Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову Страница 7

— Частушку?!

— Ну да. Тоже, поэт. Это… снюхались. А частушки такие! — и Дерибасов исполнил единственную сочиненную им еще до женитьбы частушку:

Я у милки две грудинакручу на бигуди!Если пышной будет грудь,замуж выйдет как-нибудь!

— Кошмар, — оценила Эвелина Пранская.

— Могу еще спеть, — предложил Дерибасов. — Только это самая приличная. Он раньше, это, что «Я у Зойки две груди…» пел. Мать ее не выдержала, кипятком его ошпарила. Теперь «я у милки» поет.

— Надо же! — огорчилась Эвелина Пранская. — А я бросила все, дочка болеет, муж в командировке… а… как же это?

— А так, — мстительно сказал Дерибасов.

— А… Зоя? — осторожно спросила Эвелина Пранская.

— Зоенька? — рассмеялся Дерибасов. — Мне очень неудобно вам так в лицо… Но… простите меня, у меня самого четверо детей, нет, пятеро, три дочки… если хоть одна будет похожа на эту… эту Зоеньку, с вашего разрешения, и не то, что в десятом классе, а хоть в сороковом, я ее… — Дерибасов раздул ноздри, вытолкнул воздух и грозно продолжил: — Я простой сельский парень, у меня это… Ну, полный дом детей! И люди у нас честные, прямые. А Зойка — выродок, общедеревенское мнение — шлюха она, простите за выражение, но я простой человек, я говорю, что есть!

— Как? — растерянно сказала Эвелина Пранская. — В 10 классе?!

— Так! — уверенно сказал Дерибасов. И вдруг его осенило. Мысль, пришедшая к нему, была так хороша, что он даже зажмурился.

— То есть была, — сказал он печально.

— Почему была? — спросила Эвелина Пранская.

— А позавчера утопилась, — развел руками Дерибасов. — Плакали мы, но даже с облегчением, честно говоря. Да и бог с ней, может, что поняла. Вы знаете, я простой парень, говорю, что думаю, у нас в Назарьино все простые люди, так вот нам ее не жаль! Старухи говорили — только могила исправит. Старость мудра. Мать однажды кричала: «Хоть бы убил кто — позор на всю семью!» Знаете, что такое осуждение коллектива? — сурово спросил Дерибасов.

Эвелина Пранская машинально кивнула.

— В общем — утопилась. Или еще кто вмешался — милиция понаехала, выясняют…

— Милиция? — испуганно спросила Эвелина Пранская. — А стихи?

— И вот ведь стерва, — продолжал Дерибасов грозно, — ну умерла бы так умерла, простите за прямоту, я говорю, что думаю, я простой парень, так она за день до смерти письма разослала-содрала стихи откуда-то, вот, вам написала, еще в милицию письмо отправила: «Меня убили!» А братишка ее видел — Витька, хороший пацан — плачет, за сестру стыдно, но рассказывает и мать утешает еще — мужик будет!

— Да-а-а?! — сказала Эвелина Пранская и перевела дыхание.

Перевел дыхание и Дерибасов. На него накатила какая-то волна, он врал так, словно бился насмерть за свою жизнь. В голове звенело, он даже дрожал, отчего звенела в унисон серебряная цепочка для Заиньки, спрятанная в «пистон» от дотошной и глазастой Евдокии.

— А… это, — сказал Дерибасов, — а вас в Назарьино уже ждут. Да-а… Витька как рассказал — и смех и грех, уже между собой шепчутся: «Скоро из газеты приедут. Посмотрим на представителей средств массовой информации…»

— А Михаил Венедиктович? — обреченно спросила Эвелина Пранская.

— В ЛТП, — отрезал Дерибасов.

— Да, — сказала потерянно Эвелина Пранская, — спасибо, Михаил, — повторила Эвелина Пранская, — конечно, ехать туда не стоит… милиция работает… и дочку не с кем…

— Конечно! Гос-с-споди! Как божий день! До свидания! — Дерибасов решительно встал и протянул руку. — До свидания. Я лично очень верю в наше Назарьино. Это не красные словца, нет! У нас живут и работают прекрасные люди, и у нас еще вырастут великие поэты и художники, только дайте время!

Эвелина Пранская машинально жала протянутую руку, блуждала взглядом. Потом закинула сумку за спину, и, отстраненно повторив:

— Да, Михаил, да! — привычно улыбнулась и ушла.

Через полчаса автобус отошел, а в пять с минутами, дернувшись в последний раз, затих. Дерибасов похлопал себя по карману с деньгами и, насвистывая, легко соскочил на землю.

В деревне было тихо, но странным это не казалось — по воскресеньям Назарьино любило поспать.

— …Это, — Евдокия зевнула, — скоко привез?

Муж Михаил хохотнул и чмокнул жену в подбородок.

— Евдокия, — сказал он грозно, — как дела? Блюла ли себя?

Евдокия послюнявила пальцы, и, считая бумажки, сказала:

— Это… восемь… девять… хорошо… тринадцать… вчера у Осиновых девка топилась, всю деревню переполошила… это… двадцать…

Дерибасов застыл.

— Как?! Как утопилась? — наконец спросил он. — А почему сегодня тихо?

— …сорок, — сказала Евдокия, — говорю тебе — не утопилась, а топилась. Витька вытащил — мужик будет! Откачали… сорок два… два… два… черт, сбилась!

Дерибасов ходил по комнате, трогал щеки, глубоко дышал, посмотрелся в зеркало.

— Дуня, — наконец выронил он, — смотри, что я тебе привез: цепочка серебряная, весь город носит… — И полез в «пистон»…

Посадив жену Евдокию на серебряную цепь, Дерибасов отметил появившиеся на ее тугих щеках ямочки и испытал законную супружескую гордость.

— Ну как? — спросила жена Евдокия.

— Гармония… — грустно улыбнулся муж Михаил.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

«ЧТО НАПИСАНО ПЕРОМ…»

Глава 5

«Не хлебом единым…»

— Гармония, — сказал Михаил Дерибасов.

— Что гармония? — подозрительно спросила Евдокия Дерибасова.

— А то, — ухмыльнулся муж Михаил и щелкнул замками кейса. Зачитанная тощенькая брошюрка «Гармония супружеской жизни» смущенно примостилась на дальнем от Евдокии углу стола.

Дунины кулаки вдавились в бедра, она покраснела.

— Королева, — гордо сказал муж Михаил.

— Шут! — отрезала Дуня.

— Деревня! — ласково хихикнул муж Михаил. — «Королева Марго». Дюма. Ах, Дуня, в Ташлореченске на книжной менялке стоимость стоящих книг измеряется в «Королевах». За «Гармонию» просили полторы, я убил их иронией и взял за одну…

— Скоко? — перебила Дуня.

— Ну, пятнадцать, — поскучнел Михаил. — Одна «Королева» — полтора червонца, знать надо…

Дуня двинулась вокруг стола. Муж Михаил обходил стол в том же направлении и с той же скоростью. «Гармонию» он прихватил с собой.

— Дуня, — убеждал муж Михаил, — не дури. Слышишь?! Я же о тебе заботился… Знаешь, что тут уже в предисловии написано?.. Вот остановись, я прочту…

Но остановилась Евдокия не вдруг. А вспомнив о деле.

— Это, — сказала она, нахмурившись. — Тут Елисеич заходил.

— Да ну?! — поспешно обрадовался муж Михаил. — Что ж ты молчишь, дура? — сконтратаковал он. — Мужик приходит к мужику, можно сказать, компаньон приходит к компаньону, и дело, на котором, значит, зиждется материальное благосостояние нашей семьи, простаивает.

Зажав «Гармонию» под подбородком, Дерибасов шустро натянул сапоги, сунул брошюру за голенище, вернулся к кейсу и выхватил из него стопку исписанных листков. Дуня метнула острый взгляд. На верхнем значилось: «Расписка дана мною, студенткой 4 курса Ташлореченского университета Сапега Натальей Борисовной в получении от М. В. Дерибасова ста рублей за перевод с французского монографии Поля Жирара „Шампиньоны в моем доме“».

— В моем доме! — со значением сказала Дуня и взяла паузу.

Дом был действительно Дунин. В семейной игре в «дурака» этот аргумент был козырным тузом и придерживался до конца.

Чаще всего под шестым чувством подразумевают интуицию. Шестое же чувство Евдокии была здоровая бдительность. Шла она от бабки по материнской линии Марфы Скуратовой, выявившей в тридцатые годы в окрестностях Назарьино с полдюжины агентов различных иностранных разведок. В обоих полушариях Дуниного мозга вспыхнуло по красной лампочке тревоги, и их отблеск проступил на щеках: сто пятнадцать рублей осталось в городе, причем большая часть у молоденькой девчонки. Городской. В дом же прибыло: стыдная книжонка, что и на полку-то не поставишь, и пачка каракулей. Евдокия пригнула голову и, как на рога, нанизала мужа Михаила на острый тяжелый взгляд. Муж Михаил спокойно слез с рогов и треснул кулаком по столу:

— Не бабьего ума! — рявкнул он. — Не лезь в мой бизнес! — И, дождавшись, когда взгляд Дуни стал комолым, примирительно добавил: — И потом, Елисеич в доле и в курсе. Так что полтинник сейчас с компаньона взыщу.

— И книжонку ему подари, — прыснула Дуня, и ямочки заняли привычное место на ее щеках.

Дерибасов хохотнул, шлепнул Дуню по заду и вышмыгнул.

Вообще-то с книжной полкой Дуня была не права. За год, прошедший с покупки «стенки», Дерибасов забил книжный «сектор» так плотно, что только брошюрку туда и можно было просунуть. В книголюбстве Дерибасову импонировало все: отсчитывать нешуточные суммы за престижные красивые книги, читать их, упоминать о том, что их читал, цитировать смачные обороты, обменивать книги, подбирать серии, продавать за солидные деньги, наконец, называть Евдокию примитивом и необразованной дурой.