Джон Шемякин - Дикий барин в домашних условиях (сборник) Страница 7

Истошная женская красота делает меня беспомощным. Так бы я терпеть мог ещё долго. Тем более что обезболивающие лекарства щедро дарят мне и свежесть восприятия мира, и лёгкость общения. И неуловимое обаяние порока. Взойдёшь к себе в кабинет, горсть опрокинешь в пасть и с хаусовской лёгкостью начинаешь работу с персоналом.

А так утром меня нарядили в праздничное пальто, надели шапочку с помпоном, варежки продели на резинках через рукава, препоясали ремнём с пряжкой и сунули в карман записку с домашним адресом, именем и телефоном. Шмыгая носом, сжал в руке краюшку хлебца с крупнопомольной солью, сел в автомобиль и поехал, гордо подпрыгивая на заднем сиденье, в больничку.

Больницу выбирали самую хорошую, то есть, понятное дело, дорогостоящую. Поэтому дали мне с собой денег в платке. И наставление о том, как деньги те с умом тратить и честь свою при этом не потерять.

Подъехали к «Медгарду». По поводу этого названия ещё пошучу, конечно. Начну прямо сейчас, и некоторые меня поймут. Подъехали к «Assguard»’у. Подъезд сопровождён уместным шлагбаумом, и при шлагбауме стоят несколько мордастеньких. Лица очень симпатичные, прохладного брейгелевского письма. За въезд в чертоги медицинского всеобщего спасения попросили денег. Я подумал, что странновато это, наверное, деньги брать за въезд на больничную территорию, которая на самом деле, скорее всего, просто кусок общественной муниципальной земли, обнесённый невысоким забором, ну да ладно. Отдал горсть мелочи из окна.

В регистратуре спрашивают паспорт. Меня эта просьба несколько удивила. Даже стал спрашивать:

– А зачем вам мои паспортные данные? Денег я принёс – хотите, пересчитайте, вдруг не хватит?! Паспорт-то для чего? А если у меня гонорея?! – Это я специально громко спросил, чтобы на меня все посмотрели – очень я был сегодня красивый. – Или вдруг к вам дочка чья-нибудь придёт для абортации – вы тоже спрашиваете паспорт?! Вы же коммерческое учреждение, оказывате за деньги медицинскую помощь. В ресторане паспорт у меня не спрашивают. В университете не спрашивают паспорт. Не спрашивают у меня паспорт и в прочих учреждениях. Зачем вам? Ответьте, молю… Или давайте устроим перекрёстную проверку документов! Я же вас совсем не знаю, хотя уже очарован и смят…

Вместо ответа протянули договор – зелёный на белом. Попросили расписаться в договоре.

Понятно, что боль в плече толкает и на бóльшие безрассудства. Подписал я договор размером с акт о безоговорочной капитуляции не читая. Хрен его знает, что делают с теми, кто не согласен с пунктом, например, 12.9 или 19.5? Может, вносят изменения в договор, а может, гонят взашей и смеются, стоя на крыльце, над хромающим по дороге занудой.

Подписал, короче. Только моноклем сверкнул и щекой аристократично дёрнул. Тут мне и паспорт вернули, переписав из него забытый мной адрес прописки и повздыхав слабо над моей паспортной фотокарточкой. Я на ней сижу верхом на буланом Сиваше (сыне Свияша и Вешенки) с обнажённой саблей и в полуметровых усах. Очень старался – всем моя фотокарточка на паспорт нравится.

Тут же, не успел я подписать договор, попросили вежливо ещё денег. Больше, чем за въезд на территорию, но терпимо: за консультацию – 750 рублей. И подчеркнули голосом, что это только для начала.

Сбегали за сдачей. Недолго отсутствовали. Верно, есть куда сбегать разменять.

Скинул праздничное зелёное пальто с лисьим воротником, запихнул в рукав шапку с помпоном, содрал с себя варежки и, прыгая через две ступеньки, кинулся лечиться. Но перед этим решил попить кофе из красиво расставленных кофейных аппаратов.

Подхожу к одному из аппаратов, широко улыбаясь. Это происходит не от моего природного добродушия, как думают некоторые, а строго от моего отношения к природе вещей. Ко всему, чей принцип действия мне не понятен, особенно к тому, внутри чего бушует электричество и кипяток, взнузданный паром, я подхожу с деликатностью и коварством. Рукой нащупываю рубильник на спине, а другой рукой глажу по лицу агрегата, спускаясь плавно к кнопкам, и внезапно целую прорезь для принятия купюр. Или что там есть ещё, не всегда могу подобрать название. К розетке же проскальзываю боком, как бы случайно, а потом в прыжке всовываю в неё приготовленный и трепещущий в руке штепсель.

С микроволновкой отношения сложные. Как с капризной, но доступной соседкой-выпивашкой. Пользуюсь, но жду подвоха. Телевизор я смазываю барсучьим жиром и танцую перед ним. За это он мне показывает новости из Судана, судя по простыням, развешенным в студии за двумя истерически орущими дикторами в полосатых накидках на голое тело.

А кофейный аппарат – это как английский гвардеец на посту. Огромное желание дать пинка или всунуть ему что-нибудь инородное под шапку. Однако люди кругом, и вообще…

Вот так я отношусь к кофейным аппаратам. Достаю двадцать целковых из пропотевшего кармана – заказать хочу капучино. Только из-за названия. А меня сестра в морковного цвета ансамбле останавливает. Весело кричит через весь коридор:

– Вы в него денег не суйте! Он деньги берёт, а кофе не даёт!

Такая добряшка! Так смеётся! Как Вешенка – мать Сиваша, жена Свияша.

Это хорошо, что я ей понравился, а то могла бы и смолчать. Что ей до меня? Аппарат ведь стоит, приветливо помаргивая включёнными лампами, заманивает болезных лохов. Так ведь гораздо интереснее: деньги брать, а давать кофе – шиш. Почему не выключили, почему не вывесили кривенькое объявленьице – тоже понятно. Если за парковку у больницы брать деньги, за первоначальный приём тоже, чего ж не попользоваться народной трудовой копейкой за бесплодные ожидания кофе?..

Кабинет врача на втором этаже. Между стоматологией и родильным отделением. Из родильного отделения при звуках моих скачков вылезло несколько разнообразных женских лиц. Из числа тех, наверное, кто вовремя паспорт не показал или не спросил, не знаю. Кто не отказал своевременно, вот!

В ожидании врача сидел рядом с двумя сутуленькими и одним откровенно горбатым. Вот ведь как, думал я, складывается человеческая жизнь. Долгие годы лепишь из себя образ победителя и всестороннего гения, а потом звонят тебе: «Мы из клиники современной эстетической медицины! Не могли бы срочно подъехать к нам?» Подъезжаешь, выпиваешь чаю, а просыпаешься уже в румынских Карпатах, на проволоке под куполом замковой церкви, с огромным носом и взрезанным от уха до уха ртом.

Я люблю иногда пофантазировать на эту тему. Особенно в такие минуты, когда ты сидишь на одной скамейке с горбатыми, а на тебя смотрят через стекло беременные.

Продолжая мысленно пробираться мокрыми горными тропами к Бухаресту, отбиваясь от волков горящим поленом, болтал ногами и приветливо смотрел по сторонам. Сосед слева, тот, который горбатенький, листал журнал, остановился на статье «Позы, необходимые для зачатия» и повернулся ко мне с некоторой даже обидой. Как мне показалось.

Продолжая болтать ногами, притворился глубоко спящим и немного похрапел для убедительности. Всё ж я хитрый парень, да. Лис этакой.

А тут и врач вызывает меня, молча открыв двери. Я люблю, когда так. Без лишних слов и суеты, без грохота дежурных фраз. Хорошо: дверь открылась, ты зашёл, дверь закрылась, врач поднимает бровь, ты скидаешь с себя заскорузлые галифе, врач поднимает вторую бровь – всё! Дверь хлоп-хлоп! Ис-це-лён! Ис-це-лён! С трёхлитровой банкой ртутной мази бежишь в расположение части, только уши пунцовеют от радости: столько внимания тебе, уважения столько! А то взяли моду – трендеть с пациентами. Паспорт переписали, 750 рублей на кассу занёс – сиди, входи в любую открывшуюся дверь. За каждой тебя ждёт избавление от мук, душ и присыпка.

Захожу в кабинет. Не сказать, чтобы роскошь меня в этом кабинете окружила. Скорее спартанский дух и самоотречение, нежели нега и довольство.

– На что жалуетесь? – слышу вопрос.

Отвечать-то как, думаю, с причитаниями и тонким воем или деловито, рубая стол ребром ладони?

Отвечаю, что так, мол, и так, две судимости, по ранению представлен к снятию, плечо вот, поднять не могу, опустить тоже, постоянно ожидание боли сводит на нет медикаментозные попытки вернуть меня в мир добрых людей и пр. Всю правду рассказываю.

– Раздевайтесь! – команда.

Ну, я, худо-бедно, вроде как под музыку начинаю раздеваться, стараясь выгодней, выигрышней смотреться при свете дня на фоне салатовых стен. Цвет стен вообще очень удачно выбран. На фоне такой покраски любой кажется бесконечно далёким от счастья. Но я не унываю, напеваю себе, продолжаю раздеваться, вытаскиваю из-за ремня свитер, он в брюки у меня заправлен всегда удачно, комков почти не бывает. Парам-да-да-дам-парам…

Обычно в меня влюбляются немолодые, не очень здоровые женщины с тяжёлым характером.

Очень много среди них женщин с трудной биографией, в которой по трассе идут ночью грузовики-большегрузы с окатышем, бьются волны о гранит японских береговых укреплений на Сахалине, армяне – начальники базы, дети, арестованные за кражу сестры, парализованная бабушка за ситцевой занавеской ждёт своей отправки в Казань с билетом в вставных зубах, слегка придавленная чемоданом, на котором в такт слабому ее дыханию качаются поллитровочка, стаканчики и чья-то русая есенинская голова.