Илья Суслов - Рассказы о товарище Сталине и других товарищах Страница 9

— Алло! — осторожно спросил я, — Слышите меня?

— Так точно, товарищ Суслов! — прошептал, выдохнул он.

— Я по поводу фресок на домике Чайковского, — сказал я. — Тут Борис Николаевич Полевой... думает, что это скороспелое решение... рубить, понимаете, топорами... Дикость какая-то... А вы что думаете?

— Будет сделано, товарищ Суслов, — ответил клинский вождь. — Я лично, лично я прослежу... Не беспокойтесь...

— Всего хорошего, товарищ, — и я повесил трубку.

Я представил себе, как он собрал своих райкомовских, какой дикий разнос он им сейчас учинит, как Клавка из отдела культуры будет плакать в коридоре, потому что она ведь хотела как лучше, и народ просил, потому что пстракт проклятый, непонятно ничего, как начальник городской милиции приказывает дружинникам и пенсионерам отнести топоры на место, ишь до чего додумались, воспитывать художников надо, а не топорами размахивать, топорами каждый может, и Иван Тимофеевич вишь какой недовольный, видно накрутили ему хвост из Москвы...

И как трудящиеся поворачивают от домика Чайковского, объединяясь в небольшие группы, чтобы в подъездах «на троих» обсудить, что же все-таки произошло и отчего не дали свершиться благому делу, потому как пстракт он и есть пстракт.

Приехал Полевой, позвонил по той же вертушке по своим каналам, Вадим Сидур вздохнул и посмотрел на меня с облегчением и завистью...

Великая «вертушка»!.. Сколько людей было возвышено ею, сколько низвергнуто. Какие ошибки и преступления были совершены одним телефонным звонком, раздавшемся из этого аппарата! Все кануло в Лету. Ни подписи, ни документа. История, не имеющая своих летописцев. Тайна. Вечность.

Через десять лет я работал в «Литературной газете». У нас было правило: на время праздничных и выходных дней кто-нибудь из состава редакции должен был дежурить в кабинете главного редактора, на случай, если позвонит «вертушка». Надо было записать фамилию или номер звонившего и дать знать Александру Борисовичу Чаковскому.

На какой-то праздник выпала моя очередь. Я сел в кабинете у Чака, как мы его называли, и стал писать что-то бессмертное.

Позвонила «вертушка». Странное, надо сказать, чувство. Еще ничего не случилось, а боязно.

— Слушаю, — сказал я.

— Саша? — сказали в трубке. — Хочу у тебя что-то спросить.

— Александра Борисовича сейчас нет. Это Суслов дежурит из отдела сатиры и юмора.

— Мне вас и надо, — сказал голос. — Это Александров из канцелярии Леонида Ильича.

— Да...

— Понимаете, мы тут с моими коллегами сейчас прочли рассказик на вашей странице. Они говорят: смешно, а я вот не согласен. Мне не смешно. А вам смешно?

Ну-ка, милый читатель, поставьте себя на мое место. Вот-вот, именно это я и чувствовал. Я осторожно спросил:

— Товарищ Александров, вы мне сейчас звоните как помощник товарища Брежнева или как читатель?

— Да что вы! — сказал он, — конечно, как читатель. Я и Саше позвонил, чтобы узнать его мнение.

— А если как читатель, — разъяряясь, сказал я, — так чего ж вы звоните по «вертушке»? Так и инфаркт схватить недолго! Я по «вертушке» такие вопросы обсуждать не могу! У меня тоже нервы есть! Позвоните в мой кабинет по нормальному телефону, и я вам все объясню.

— А у меня другого телефона и нет, — простодушно сказал Александров. — Но я попробую. Что это им смешно, а мне не смешно? Что я, хуже их, что ли?

Я дал ему свой номер и помчался на пятый этаж.

— Ну надо же! — говорил я себе. — А если бы он нарвался на Чака? Где бы я сегодня был? Ведь Чак не понимает, что он, этот деятель, звонит как читатель! Для него сам вопрос по «вертушке» — уже директива!

Александров позвонил по моему телефону, и я объяснил ему, почему его коллеги правы, а он нет. Рассказ действительно был смешной. И острый. Я, конечно, не стал рассказывать ему про подтекст и про неуправляемую ассоциацию, но ему и так было приятно, что кто-то ему объяснил, и теперь он все понимает. И мы очень тепло простились. И я не загремел с работы...

М-да. Вот так и были спасены фрески на домике Чайковского в Клину.

Их снесли, конечно. Но это было уже в следующем году.

ОККУПАНТЫ

Моя подруга Авива называет меня оккупантом.

«Зачем вы пришли в нашу страну, оккупанты?» — спрашивает она.

Авива приехала из Риги лет пятнадцать назад. Она совершенная американка, но все равно обращается со мной, как с оккупантом.

«Авива, — говорю я, — я не оккупант. Мне тогда было всего семь лет. Я вас не оккупировал.»

«Все равно оккупант, — говорит Авива. — Кто вас звал? Вы всегда так: кто меньше и слабее вас, тех вы и захватываете. Гадко это...»

«Я с тобой согласен, — говорю я. — Не приставай.»

А мысли мои где-то там, в прошлом... Читатель, вероятно, ждет, что сейчас я перенесусь в Чехословакию, в Венгрию, в Афганистан... Нет, я иду по Первой Мещанской с Марком и говорю:

— Ну что делать? Родителей жалко. Когда я не прихожу домой ночью, они не спят. Нам с тобой уже под тридцать, а для стариков наших мы все еще дети...

— Что же ты хочешь? — отвечает Марк. — Пока мы живем с родителями в одной комнате, так всегда будет.

— Ну не могу же я привести Лидку домой! — возмущаюсь я. — Проклятое жилье! Где его взять?

Марк молчит. У него та же проблема.

— Вот что, — говорю я. — Давай, сыграем в одну игру. Я напишу письмо Суслову. Суслову от Суслова. Я напишу его очень искренне. Может быть, какой-нибудь холуй растрогается и передаст ему письмо. А там — чем черт не шутит? Вдруг даст команду?.. Вот просто так!

— Дурак ты, — сказал Марк. — Дожил до седых волос, а дурак. Ну зачем ты товарищу Суслову? У него таких писем — миллион. Каждому комнату давать? Ты опупел малость. Женись на богатой девочке — вот тебе и комната!

— Ну не хочу я на богатой! — говорю я. — Что я с ней ночью буду делать?

Я иду домой и пишу письмо.

«Москва. Кремль. Товарищу Суслову М. А.

Уважаемый товарищ Суслов! Я молодой инженер. Мне 28 лет. Я живу с моими родителями в одной комнате. У нас большая светлая комната 19 квадратных метров. И соседи у нас только одни — муж и жена. Старенькие. И мы с ними дружим. У нас все удобства: вода, раздельный туалет, кухня, ванна. Мама моя очень переживает, что я до сих пор не женился. Но я не могу этого сделать, потому что мне некуда привести жену. Жениться по расчету я не хочу. А встать на очередь на получение комнаты я не имею права: у нас больше трех квадратных метров на человека, и никакой райисполком не примет наше заявление. Вступить в кооператив я тоже не могу, потому что я получаю всего сто тридцать рублей в месяц, а у родителей моих денег нет. Вот такая проблема, уважаемый товарищ Суслов. Что меня побудило написать вам? Во-первых, я тоже Суслов, а Вы, быть может, не так уж часто получаете письма от своих однофамильцев. Меня и так все донимают: не родственник ли я Вам? А во-вторых, вдруг у Вас есть сын моего возраста. Он ведь тоже тогда Суслов. И вдруг у него те же проблемы, что и у меня? Спросите его. И, пожалуйста, дайте мне комнату, чтобы я мог, наконец, порадовать маму, а то она ждет не дождется внуков. Не могу же я производить их в одной комнате с папой и мамой.

Уважающий Вас Илья Суслов.»

Я вышел на улицу и бросил письмо в почтовый ящик.

— Илья, — сказала мне бледная начальница, — вас вызывают в райком партии. К секретарю. Что вы еще натворили?

— Чего это они? — сказал я. — Я беспартийный.

— Раз вызывают, надо идти, — сказала начальница.

Я пошел.

В райкоме милиционер проверил мою фамилию, посмотрел в список и пропустил наверх. Секретарь райкома оказалась женщиной. Такая блондинка с шестимесячной. Мы разглядывали друг друга.

— Вы писали письмо в Центральный комитет партии? — вдруг спросила она.

— Э-э-э..., — сказал я, — в каком смысле?

— В простом смысле. Вы писали письмо товарищу Суслову?

— Суслову?

— Ну что вы, — мягко улыбнулась она. — Я же вас не съем. Суслову.

— А, Суслову! Суслову писал.

— Отчаянное, надо сказать, письмо.

— А почему, собственно, вы меня вызвали? Я ведь Суслову писал.

— Ну вы же понимаете, что товарищ Суслов не сможет вас принять. Вот меня и попросили с вами поговорить.

— А почему бы, кстати, ему меня не принять? — немного наглея, спросил я. — Я ведь не заразный.

— О-о! — сказала она. — Вы этот тон оставьте. Вы не у тети Вали на именинах.

— Хорошо, — сказал я. — Так как там с комнатой? Куда приходить за ордером?

Она внимательно на меня посмотрела. Лицо ее было холодным и строгим.

— Вы знаете, что у нас была война? — спросила она. — Вы знаете, сколько людей у нас еще живут в подвалах и бараках? По шестнадцать человек в комнате живут. А вас всего трое.

— Вы тоже в бараке живете? — спросил я. — Может, в подвале живете?