Стив Мартин - «Радость моего общества» Страница 27

Кларисса и я уже привыкли видеть друг друга в белье. Оба мы спали в трусах и футболках. Она выключила свет, и мы скользнули каждый в свою кровать. Она мягко заговорила со мной с другого конца комнаты:

— Как прошел день?

— Спасибо.

— За что?

— Что спросила, — сказал я.

— Дэниэл, — прошептала она — думаю, в том смысле, что: ну еще бы она не спросила!

Несколько минут мы не разговаривали. Я не хотел говорить Клариссе о наследстве, потому что мне самому хотелось с ним освоиться, и еще потому что не желал, чтобы внешние факторы влияли на наше маленькое трио. Потом послышался шорох простыней, потом шаги. Кларисса прошла через комнату и опустилась на колени у моей постели. Она протянула руку по одеялу, нашла мое плечо и положила на него ладонь. Ее пальцы забрались мне в рукав, и она начала водить ими взад-вперед. Она опустила голову мне на руку. Я не шевелился.

— Ах, Дэниэл, — сказал она. — Ах, Дэниэл, — прошептала она.

Я не знал, что делать.

— Мне так нравится, что ты любишь Тедди.

Верхняя одна восьмая ее тела ласкала верхнюю одну восьмую моего тела. Она убрала руку с моего плеча и положила ладонь мне на шею, слегка прижав.

— Мы должны съездить на ферму завтра, раз ты так хочешь. Извини за сегодняшнее. Я просто засуетилась; засуетилась на пустом месте.

Она закрыла глаза. Моя рука, опертая на постель, была разогнута в локте и тупо торчала в темноту комнаты. Эту деталь художник опустил бы, пожелай он придать сцене хоть какое-то изящество. Я, оценив степень нежности Клариссы, решил, что имею возможность положить свою руку ей на плечо, не будучи истолкован превратно. Я согнул локоть и коснулся ее спины. Она не отпрянула, но и не прильнула.

Я не знал, носят ли жесты Клариссы характер платонический, аристотелевский, гегельянский или эротический. Поэтому просто лежал и всё, пересекаясь с ней в трех точках: ее рука у меня на спине, моя рука у нее на спине, ее волосы щекочут мой бок. Я глядел в потолок и думал, как меня угораздило полюбить человека, имя которого не имеет анаграммы.

Позже, сонно проведя рукой по моей груди, она вернулась к себе в постель, оставив на мне призрачный отпечаток — будто фосфоресцирующий оттиск ладони.

Тедди проснулся позже обычного, и мы с Клариссой проспали свой обычный семичасовой подъем. К девяти, однако ж, мы успели позавтракать, собраться и загрузиться в автомобиль. Добрались до выезда на шоссе, и, когда остановились, я сказал:

— Я не хочу возвращаться к бабушке.

Но Кларисса заспорила:

— Но ты же сказал, что хочешь.

Тут я возразил:

— Нам это не по пути.

Тут Кларисса сказала:

— Я не против. По-моему, тебе надо съездить.

Из вежливости мы поменялись ролями и спорили сами с собой некоторое время, чтобы показать, что понимаем и уважаем позиции друг друга. Кларисса свернула направо, и мы потихоньку обнаружили, что снова проезжаем через пекановые чащи.

Машин перед домом не было, а сам он был заперт. Я знал, что хочу сделать — найти бабушкину могилу. Кларисса сказала:

— Я тебя оставлю, — и побежала за Тедди, который сразу же припустил к реке. Я стоял перед домом и слушал, как ветерок шелестит в кронах. Я решил пройти вверх по течению, чтобы не отвлекаться на Клариссу и Тедди, которые направились в другую сторону. Пошел, но взгляд мой приковал розовый "додж". Я вернулся к нему, пошарил под бумажными пакетами с грязным бельем и достал металлическую коробку — ту, что избрал единственной памяткой о своей жизни с бабушкой.

Я прошагал через рощу и выбрался к деревянной скамейке из половинки бревна, которая смотрела на мелкую хрустальную речушку. Там был вручную побеленный камень с именем бабушки и датами, маленький лоскуток недавно потревоженной земли. Этот крохотный знак приютился под самым величавым пекановым деревом на ферме — поэтому-то, догадался я, бабушке и приглянулось это место. Я сел на скамейку, стал смотреть на реку, пытаясь размышлять об этом доме, об этой земле, но не тут-то было. Мозг мой всегда действовал независимо от моих планов. Я потянулся за шкатулкой и вынул из нее маленькую связку писем. Перебрал их и вытащил два — от своего отца. Прочел раннее, от 1979 года. Оно было о бабушке. Язвительная критика ее манеры управлять собственностью, и вслед — бестактно преподанный совет, как исправить положение.

Второе было обо мне:

8 января 1980 г.

Дорогая Б.,

До чего же я рад, что ты смогла повидать Иду перед поездкой. Правда ведь она наше солнышко? У меня есть фото, где она с сахарной ватой на ярмарке Сан-Антонио. Ангел да и только. И совершенно точно знает, кто такая Бабушка. Мы ей показывали твое фото, а она говорит "бабуля". Ей всего четыре, а она, похоже, умнее всех вокруг. Поется в песне "жить без женщины нельзя", и ведь нельзя. Я не понимал, как я хочу девочку, но когда Ида родилась, для Дэниэла ничего не осталось.

Письмо продолжалось, но я остановился. Сидя у могилы, я понял, что эти несколько слов могут стать для меня либо гибелью, либо воскресением. Два месяца спустя, тихой калифорнийской ночью я узнаю, чем именно. Там я испущу последний вздох в мире, который сам создал.

Кларисса и Тедди шли вдоль реки. Заметив меня, Кларисса закричала "эй", подхватила Тедди и подошла.

— Угадай что, — сказала она, протягивая мне ребенка. — Я нашла свои часы. Люблю, когда случаются хорошие вещи.

Кларисса раскочегарила "неон" и вывезла нас на шоссе, где мы погрузились в тяготы и лишения долгой дороги домой. Некоторое время мы не разговаривали, хотя я сохранял на лице широкую улыбку — чтобы не выдать своего липкого озноба. Все мы, включая Тедди, рвались домой, и наша трехмотельная поездка в Техас на обратном пути обернулась всего двумя ночлегами. Она не хотела останавливаться до поздней ночи, и я часто опасался, что нам не удастся найти мотель, где есть свободные номера.

Пока мы ехали, рядом с Клариссой я чувствовал себя неадекватно. Считал, что не вправе заговорить с нею первым. Склонен был соглашаться со всем, что она скажет, отчего становился каким-то ненастоящим. По временам мы погружались в одинокие думы, не замечая течения времени. Как-то мы снова запели "Калифорния, вот и я", и я заглушал себя громким "пиип", когда встречались слова с "е". Кларисса повернулась ко мне и засмеялась:

— Знаешь, кто мы? Передвижной сельский хор.

На "сельский хор" я откликнулся ревом. Потом мы снова впали в молчание. В Альбукерке мы отведали лучших в жизни тако, и я заставил Клариссу остановиться на десять минут у муниципальной библиотеки, где отксерокопировал двадцать страниц из разных книг по инвестициям, пока она припудривала и переодевала Тедди.

Нескончаемая дорога навевала нескончаемые мысли. Местная архитектура вызывала во мне ностальгию, которой, по всему, неоткуда было взяться. Ночь смывала начисто отвлекающие придорожные образы. На заднем сиденье стопка писем излучала боль. Видения озаренного луной тела Клариссы приходили наплывами. Письмо отца наконец было вручено своему конечному адресату. В следующие несколько часов я испытывал эмоции, которым не было названия. Я ощущал себя своеобразным первопроходцем, открывателем новых чувств, новых купажей старых переживаний, и  был не в силах отождествить ни с чем то, что меня обуревало. Я решил называть это как сорта чая — "Синяя мальва", "Восторг апельсинового пеко", "Ассамский охряная гардения". Затем я поработал над новыми выражениями лица для моих новопоименованных эмоций. Лоб наморщен, левая губа оттопырена, подбородок выпячен. Глаза скошены, рот раззявлен, нижние губы оскалены.

Я садился на заднее сиденье и держал Тедди на руках, если тот начинал колготиться на своем стульчике. Но когда его смаривало, я садился на переднее и принимался мысленно играть с моими тремястами пятьюдесятью тысячами. То, что я знал о финансах, было усвоено осмотическим путем, но я прикинул, что могу без риска получать с моего наследства шесть процентов годовых. То есть могу снимать по сорок одной тысяче семьсот сорок семь долларов в год в течении двенадцати лет, прежде чем капитал исчерпается. Сорок одна тысяча в год — это в два раза больше, чем то, на что я жил сейчас, и мне бы столько не понадобилось, если бы не следующий вопрос Клариссе. Девять вечера, оба мы были измотаны.

— Ты не могла бы притормозить и остановиться? — сказал я.

— Здесь? — переспросила Кларисса.

Она спросила "здесь", потому что мы находились посреди темного-претемного, пустынного-препустынного шоссе темным-претемным безлунным вечером.

— Сказочная ночь, и надо бы нам, народ, выскочить полюбоваться на стожары. — Я изъяснялся с оттенком южного говора, чтобы мое обез-е-еное предложение прозвучало разумнее.

Она сбросила скорость и остановилась. Механический гул двигателя уже воспринимался как тишина, но, когда мы вышли из машины, бескрайняя глубокая тишина ночи потрясла нас обоих. С Тедди на руках я прислонился к машине и показал Большую Медведицу, потом Полярную звезду, потом Юпитер. Краем глаза я заметил метеор, но Кларисса не успела обернуться. Ни я, ни Кларисса не разговаривали, но это молчание отличалось от скованности, что была в машине. Воздух был холодный и колкий, но его пронизывали внезапные порывы знойного ветра.