Голамхосейн Саэди - Персидские юмористические и сатирические рассказы Страница 39

В гостях, кроме меня, много народу. Рябой пузатый господин с лысиной, которого ждёт у подъезда автомобиль самой последней марки, разглагольствует о свободе личности, моральных достоинствах и чистоте душевных помыслов:

— Да, господа… клянусь вам, пустая мирская суета, эфемерное благополучие, вся наша быстротекущая изменчивая жизнь не стоят того, чтобы человек — это благороднейшее из созданий — льстил, распинался и унижался перед власть имущими, поступался своим достоинством ради денег и званий. Ведь эти депутатские, министерские и прочие кресла не что иное, как автобусные сиденья, на которых что ни час меняются пассажиры. Стоит ли ради этих призрачных благ терять своё человеческое достоинство? Клянусь своей совестью, мне омерзительны такие люди. Как говорит один наш поэт, имя которого я, к сожалению, не помню:

Иметь клочок земли и пару волов,Назвав одного эмиром, другого — везиром,В тысячу раз дороже Ибн Йамину[98],Чем блеск царств Кей-Кобада и Кей-Хосрова[99].

После этой тирады все с восторгом смотрят на оратора и восклицают: «Вах, вах, вах, вах! Какой интеллект, какие передовые, прогрессивные и оригинальные взгляды!»

Я же, выслушав его пылкую речь, спрашиваю:

— Извините, уважаемый господин, можно ли мне узнать, какова ваша профессия?

— Я помощник министра министерства по отделению мелкого гравия от крупного в Центральной пустыне.

Меня бросает в жар, кровь начинает стучать в висках.

— Почему именно вам доверили эту должность? — едва сдерживаясь, продолжаю я.

— Видимо, исходя из моих деловых качеств и способностей.

— Позвольте в таком случае узнать, сколько раз в день вам приходится кланяться господину министру? Сколько раз в день под всевозможными предлогами вы заглядываете в кабинет господина министра, смотрите ему в рот и шепчете: «Слушаюсь!», «Как прикажете, ваше превосходительство?»

— Ни разу! А если и заглядываю, то это моя служебная обязанность!

— Сколько раз в день вы льстите и низко кланяетесь, чтобы сохранить вверенный вам в соответствии с вашими деловыми качествами и способностями пост? (Вечно я теряю над собой контроль!) Сколько раз в день ты отворяешь и затворяешь дверцу автомобиля господина министра? Сколько раз в день ты издеваешься над своими подчинёнными, клевещешь на них и злословишь по их адресу — и все это для того, чтобы ещё больше втереться в доверие к господину министру? Сколько раз в день ты лжёшь и подписываешь фальшивые документы? Эх, подхалим ты и льстец несчастный! И со своей рабской душонкой ты осмеливаешься ещё разглагольствовать о гордости и человеческом достоинстве! Ты, может быть, считаешь, что имеешь дело с глухими? Вот дам тебе в глаз прямо здесь, при всех, тогда поймёшь что почём!

…Естественно, дело кончается дракой. В результате либо ему приходится покинуть общество, либо меня с позором выталкивают вон. Ну, хозяин, конечно, с этого дня не только не желает знаться со мной, но и других предостерегает: «Да оградит вас Аллах от общения с этим безумным субъектом — Шахани!» (Кстати сказать, он не так уж и неправ!)

Или представьте себе другой случай. Сижу я в обществе — писатели, поэты — словом, интеллектуальная элита. Речь заходит о поэзии, и гости просят кого-нибудь из служителей музы не отказать в любезности усладить слух присутствующих декламацией какого-нибудь поэтического отрывка.

Поэты же, как правило, либо традиционалисты, либо новаторы. Если поэт — традиционалист, то под восторженные восклицания и вопли слушателей он плачет и стенает в какой-нибудь газели[100] о безжалостном сопернике, о боли разлуки с любимой, о её неверности и коварстве и т. д.

Прослушав стихи, я обращаюсь к традиционалисту:

— Простите за нескромный вопрос, господин, сколько вам

лет?

— Шестьдесят восемь.

— Вы женаты?

— Да.

— Дети у вас есть?

— Да, семеро! Есть и внуки.

— А какого возраста ваша возлюбленная?

— Ей около двадцати,— печально говорит он.

— Что же она с вами сделала?

— Она изменила мне с другим!

— Почему?

— Этого я и сам не могу понять! — грустно отвечает старец.— Днем и ночью я томлюсь и пылаю к ней страстью.

— Как же тебе не совестно, старая развалина! — срываюсь я.— Тебе под семьдесят, ты одной ногой стоишь в могиле, а пристал к молоденькой девушке, да ещё не можешь понять, почему она изменила тебе! Кому ты, старая галоша, нужен? Ведь урод уродом! Щедростью и благородством тоже не отличаешься! Распустил нюни и хнычешь, что возлюбленная бросила тебя. Правильно сделала, молодец! Это тебе прекрасный урок — не распутничай. Имея жену, семерых детей и шестерых внуков, нечего волочиться за девчонками.

В результате — снова скандал. Опять или он уходит, или меня выпроваживают. А хозяин дома рассказывает всем, что у Шахани нет художественного вкуса, что ни поэзии, ни литературы вообще он не понимает.

Если же поэт — новатор, то в своих стихах, в которых нет ни начала, ни конца, ни рифмы, ни размера, он скорбит над голодающими Биафры и плачет по несчастным детям Экваториальной Африки. Продекламировав стихи, новатор, естественно, ожидает от меня похвалы за свои гуманистические идеи и прогрессивные мысли. Вместо этого я хватаю его за шиворот и спрашиваю:

— Скажи, дружище, как ты провёл вчерашний вечер?

— Был в кабаре с приятелями.

— А что ты делал в позавчерашнюю ночь?

— Кутил в компании друзей.

— А третьего дня?

— Шатался по Лалезару.

Снова я не выдерживаю и выхожу из себя:

— Эх ты бессовестный! Ради голодающих Биафры и несчастных детей Экваториальной Африки ты бы хоть один вечер посидел дома, а не глушил в кабаре водку и не развратничал! Присмотрелся бы, сколько детей в твоём собственном квартале голодает. Небось считаешь, что на дураков напал? Какое тебе дело до того, что творится в Биафре? Плевать тебе и на то, что происходит в Родезии! Ты так удручён судьбой голодающих детей Биафры, что ножка цыплёнка тебе в горло не лезет! А ну, убирайся подобру-поздорову, пьяница, распутник, пока не надавал тебе тумаков!

…И опять ссора! И опять либо он, обозлённый, уходит, либо меня просят покинуть дом. И так каждый раз.

Если в обществе трахомные, слезящиеся глаза кого-то из присутствующих называют синими нарциссами, язык мой перестаёт меня слушаться, и я кричу: «Да перевернётся в гробу отец того нахала, который эти подслеповатые глаза называет синими нарциссами!» Если чью-то лысину называют курчавой головкой, я подношу зеркало к лицу её владельца и спрашиваю: «Ты называешь курчавым этот бильярдный шар? Можно ли это вообще назвать головой?»

…На днях один мой приятель увещевал меня:

— Так дальше жить нельзя! К чему обижать людей? Все будут осуждать и порицать тебя. Никто не захочет не только дружить с тобой, но и просто поддерживать знакомство. В конце концов ведь ты же сам из этого общества! Приглядись к себе повнимательнее и измени своё поведение. Ты должен соглашаться с тем, что говорят другие. Зачем тебе противоречить всем, обижать и отпугивать от себя людей?

— Ничего с собой не могу .поделать,— сетовал я.— Язык мой — враг мой, он не подчиняется мне. Посоветуй мне что-нибудь!

— Я принесу тебе книжку, которая называется «Правила нахождения друзей». Прочитай её и придерживайся её рекомендаций. Ты увидишь, что станешь таким же, как все. Всюду будешь самым желанным, самым милым гостем. Никто не будет ссориться с тобой и выгонять из своего дома.

Я согласился. На следующий день он принёс мне обещанную книгу. Прочтя её, я понял, что в ней и вправду содержится много полезных советов, применяя которые можно не только не нажить себе врагов, но и приобрести множество друзей. Например,

там сказано:

«В гостях старайтесь внимательно слушать собеседника, даже если в это время вас занимает более интересный предмет. Не скупитесь на похвалу и восторги в его адрес: восхищайтесь цветом его одежды и формой галстука. Если кто-либо из гостей начнёт хвалить моральные и душевные качества брата, отца или самого присутствующего, то вы должны поддакивать ему и соглашаться. Если у вашего партнёра большой и уродливый нос, говорите, что вы в восторге от его тонкого, аристократического профиля…» итд. и т. п.

Случилось, что через несколько дней после изучения этих правил я попал в гости и меня познакомили с одним из присутствующих. Фамилия его мне показалась знакомой — кажется, я знал его брата.

— Извините, пожалуйста, дорогой друг, нет ли у вас брата по имени Акбар-хан? — вежливо осведомился я.

— Как же, есть!