша закатился в «Пекин». Заказал блюд, как на званый обед.

– Гости когда подойдут? – склонил седую голову метрдотель.

– Я и есть гость.

– Вы всё это один съедите? – изумленно поднял брови служивый, указывая на белугу в томате, поросенка фаршированного фруктами, гору гусиного паштета.

– Сомневаетесь? – облизнулся Александр.

– Феномен! – уважительно оскалился метрдотель.

Саша тут же вгрызся в поросятину. Намазал на ломоть хлеба с вершок черной икры. Жадно глотнул клюквенного морса.

И помертвел.

Ничего! Никакой внутренней радости!

Брюхо угрюмо молчало. Видно, всерьез разобиделось на хозяина.

А через минуту уже ничего не лезло в глотку. Ни крошки.

Александр покинул «Пекин» под смешливый шепоток официантов. Метрдотель на прощание даже не кивнул головой.

Сашины яства остались почти нетронутыми.

Утром вспомнил вчерашний конфуз, и желание ехать в Останкино как отшибло.

Ради чего? Пустое…

Но на работу пошел. Как без денег?

Вечером же сел за интернет, вызванивать девок.

Приехала якутка. Накормила строганиной. Брюхо скрутило, как от помоев.

Выгнал якутку. Сдавил могучими ладонями виски.

Может, в Лидусе дело? Обидел ее, вот его и карает Господь?

Срочно поехал к ней со слезными извинениями.

Лида-то простила, а брюхо, похоже, нет.

Любую пищу отторгает напрочь.

Кинулся Саша по церквям, зажигал пудовые свечи, ползал на коленях перед намоленными иконами, исповедовался со стоном и придыханием.

Нет отдачи!

Тогда закатился к сатанистам. Откушал рагу из черного кота. Хлебнул самогон на яде гюрзы. В дикой ярости на клочки разорвал Библию.

Опять ничего…

Сел на водопроводную воду и сухарики из «Бородинского». Это кушанье брюхо еще терпело.

Саша угасал на глазах. Худел бедолага. Руки его тряслись. Поясницу стянуло огненным обручем. Язык заплетался.

В Останкино ему теперь поручали самую плёвую работенку. С другой, очевидно, он бы не справился.

Вытащил его из небытия случай.

Саша отравился желудочными таблетками и оказался в реанимации.

Откачивали несколько суток.

А когда откачали, Саша рабски молил брюхо простить его.

– Милое! Чудесное! Солнышко! Жизнь без тебя хуже смерти!

– Еще попроси…

– Единственное! Моя услада, радость, надежда!

– Ладно. Прощаю.

Из больницы сразу в супермаркет.

Накупил океан снеди. Сколько руки держат.

Дома закатил пир горой.

И чрево ликовало, наяривало!

Вечером заехал к Лиде. Второй раз повинно кинулся в ноги. Зачем? На радостях. От пищи, как пьяный был.

– Неужели ты целый год не замечал, как я по тебе сохла? – огорошила его Лидуся.

Ночная эротическая вакханалия была великолепна.

А утром, протирая глаза, сладко позевывая, Саша подумал: «Какими кулинарными прелестями порадует его Лида?»

Он чуял, звёздный час для него, то есть для брюха, совсем рядом.

– Сам-то ты, Пётр, пожрать любишь?

– Я на молочной диете. Кефир пью. Салаты.

– И напрасно! Я б с удовольствием закатился в «Пекин». Умял бы печеного гуся. Слушай, не трогай ты этого режиссера. Ну, влюбился парняга в собственное брюхо, что тут такого? Та, давай, опять возьмись за ведущих. За этих нарциссов. Промой их с хлорочкой, с серной кислотой.

Компромат № 23

Телефонная диктатура

Утром телефон телевизионного ведущего Павла Огородникова взорвался набатным звоном.

– Значит, ровно в семнадцать нуль нуль, – строго произнесла трубка.

– Что в семнадцать? Кто вы?

– Не дури! Тротил возьми класса «люкс». Проверь взрыватели. От торгового центра «Березка» не должно остаться камня на камне.

– Да кто вы, чёрт побери?!

Телефон ответил безучастными гудками.

«Экая гадость! – в сердцах выругался Паша. – Еще и это!»

Только вчера Павел был «звездой» телеканала. Сегодня первый день безработный. Поссорился с главным, и тот указал на дверь. Перспективы весьма туманны. А тут телефон с идиотским тротилом.

Паша выбрел на кухню. Глотнул черный кофе. Сжевал бутерброд с семужкой. Теперь уже мобильник зашелся в полифонической симфонии Моцарта № 40.

– Кто?

– Конь в пальто! Виссарион, конечно. Монах-отшельник.

– Издеваетесь? Вася, ты?!

– Помолчи, дубина! И внемли! Выходим завтра поутру. Не забудь саперную лопатку.

– Ага! Тротил, лопатка…

– Для кандидата в монахи ты, Павел, слишком суетен. Лопатками, если забыл, будем рыть землянки в обители Нового Афона.

И абонент пропал, сгинул.

Что еще за заговор Сионских мудрецов? И откуда религиозный отморозок знает его имя?

Паша вышел на балкон. Яростное июльское солнце заливало высотки напротив. Стая сизарей крутила кульбиты в лазури неба.

Надо искать работу!

Телефон в зале затрезвонил жизнеутверждающе бодро.

– Ну? Говорите?

– Это Лили, – с глубокой интимностью проворковала трубка.

– Какая еще Лили?

– Твоя озорная девчонка по вызову.

– По какому номеру вы звоните?

– По твоему, сладенький! Я так тебя хочу! Уже вся влажная!

– Слушай, Лили! – заорал Паша. – Я тебя знать не знаю!

– Твой голос меня так заводит, – застонала трубка. – Значит, сегодня на нашем заветном месте. У кинотеатра «Улан-Батор». Прямо у памятника Хо Ши Мину. В девять!

Павел шваркнул трубку.

Это точно заговор. Для дружеского розыгрыша слишком круто.

Павел с утра никогда не употреблял. А тут расходились нервы, трясутся руки. Плеснул коньяк в рюмку.

Вошел в зал, а там котяра Василий вылавливает из аквариума последнюю золотую рыбку.

Паша вышвырнул злодея на балкон, свалился в кресло, задумался тяжело, могуче.

Жизнь у него дурацкая, поэтому и звонки лихие.

Жил бы как все, без выпендрежа, был бы и с работой, и с деньгами. Лишиться места телеведущего! Это же надо умудриться!

Телефонная трель прервала его раздумья.

– Сейчас с вами будет говорить экс-президент Украины, – веселым женским голоском произнесла трубка.

Паша уже не удивлялся. Молчал.

– Павел, родный, выручай, – малороссийским баском загудел телефон. – Возглавь мой предвыборный штаб. Хочу опять в президенты.

– Почему именно я?

– А кто? Только ты в состоянии жидов с москалями построить. Выиграю – отплачу по-царски. Ты мою широкую натуру знаешь.

Телефон затрубил отбой.

Паша в смущении и тревоге выбежал на улицу.

В нагрудном кармане, прямо у сердца, затрезвонил мобильник.

Павел метнул его в урну.

Пару часов кружил по жарким московским улицам. Забежал в Андреевский монастырь. Поставил килограммовую свечку подле ласкового лика Царицы Небесной. Истово кланялся и молился.