Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] Страница 27

— И это называется театр! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

Где гостиница?

— Домой теперь, домой! — говорила Глафира Семеновна, выходя с Николаем Ивановичем за ограду выставки. — Меня и так еле ноги носят. Шутка ли, целую ночь в вагоне не спали и сегодня весь день на ногах. Придем домой, спросим самоварчик, заварим чайку, напьемся с булками…

— Найдем ли только самовар-то в гостинице? — выразил сомнение Николай Иванович.

— У французов-то? Это, брат, не немцы. Как же самовару-то не быть! Всемирная выставка… Центр европейской цивилизации. Здесь, я думаю, только птичьего молока нет, а то все есть. Ну, едем, Николай Иванович. Нанимай извозчика. Вот извозчик стоит. Коше!

— Qui, monsieur… — откликнулся извозчик и спросил: — Quelle гuе, monsieur?

Глафира Семеновна открыла рот, хотела что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

— Николай Иваныч, где мы остановились-то?

— Как где? В гостинице.

— Да, да… Но в какой улице?

— А мне почем знать? Ты у меня француженка.

— Боже милостивый! Я впопыхах-то и не справилась, в какой мы улице остановились!

— Да что ты! Как же это так?.. — теряясь, проговорил Николай Иванович. — Эдакая дура!

— А ты не дурак? Отчего же ты не справился? Чего же ты зевал?

— Да ведь уж ты взялась… Я на тебя и понадеялся.

— Пентюх… Словно я нянька для него. Рохля, прости господи! Как, по крайней мере, гостиница-то называется, где мы остановились?

— Ах, душечка, да как же мне это знать… Я думал, что ты знаешь. Ведь ты по-французски…

— Что же тут французского — узнать, как называется гостиница? Отчего же ты на вывеску над подъездом не взглянул? Ведь уж прочесть надпись-то мог бы!

— А отчего ты не взглянула?

— Опять! Здравствуйте… Я на него, а он на меня…

— Однако, когда мы приехали в гостиницу, так ведь ты видела, куда мы приехали.

— Что такое видела! Вместе с тобой в карете ехала. Карета была набита подушками, чемоданами… Да и где тут разглядывать! Я рада-радешенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того ли тут было!

— Ну, вот видишь, видишь. А меня винишь.

— Так ведь ты мужчина, ты должен быть расторопнее.

— Так как же нам быть?!

— Ужасное положение! Надо нанимать извозчика к себе домой, и не знаешь, где живешь.

— Постой… Я помню, что против нашей гостиницы красная железная перчатка висела над магазином.

— И я это-то помню, но нельзя же нанимать извозчика в гостиницу, против которой красная железная перчатка висит.

— А может быть, он знает! Попробуй. Постой… Как по-французски красная перчатка?

— Ган руж. Да так нельзя…

— А вот я сейчас на счастье… Коше… В отель, где ган руж. Гран ган руж, — обратился Николай Иванович к извозчику.

— Je ne connais pas un tel hôtel, monsieur, — отрицательно потряс головой извозчик. — Quelle rue?.. Quel numéro?

— He знает, черт его дери! Скажи ему, Глаша, что там на углу была еще посудная лавка и старуха в красном чепце сидела.

— Эн пти рю… О куан э ля бутик авек де вер… Опре де отель эн гранд ган руж де фер… Ну завон ублие ля рю…

— C’est impossible de chercher comme ça votre hôtel, madame, — улыбнулся извозчик. — Avez-vous la carte de l’hôtel? Donnez-moi la carte seulement.

— Нон, нон… В том-то и дело, что нон. Ну завон ублие деманде ля карт.

— Да ведь ты помнила там какие-то улицы около. Сама же мне читала. Еще где Гастон там какой-то или Жером пырнул кого-то кинжалом, — заметил Николай Иванович.

— Ах да… — оживилась Глафира Семеновна. — Рю де Лафайет и рю Лафит. Коше, се не па луан де рю Лафайет е рю Лафит.

— Voyons, madame… Alors on peut partir…

— Me се не па ля рю Лафайет е рю Давит, ме эн птит рю…

— Prenez seulement place, — указал извозчик на экипаж.

— Садись, Николай Иваныч… Мы доедем до улицы Лафайет, а там будем искать. Я помню, что три или четыре переулка от улицы Лафайет.

— Два, а не четыре. Мне помнится, что два.

— Где тебе знать, коли ты по сторонам зевал! Я улицы замечала, я и про Жерома вспомнила, и про угольщика Жака. Садись скорей.

— Ах, какая беда стряслась! — кряхтел Николай Иванович, залезая в экипаж. — Ну, как мы теперь ночью будем разыскивать переулки!

Извозчик стегнул лошадь. Поехали.

— Помнится мне также, что в одном переулке, через который мы проходили из гостиницы в рю Лафайет эту самую, была вырыта яма и в ней копались около тротуара два блузника, — сказала Глафира Семеновна, припоминая местность.

— А мне помнится, что недалеко от гостиницы была решеточка такая железная с шишечками, — прибавил Николай Иванович.

— Ври больше! Решеточка с шишечками совсем в другом конце города, около церкви Нотр-Дам.

— Врешь, врешь! Там еще мальчишка стоял и какуюто трещотку вертел.

— Дурак! Да разве можно по мальчишке с трещоткой замечать! Ну, мальчишка с трещоткой днем стоял, а ведь уж теперь ночь. Неужели так до ночи и будет с трещоткой стоять!

— Да ведь я к слову, Глаша. Ну чего ты сердишься? И хватит, наконец, ругаться. Люди в несчастии, не знают, как домой попасть, а она ругается.

— Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьян, ты клюешь носом! И чего ты этого коньячищу в театре насосался!

— Я не пьян. Я ни в одном глазу…

— Не пьян… Целый графин высосал.

— Графин… Говорить-то все можно. Разве это графин! Разве такие графины бывают? Бородавка какая-то вместо графина. В нем и стакана коньяку не было.

— Боже мой, Боже мой! У тебя даже язык заплетается… Впопыхах-то я сначала и не заметила. Ну, что я буду делать с тобой пьяным? Ведь нас в часть возьмут, в полицейскую часть.

— Успокойся, здесь частей нет. Здесь цивилизация. Да и пьяных никуда по высшей цивилизации не берут.

— Пьяница!

— Я не пьяница! Нет, пардон, мадам.

— Молчи.

Вскоре супруги подъехали в рю Лафайет. Извозчик указал на улицу.

— А рю Лафит? — спросила Глафира Семеновна.

— Се n’est pas loin, madame.

— Ну, куда теперь ехать? Надо выйти из экипажа и искать переулки пешком, — сказала Глафира Семеновна. — Коше! Арете… Выходи, Николай Иваныч. Рассчитывайся с извозчиком.

— Зачем выходить? Прямо… — бормотал Николай Иванович пьяным голосом, но все-таки, выпихнутый Глафирой Семеновной, вышел и стал отдавать извозчику деньги.

— Батюшки! Да ты до того пьян, что качаешься. Вот тебя до чего развезло! Ночь, чужой город, пьяный муж… Ну, что мне с тобой теперь делать! — восклицала Глафира Семеновна.

Решетка с шишечкой

Николая Ивановича действительно, как говорится, совсем развезло от выпитого коньяку, когда он с супругой приехал в улицу Лафайет. Приходилось искать гостиницу, где они остановились, но к этому он оказался решительно неспособным. Когда он рассчитался с извозчиком и попробовал идти по тротуару улицы, его так качнуло в сторону, что он налетел на громадное зеркальное стекло шляпного магазина и чуть не разбил его. Бормотал он без умолку.

— Шляпный магазин… Вот хоть убей — этого шляпного магазина я не помню, стало быть, мы не туда идем, — говорил он.

— Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьян как сапожник! — восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа под руку, стараясь поддержать его на ходу.

— Врешь. Решеточку с шишечками я помню чудесно. Она вот бок о бок с нашей гостиницей. А где эта решеточка с шишечками?

— Иди, иди, пьяница. Господи! Что мне делать с пьяным мужем!

— Глаша, я не пьян… Верь совести, не пьян.

— Молчи!

Но Николай Иванович не унимался. По дороге он задирал проходящих мальчишек, останавливался у открытых дверей магазинов с выставками дешевых товаров на улице, около окон; у одного из таких магазинов купил красную суконную фуражку без козырька с вытисненной на дне ее золотом Эйфелевой башней и даже для чего-то надел эту фуражку себе на голову, а шляпу свою понес в руке.

— Снимешь ты со своей головы эту дурацкую фуражку или не снимешь, шут гороховый! — кричала на него Глафира Семеновна.

— Зачем снимать? Это на память. Это в воспоминание об Эйфелевой башне. Пусть все видят, что русский славянин Николай Иванов сын…

— Пьян? Это верно. Это всякий видит.

— Не пьян. Зачем пьян? Пусть все видят, что русский славянин из далеких северных стран побывал на выставке и сочувствует французам! Вив ля Франс… Глаша! Хочешь, я закричу вот на этом перекрестке: вив ля Франс?..

— Кричи, кричи. Но как только ты закричишь, сейчас же я тебя брошу и убегу. Так ты и знай, что убегу.

— Постой, постой… Хочешь, я тебе вот этот красный корсет с кружевами куплю, что в окне выставлен?

— Ничего мне не надо. Иди.

— Отчего? Вот корсет так корсет! Русская славянка, да ежели в таком корсете! А то хочешь ногу телятины? Вон нога телятины в магазине висит. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у них продают в бумажных штанинах с кружевами. Вот так штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги в коробке с бордюром. Ну, мясная лавка! У нас магазины бриллиантщиков на Невском такой роскоши не видят. Хочешь мозги? Завтра отдадим хозяйке, чтоб она нам на завтрак поджарила.