Игорь Губерман - Гарики на каждый день Страница 10

Том II

НЕ В СИЛАХ ЖИТЬ Я КОЛЛЕКТИВНО:ПО ВОЛЕ ТЯГОСТНОГО РОКАМНЕ С ИДИОТАМИ – ПРОТИВНО,А СРЕДИ УМНЫХ – ОДИНОКО.ЖИВЯ ЛЕГКО И СИРОТЛИВО,БЛАЖЕН, КАК ПАЛЬМА НА БОЛОТЕ,ЕВРЕЙ СЛАВЯНСКОГО РАЗЛИВА,АНТИСЕМИТ БЕЗ КРАЙНЕЙ ПЛОТИ.

XI. Вот женщина: она грустит, что зеркало ее толстит

Кто ищет истину, держисьу парадокса на краю;вот женщины: дают нам жизнь,а после жить нам не дают.

Природа женская лихаи много мужеской сильней,но что у бабы вне греха,то от лукавого у ней.

Смотрит с гвоздика портретна кручину вдовию,а миленка больше нет,скинулся в Жидовию.

Добро со злом природой смешаны,как тьма ночей со светом дней;чем больше ангельского в женщине,тем гуще дьявольское в ней.

Была и я любима,теперь тоскую дома,течет прохожий мимо,никем я не ебома.

Душа болит, свербит и мается,и глухо в теле канителится,если никто не покушаетсяна целомудрие владелицы.

Старушка – воплощенное приличие,но в память, что была она лиха,похоже ее сморщенное личикона спекшееся яблоко греха.

Должно быть, зрелые блудницыогонь и пыл, слова и позывоспринимают как страницыпустой предшествующей прозы.

Все переменилось бы кругом,если бы везде вокруг и рядомженщины раскинули умом,как сейчас раскидывают задом.

Мечты питая и надежды,девицы скачут из одежды;а погодя – опять в одежде,но умудреннее, чем прежде.

Носишь радостную мордуи не знаешь, что позор –при таких широких бедрах– такой узкий кругозор.

Улетел мой ясный соколбасурмана воевать,а на мне ночует свекор,чтоб не смела блядовать.

Кичились майские красоткинадменной грацией своей;дохнул октябрь – и стали тетки,тела давно минувших дней.

Родясь из коконов на свет,мы совершаем круг в природе,и бабочки преклонных летопять на гусениц походят.

Ум хорош, но мучает и сушит,и совсем ненадобен порой;женщина имеет плоть и душу,думая то первой, то второй.

Ребро Адаму вырезать пришлось,и женщину Господь из кости создал:ребро – была единственная кость,лишенная какого-либо мозга.

Есть бабы – храмы: строг фасад,чиста невинность красок свежих;а позади – дремучий сад,притон прохожих и проезжих.

Послабленье народу вредит,ухудшаются нравы столичные,одеваются девки в кредит,раздеваются за наличные.

Она была собой прекрасна,и ей владел любой подлец;она была на все согласна,и даже – на худой конец.

Ключ к женщине – восторг и фимиам,ей больше ничего от нас не надо,и стоит нам упасть к ее ногам,как женщина, вздохнув, ложится рядом.

У женщин юбки все короче;коленных чашечек стриптизнапоминает ближе к ночи,что существует весь сервиз.

Мой миленький дружокне дует в свой рожок,и будут у дружказа это два рожка.

Я евреям не даю,я в ладу с эпохою,я их сразу узнаю –по носу и по хую.

Ты, подружка дорогая,зря такая робкая;лично я, хотя худая,но ужасно ебкая.

Трепещет юной девы сердценад платьев красочными кучами:во что одеться, чтоб раздетьсякак можно счастливей при случае?

Вот женщину я обнимаю,она ко мне льнет, пламенея,а Ева, я вдруг понимаю,и яблоко съела, и змея.

Мы дарим женщине цветы,звезду с небес, круженье бала,и переходим с ней на ты,а после дарим очень мало.

В мужчине ум – решающая ценностьи сила – чтоб играла и кипела,а в женщине пленяет нас душевностьи многие другие части тела.

Мои позавчерашние подругиимеют уже взрослых дочерейи славятся в безнравственной округевоинственной моральностью своей.

Быть бабой – трудная задача,держись графиней и не хнычь;чужой мужик – что пух цыплячий,а свой привычный – что кирпич.

Будь опаслив! Извечно готоволюто сплетничать женское племя,ибо в женщине всякое словопрорастает не хуже, чем семя.

Есть бабы, очень строгие в девицах,умевшие дерзить и отвечать,и при совокуплении на лицахлежит у них свирепости печать.

Плевать нам на украденные вещи,пускай их даже сдернут прямо с тела,бандиты омерзительны для женщинза то, что раздевают их без дела.

Одна из тайн той женской прелести,что не видна для них самих –в неясном, смутном, слитном шелестетепла, клубящегося в них.

Такие роскошные бюсты бывают(я видывал это, на слово поверьте),что вдруг их некстати, но так вспоминают,что печень болит у подкравшейся смерти.

Чем сладкозвучнее напевыи чем банальнее они,тем легче трепетные девыскидают платьица на пни.

Есть дамы: каменны, как мрамор,и холодны, как зеркала,но чуть смягчившись, эти дамыв дальнейшем липнут, как смола.

У целомудренных особпутем таинственных теченийпрокисший зря любовный сокидет в кефир нравоучений.

У женщин дух и тело слитны:они способны к чудесам,когда, как руки для молитвы,подъемлют ноги к небесам.

Все нежней и сладостней мужчины,женщины все тверже и железней;скоро в мужиках не без причиныженские объявятся болезни.

Над мужским смеется простодушьемтрепетная живость нежных линий,от романа делаясь воздушней,от новеллы делаясь невинней.

Ах, ветер времени зловещий,причина множества кручин!Ты изменяешь форму женщини содержание мужчин.

Есть бабы – я боюсь их как проклятья –такая ни за что с тобой не ляжет,покуда, теребя застежки платья,вчерашнее кино не перескажет.

Всегда мне было интересно,как поразительно греховнодуховность женщины – телесна,а тело – дьявольски духовно.

Блестя глазами сокровенно,стыдясь вульгарности подруг,девица ждет любви смиренно,как муху робко ждет паук.

Бабы одеваются сейчас,помня, что слыхали от подружек:цель наряда женщины – показ,что и без него она не хуже.

Процесс эмансипации не сложени мною наблюдался много раз:везде, где быть мужчиной мы не можем,подруги ускользают из-под нас.

На женщин сквозь покровы их нарядовмы смотрим, как на свет из темноты;увяли бы цветы от наших взглядов,а бабы – расцветают, как цветы.

Бросьте, девки, приставать –дескать, хватит всем давать:как я буду не давать,если всюду есть кровать?

Умерь обильные кормавозделывай свой сад,и будет стройная корма,и собранный фасад.

Не тоскуй, старушка Песя,о капризах непогоды,лучше лейся, словно песня,сквозь оставшиеся годы.

Боже, Боже, до чего жестал миленок инвалид:сам топтать меня не может,а соседу – не велит.

Была тихоней тетя Хаяи только с Хаимом по ночамтакая делалась лихая,что Хаим то хрюкал, то мычал.

О чем ты, Божия раба,бормочешь стонами своими?Душа строга, а плоть слаба –верчусь и маюсь между ними.

Суров к подругам возраста мороз,выстуживают нежность ветры дней,слетают лепестки с увядших роз,и сделались шипы на них видней.

Мы шли до края и за крайи в риске и в чаду,и все, с кем мы знавали рай,нам встретятся в аду.

XII. Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного

Живя в загадочной отчизне,из ночи в день десятки летмы пьем за русский образ жизни,где образ есть, а жизни нет.

Родившись в сумрачное время,гляжу вперед не дальше дня;живу беспечно, как в гареме,где завтра выебут меня.

Когда поднимается рюмка,любая печать и напастьспадает быстрее, чем юбкас девицы, спешащей упасть.

Какая к черту простокваша,когда живем всего лишь раз,и небосвод – пустая чашавсего испитого до нас.

Напрасно врач бранит бутыль,в ней нет ни пагубы, ни скверны,а есть и крылья, и костыль,и собутыльник самый верный.

Понять без главного нельзятвоей сплоченности, Россия;своя у каждого стезя,одна у всех анестезия.

Налей нам друг! Уже готовыстаканы, снедь, бутыль с прохладцей,и наши будущие вдовыохотно с нами веселятся.

Не мучась совестью нисколько,живу года в хмельном приятстве;Господь всеведущ не настолько,чтобы страдать о нашем блядстве.

Не тяжелы ни будней пытки,ни суета окрестной сволочи,пока на свете есть напиткии сладострастье книжной горечи.

Как мы гуляем наповал!И пир вершится повсеместный.Так Рим когда-то ликовал,и рос Атилла, гунн безвестный.

Чтоб дети зря себя не тратилини на мечты, ни на попытки,из всех сосцов отчизны-материсочатся крепкие напитки.

Не будь на то Господня воля,мы б не узнали алкоголя;а значит, пьянство не порок,а высшей благости урок.

Известно даже недоумку,как можно духом воспарить:за миг до супа выпить рюмку,а вслед за супом – повторить.

Святая благодать – влеченье к пьянству!И не понять усохшему врачу:я приколочен временем к пространству,а сквозь бутыль – теку, куда хочу.

Когда, замкнув теченье лет,наступит Страшный Суд,на нем предстанет мой скелет,держа пивной сосуд.

Вон опять идет ко мне приятельи несет холодное вино;время, кое мы роскошно тратим, –деньги, коих нету все равно.

Да, да, я был рожден в сорочке,отлично помню я ее;но вырос и, дойдя до точки,пропил заветное белье.

Мне повезло на тех, кто вместесо мной в стаканах ищет дно;чем век подлей, тем больше честитому, кто с ним не заодно.

Нам жить и чувствовать дано,искать дорогу в Божье царство,и пить прозрачное вино,от жизни лучшее лекарство.

Не верь тому, кто говорит,что пьянство – это враг;он или глупый инвалид,или больной дурак.

Весь путь наш – это времяпровождение,отмеченное пьянкой с двух сторон:от пьянки, обещающей рождение,до пьянки после кратких похорон.

Я многому научен стариками,которые все трезво понимаюти вялыми венозными рукамиспокойно свои рюмки поднимают.

Редеет волос моих грива,краснеют припухлости носа,и рот ухмыляется кривоногам, ковыляющим косо.

Снедаемый беспутством, как сиротством,под личным растлевающим влияниемя трещину меж святостью и скотствомобильно заливаю возлиянием.

Когда я ставлю пальцев оттискна плоть бутыльного стекла,то словно в рай на краткий отпускявляюсь прямо из котла.

Пока скользит моя ладьясреди пожара и потопа,всем инструментам бытияя предпочел перо и штопор.

Познавши вкус покоя и скитаний,постиг я, в чем опора и основа:любая чаша наших испытанийлегчает при долитии спиртного.

Наслаждаясь воздержанием,жду, чтоб вечность протекла,осязая с обожаниемплоть питейного стекла.

Мне стоит лишь под вечер захмелиться,и снова я врага обнять могу,и зло с добром, подруги-кобылицы,пасутся на души моей лугу.

Мне легче и спокойней во хмелю,душа моя полней и легче дышит,и все, что я действительно люблю,становится значительней и выше.

Материя в виде спиртногоподвержена формам иным,творящим поступок и слово,согретые духом спиртным.

Никто на свете не судья,когда к бутылям, тьмой налитым,нас тянет жажда забытьяи боль по крыльям перебитым.

Мы пьем и разрушаем этим печень,кричат нам доктора в глухие уши,но печень мы при случае полечим,а трезвость иссушает наши души.

На дне стаканов, мной опустошенных,и рюмок, наливавшихся девицам, –такая тьма вопросов разрешенных,что время отдохнуть и похмелиться.

Вчера ко мне солидность постучалась,она по седине меня нашла,но я читал Рабле и выпил малость,и вновь она обиженно ушла.

Аскет, отшельник, дервиш, стоик –наверно, правы, не сужу;но тем, что пью вино густое,я столь же Господу служу.

Любых религий чужды мне наряды,но правлю и с охотой и подрядя все религиозные обряды,где выпивка зачислена в обряд.

Ладно скроены, крепко пошиты,мы пируем на русском морозес наслаждением, негой и шиком –как весной воробьи на навозе.

Не зря я пью вино на склоне дня,заслужена его глухая власть:вино меня уводит в глубь менятуда, куда мне трезвым не попасть.

Людей великих изваянияпечально светятся во мраке,когда издержки возлиянияу их подножий льют гуляки.

В любви и пьянстве есть мгновение,когда вдруг чувствуешь до дрожи,что смысла жизни откровениетебе сейчас явиться может.

Не в том ли загадка истории русскойи шалого духа отпетого,что вечно мы пьем, пренебрегши закуской,и вечно косые от этого?

Корчма, притон, кабак, трактир,зал во дворце и угол в хате –благословен любой наш пирв чаду Господней благодати.

Какое счастье – рознь календарейи мой диапазон души не узкий:я в пятницу пью водку, как еврей,в субботу после бани пью, как русский.

Крутится судьбы моей кино,капли будней мерно долбят темя,время захмеляет, как вино,а вино целительно, как время.

Паскаль бы многое постиг,увидь он и услышь,как пьяный мыслящий тростникпоет «шумел камыш».

Нет, я не знал забавы лучшей,чем жечь табак, чуть захмелев,меж королевствующих сучеки ссучившихся королев.

Но и тогда я буду пьяницаи легкомысленный бездельник,когда от жизни мне останетсяодин ближайший понедельник.

Снова я вчера напился в стельку,нету силы воли никакой;Бог ее мне кинул в колыбелькудрогнувшей похмельною рукой.

А страшно подумать, что век погодя,свой дух освежив просвещением,Россия, в субботу из бани придя,кефир будет пить с отвращением.

Как этот мир наш устроен мудро:в глухой деревне, в лихой столицевослед за ночью приходит утро,и есть возможность опохмелиться.

Одни с восторгом: заря заката!Другие с плачем: закат зари!А я вот выпил, но маловато,еще не начал теплеть внутри.

Когда друзья к бутылкам сели,застрять в делах – такая мука,что я лечу к заветной цели,как штопор, пущенный из лука.

Где-то в небе, для азартазахмелясь из общей чаши,Бог и черт играют в карты,ставя на кон судьбы наши.

А был способностей значительныхтот вечно пьяный старикан,но был и нравов расточительных,и все ушло через стакан.

Кануть в Лету царям суждено,а поэты не тают бесследно;царский миф – послезавтра гавно,пьяный нищий – наутро легенда.

Однажды летом в январеслона увидел я в ведре,слон закурил, пустив дымок,и мне сказал: не пей, сынок.

День, который плохо начат,не брани, тоскливо ноя,потому что и удачаутром спит от перепоя.

Зачем добро хранить в копилке?ведь после смерти жизни нет, –сказал мудрец пустой бутылке,продав ученым свой скелет.

Не бывает напрасным прекрасное.В этой мысли есть свет и пространство.И свежо ослепительно ясноеосмысление нашего пьянства.

Подвыпив с умудренным визави,люблю поговорить лицеприятноо горестных превратностях любвиРоссии к россиянам и обратно.

К родине любовь у нас в избыткетеплится у каждого в груди,лучше мы пропьем ее до нитки,но врагу в обиду не дадим.

Я к дамам, одряхлев, не охладел,я просто их оставил на потом:кого на этом свете не успелнадеюсь я познать уже на том.

Когда однажды ночью я умру,то близкие, надев печаль на лица,пускай на всякий случай поутрумне все же поднесут опохмелиться.

В черный час, когда нас кувыркомкинет в кашу из огня и металла,хорошо бы угадать под хмельком,чтоб душа навеселе улетала.

Когда земля меня поглотит,разлука долго не продлится,и прах моей греховной плотив стекло стакана обратится.

XIII. Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене