Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] Страница 40

— Пуве ву зашете пур ву эн бутель эспри де вен? — задала ему вопрос Глафира Семеновна.

Тот улыбнулся еще глупее и ответил:

— L’esprit de vin… C’est la boisson russe?.. Oui, madame…[24]

Он побежал вниз и через четверть часа, весь запыхавшийся, вернулся с бутылкой спирту и двумя рюмками на подносе.

— Смотри, Николай Иваныч, он воображает, что этот спирт мы пить будем, — улыбаясь, заметила Глафира Семеновна мужу. — Пуркуа ле вер? Иль не фо на ле вер, — обратилась она к слуге.

Тот опять глупо ухмыльнулся и спросил:

— Mais comment est-ce due vous prendrez, madame, sans verre?

— Вот дурак-то! — вырвалось у Глафиры Семеновны. — Да это разве пить? Разве это пур буар? Се не па пур буар.

— Comment donс pas boire? Et j’ai lu, madame, que les russes prennent tout ce avec grand plaisir. C’est l’eau de vin russe…[25]

— Да это идиот какой-то! Алле, алле… Положительно он думает, что мы будем пить этот спирт… Се пур фер тэ… Компренэ ву? Пур тэ. Вот.

И в доказательство Глафира Семеновна показала коридорному купленные ею накануне два жестяных чайника и таган.

— Ah! — ухмыльнулся коридорный, но не уходил. — Il faut voir, comment vous ferez le thé, madame![26] — Алле, алле…

Но он стоял и продолжал улыбаться.

— Pardon, madame, il faut voir…

Глафира Семеновна налила спирту в лампочку тагана, зажгла светильню, вылила графин воды в чайник и поставила его кипятиться на тагане.

Коридорный покачивал головой и твердил:

— C’est curieux, c’est curieux… Le thé a la russe… C’est curieux…[27] А правда, мадам, что в Петербурге ходят по улицам медведи и никогда лета не бывает, а всегда снег? — спросил он по-французски, но Глафира Семеновна не поняла его вопроса и сказала:

— Разбери, что он бормочет, Николай Иваныч! Да выгони ты его, бога ради. Я говорю — алле, алле, а он стоит и бормочет.

— Гарсон! Вон! Проваливай! — крикнул Николай Иванович и энергически указал на дверь.

Шаг за шагом, оглядываясь и покачивая головой, коридорный вышел за двери.

— Дикие, совсем дикие здесь люди, — сказала Глафира Семеновна. — А еще Париж! Про Париж-то ведь у нас говорят, что это высшая образованность.

Вскоре вода в тоненьком жестяном чайнике закипела, и Глафира Семеновна, насыпав чай в другой чайник, принялась его заваривать. Через минуту супруги наслаждались чаепитием.

— Соленого-то с вечера поевши, так на утро куда как хорошо основательно чайком побаловаться, — говорил Николай Иванович, выпив стакан чаю и принимаясь за второй.

— Конечно, уж во сто раз лучше, чем кофейное хлебово из суповых чашек суповыми ложками хлебать.

Пили они чай из стаканов, находившихся в их комнате при графинах с водой, без блюдечек и при одной чайной ложечке, захваченной для дороги из Петербурга. Дабы не распалять еще раз любопытство коридорного относительно питья спирта и приготовления чая, они не звали его вторично и не требовали чайной посуды.

На рю Лафайет

Напившись в охотку чаю с бутербродами, супруги стали собираться в магазин «Де Лувр». Глафира Семеновна оделась уже скромно — в простенькое шерстяное платье и в незатейливый плащ из легонькой материи.

— Ей-ей, не стоит здесь хороших нарядов трепать, право, не для кого. Дамы все такая рвань, в обтрепанных платьишках, — говорила она в свое оправдание, обращаясь к мужу.

Сойдя вниз, в бюро гостиницы они справились у хозяйки, далеко ли отстоит Луврский магазин.

— Pas loin, madame, pas loin, — отвечала хозяйка и принялась с жестами рассказывать, как близко отстоит магазин, показывая дорогу по плану Парижа, висящему на стене около конторки бюро.

— Поняла ли что-нибудь? — спросил жену Николай Иванович.

— Ничего не поняла, кроме того, что магазин недалеко. Но ничего не значит, все-таки пойдем пешком. Язык до Киева доведет. Надо же посмотреть улицы!

Уличное движение было в полном разгаре, когда супруги вышли из гостиницы и, пройдя переулки, свернули в большую улицу Лафайет. Городские часы, выставленные на столбе на перекрестке улицы, показывали половину одиннадцатого. Громыхали громадные омнибусы, переполненные публикой, вереницей тянулись одноконные коляски извозчиков, тащились парные ломовые телеги с лошадьми, запряженными в ряд и цугом, хлопали бичи, подобно ружейным выстрелам, спешили, наталкиваясь друг на друга и извиняясь, пешеходы; у открытых лавок с выставками различных товаров на улице, около дверей, продавцы и продавщицы зазывали покупателей, выкрикивали цены товаров и даже потрясали самими товарами.

— Tout en soie… Quatre-vingt centimes le mètre! — визгливым голосом кричала миловидная молодая девушка в черном платье и белом переднике, размахивая распущенным куском красной шелковой ленты.

— Aucune concurrence! — басил какой-то рослый усатый приказчик в дверях лавки, показывая проходившей публике поярковую шляпу и в то же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливал ее из хрустального графина водой.

Около некоторых из этих товарных выставок с обозначением цен на каждом предмете толпилась публика и рылась в товаре, торговалась, почти совершенно загораживая тротуар, так что не желающим протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой среди проезжавших извозчичьих экипажей, омнибусов и ломовых телег лавировали разносчики с лотками, корзинами и ручными тележками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. К их крикам присоединялись и крики блузников-мальчишек, сующих проходящим листки с рекламами и объявлениями от разных магазинов, крики продавцов газет, помахивающих листами нумеров и рассказывающих содержание этих нумеров.

Какой-то мальчишка-газетчик, махая руками, очень сильно толкнул Глафиру Семеновну, так что та даже соскочила с тротуара и сказала:

— Вот подлец-то! И чего это только полиция смотрит и не гоняет их с дороги!

— Действительно, беспорядок, — отвечал Николай Иванович, замахиваясь на убегающего мальчишку зонтиком. — И ведь что обидно: не можешь даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски ругательных слов. Глаша! — обратился он к жене. — Ты бы мне хоть тричетыре ругательных слова по-французски сказала, чтоб я мог выругаться при случае.

— Как я скажу, ежели я сама не знаю… Нас ругательным словам в пансионе не учили. У нас пансион был такой, что даже две генеральские дочки учились. Все было на деликатной ноге, так как же тут ругательствам-то учить!

— Да, это действительно. Но должна же ты знать, как «мерзавец» по-французски.

— Не знаю.

— А подлец?

— Тоже не знаю. Говорю тебе, что все было на деликатной ноге.

— По-русски его ругать — никакого толку не будет, потому он все равно не поймет, — рассуждал Николай Иванович. — Ты не знаешь, как и дубина по-французски?

— Не знаю. Дерево — арбр, а как дубина — не знаю. Да отругивайся покуда словами: кошон и лань, что значит осел и свинья.

— Что эдакому оболтусу, который тебя толкнул, свинья и осел? Надо как-нибудь похлеще его обремизить, чтобы чувствовал.

— Да ведь это покуда. Ну а насчет хлестких слов я дома в словаре справлюсь. Кошон — очень действительное слово.

Случай обругать сейчас же и представился. Из-за угла выскочил блузник с корзинкой, наполненной рыбой. С криком: «Il arrive, il arrive l’marquereau!» — он наткнулся на Николая Ивановича и хотя тотчас же извинился, сказав: «Pardon, monsieur», но Николай Иванович всетаки послал ему вдогонку слово «кошон». Услыхав это слово, блузник издалека иронически крикнул ему:

— Merci, monsieur, pour l’amabilité.

— He унялся, подлец? — грозно обернулся Николай Иванович к блузнику и спросил жену, что такое сказал блузник.

— За любезность тебя благодарит, — отвечала Глафира Семеновна.

— За какую любезность?

— А вот что ты его кошоном назвал. Учтивости тебя учит. Он тебя хоть и толкнул, но извинился, а ты ему все-таки: «Кошон».

— Ах, он подлец!

Николай Иванович обернулся к блузнику и издали погрозил ему кулаком. Блузник улыбнулся и в свою очередь погрозил Николаю Ивановичу кулаком.

— Скажите на милость, еще смеет в ответ кулаком грозиться! — воскликнул Николай Иванович и хотел броситься к блузнику, но Глафира Семеновна удержала его за рукав.

— Оставь… Ну что затевать скандал!.. Брось. Ведь может выйти драка. Плюнь… — сказала она.

Супруги выходили на площадь Большой Оперы.

Как все дешево!

На площади Большой Оперы супругов осадили со всех сторон барышники, предлагающие билеты на вечерний оперный спектакль. Барышники осаждали наших героев даже и тогда, когда эти последние подошли к городовому и стали его расспрашивать, как пройти в Луврский магазин, — и городовой нисколько не препятствовал этой осаде, что несказанно удивило их.

— Смотри: стало быть, здесь дозволено барышничать театральными билетами, — заметила Глафира Семеновна мужу. — Ведь прямо в глазах городового предлагают, даже около него, — и городовой хоть бы что!