Игорь Губерман - Гарики на каждый день Страница 16

XVIII. Любовь – спектакль, где антракты немаловажнее, чем акты

Один поэт имел предмет,которым злоупотребляя,устройство это свел на нет,прощай любовь в начале мая!

Ни в мире нет несовершенства,ни в мироздании – секрета,когда, распластанных в блаженстве,нас освещает сигарета.

Красоток я любил не очень,и не по скудости деньжат:красоток даже среди ночиволнует, как они лежат.

Что значат слезы и слова,когда приходит искушение?Чем безутешнее вдова,тем сладострастней утешение.

Мир объективен разве что на дольку:продуктов нашей мысли много в нем;и бабы существуют лишь постольку,поскольку мы их, милых, познаем.

Когда врагов утешат слухом,что я закопан в тесном склепе,то кто поверит ста старухам,что я бывал великолепен?

Пока играл мой детородныйотменных данных инструмент,я не семейный, а народныйдержал ему ангажемент.

В любые века и эпохи,покой на земле или битва,любви раскаленные вздохи –нужнейшая Богу молитва.

Миллионер и голодранецравны становятся, как братья,танцуя лучший в мире танецбез света, музыки и платья.

Мы женщин постигаем, как умеем:то дактилем, то ямбом, то хореем,встречаясь то и дело с темпераментом,который познаваем лишь гекзаметром.

От одиночества философ,я стать мыслителем хотел,но охладел, нашедши способсношенья душ посредством тел.

Грешнейший грех – боязнь греха,пока здоров и жив;а как посыплется труха,запишемся в ханжи.

Лучше нет на свете дела,чем плодить живую плоть;наше дело – сделать тело,а душой снабдит Господь.

Учение Эйнштейна несомненно,особенно по вкусу мне пришлось,что с кучей баб я сплю одновременно,и только лишь пространственно – поврозь.

Мы попираем все науки,всю суету и все тревоги,сплетя дыхания и руки,а по возможности – и ноги.

Летят столетья, дымят пожары,но неизменно под лунным светомупругий Карл у гибкой Кларыкрадет кораллы своим кларнетом.

Наших болей и радостей кругне обнять моим разумом слабым;но сладчайший душевный недуг –ностальгия по непознанным бабам.

Сегодня ценят мужикиуют, покой и нужники;и бабы возжигают самина этом студне хладный пламень.

Я живу, как любой живет, –среди грязи, грызни и рискавысекая живот о животновой жизни слепую искру.

Я – лишь искатель приключений,а вы – распутная мадам;я узел завяжу на члене,чтоб не забыть отдаться вам.

Не нажив ни славы, ни пиастров,промотал я лучшие из лет,выводя девиц-энтузиастокиз полуподвала в полусвет.

Мы были тощие повесы,ходили в свитерах заношенных,и самолучшие принцессывалялись с нами на горошинах.

Теперь другие, кто помоложе,тревожат ночи кобельим лаем,а мы настолько уже не можем,что даже просто и не желаем.

Обильные радости плоти,помимо других развлечений –прекрасный вдобавок наркотикот боли душевных мучений.

Тоска мужчины о престижеи горечь вражеской хулыбледней становятся и жижеот женской стонущей хвалы.

Увы, то счастье унеслосьи те года прошли,когда считал я хер за осьвращения Земли.

Хмельной от солнца, словно муха,провел я жизнь в любовном поте,и желтый лист со древа духаслетел быстрей, чем с древа плоти.

В лета, когда упруг и крепок,исполнен силы и кудрей,грешнейший грех – не дергать репокиз грядок и оранжерей.

По весне распустились сады,и еще лепестки не опали,как уже завязались плодыу девиц, что в саду побывали.

Многие запреты – атрибутзла, в мораль веков переодетого:благо, а не грех, когда ебутмилую, счастливую от этого.

Ты кукуешь о праве и вольности,ты правительствам ставишь оценки,но взгляни, как распущены волосывон у той полноватой шатенки.

Природа торжествует, что права,и люди несомненно удались,когда тела сошлись, как жернова,и души до корней переплелись.

Рад, что я интеллигент,что живу светло и внятно,жаль, что лучший инструментгоды тупят безвозвратно.

Литавры и гонги, фанфары и трубы,набат, барабаны и залпы –беззвучны и немы в момент, когда губыдруг друга находят внезапно.

Как несложно – чтоб растаяла в подругебеспричинной раздражительности завязь;и затихнут все тревоги и недуги,и она вам улыбнется, одеваясь.

Давай, Господь, решим согласно,определив друг другу роль:ты любишь грешников? Прекрасно.А грешниц мне любить позволь.

Приятно, если правнуку с годамистихов моих запомнится страница,и некоей досель невинной дамеих чтение поможет соблазниться.

Когда грехи мои учтетархангел, ведающий этим,он, без сомнения, сочтет,что я не зря пожил на свете.

Молодость враждебна постоянству,в марте мы бродяги и коты;ветер наших странствий по пространствудевкам надувает животы.

Я отношусь к натурам женским,от пыла дышащим неровно,которых плотское блаженствообогащает и духовно.

Витает благодать у изголовий,поскольку и по духу и по свойствулюбовь – одно из лучших славословийбожественному Божьему устройству.

Не почитая за разврат,всегда готов наш непоседа,возделав собственный свой сад,слегка помочь в саду соседа.

Мы в ранней младости усердныот сказок, веющих с подушек,и в смутном чаяньи царевныперебираем тьму лягушек.

Назад оглянешься – досадаберет за прошлые года,что не со всех деревьев садапоел запретного плода.

Наш век становится длиннееот тех секунд (за жизнь – минут),когда подруги, пламенея,застежку-молнию клянут.

От акта близости захватывает духсильнее, чем от шиллеровских двух.

Готов я без утайки и кокетствапризнаться даже Страшному Суду,что баб любил с мальчишества до детства,в которое по старости впаду.

Спеши любить, мой юный друг,волшебны свойства женских рук:они смыкаются кольцом,и ты становишься отцом.

Я в молодости книгам посвящалинтимные досуги жизни личнойи часто с упоеньем посещалодной библиотеки дом публичный.

Когда тепло, и тьма, и море,и под рукой – крутая талия,то с неизбежностью и вскоредолжно случиться и так далее.

Растущее повсюду отчуждениеи прочие печальные событияусиливают наше наслаждениеот каждого удачного соития.

Как давит стариковская перинаи душит стариковская фуфайкав часы, когда танцует балеринаи ножку бьет о ножку, негодяйка.

В густом чаду взаимных обличений,в эпоху повсеместных злодеянийчиста лишь суть таких разоблачений,как снятие подругой одеяний.

В любви прекрасны и томление,и апогей, и утомление.

Мы не жалеем, что ночамис друзьями жгли себя дотла,и смерть мы встретим, как встречалии видных дам, и шлюх с угла.

А умереть бы я хотелв то миг высокий и суровый,когда меж тесно слитых телпроходит искра жизни новой.

Случайно встретившись в адус отпетой шлюхой, мной воспетойвернусь я на сковородууже, возможно, с сигаретой.

XIX. Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать!

Я государство вижу статуей:мужчина в бронзе, полный властности,под фиговым листочком спрятаногромный орган безопасности.

Не на годы, а на временаоскудела моя сторона,своих лучших сортов семенав мерзлоту раскидала страна.

Растет лосось в саду на грядке;потек вином заглохший пруд;в российской жизни все в порядке;два педераста дочку ждут.

Боюсь, как дьявольской напасти,освободительных забот:когда рабы приходят к власти,они куда страшней господ.

Критерий качества державы –успехи сук и подлецов;боюсь теперь не старцев ржавых,а белозубых молодцов.

Век принес уроки всякие,но один – венец всему:ярче солнца светят факелы,уводящие во тьму.

А может быть, извечный кнут,повсюдный, тайный и площадный,и породил российский бунт,бессмысленный и беспощадный?

Как рыбы мы глубоководны,тьмы и давления диетуосвоив так, что непригоднык свободе, воздуху и свету.

Россия надрывно рыдаето детях любимых своих;она самых лучших съедаети плачет, печалясь о них.

Не мудреной, не тайной наукой,проще самой простой простоты –унижением, страхом и скукойчеловека низводят в скоты.

На наш барак пошли столбысвободы, равенства и братства;все, что сработали рабы,всегда работает на рабство.

Не знаю глупей и юродивей,чем чувство – его не назвать,что лучше подохнуть на родине,чем жить и по ней тосковать.

Пригасла боль, что близких нет,сменился облик жизни нашей,но дух и нрав на много летпропахли камерной парашей.

Не тиражируй, друг мой, слухов,компрометирующих власть;ведь у недремлющего ухавнизу не хер висит, а пасть.

Открыв сомкнуты негой взоры,Россия вышла в неглиженавстречу утренней Авроры,готовой к выстрелу уже.

День Конституции напомнил мнеусопшей бабушки портрет:портрет висит в парадной комнате,а бабушки давно уж нет.

Россия – странный садоводи всю планету поражает,верша свой цикл наоборот:сперва растит, потом сажает.

Всю жизнь философ похотливостремился истине вдогон;штаны марксизма снять не в силах, –чего хотел от бабы он?

В двадцатом удивительном столетии,польстившись на избранничества стимул,Россия показала всей планете,что гений и злодейство совместимы.

Смешно, когда толкует эрудито нашей тяге к дружбе и доверию;всегда в России кто-нибудь сидит;один – за дух, другие – за материю.

Дыша неистовством и кровью,абсурдом и разноязычием,Россия – трудный сон историис его кошмаром и величием.

Кровав был век. Жесток и лжив.Лишен и разума и милости.И глупо факт, что лично жив,считать остатком справедливости.

Плодит начальников держава,не оставляя чистых мест;где раньше лошадь вольно ржала,теперь начальник водку ест.

Однажды здесь восстал народи, став творцом своей судьбы,извел под корень всех господ;теперь вокруг одни рабы.

Ошалев от передряг,спотыкаясь, как калеки,мы вернули бы варяг,но они сбежали в греки.

Мы варимся в странном компоте,где лгут за глаза и в глаза,где каждый в отдельности – против,а вместе – решительно за.

Когда страна – одна семья,все по любви живут и ладят;скажи мне, кто твой друг, и яскажу, за что тебя посадят.

Всегда в особый список заносиливсех тех, кого сегодня я люблю;кратчайший путь в историю Россиипроходит через пулю и петлю.

Конечно, здесь темней и хуже,но есть достоинство свое:сквозь прутья клетки небо глубже,и мир прозрачней из нее.

Смакуя азиатский наш кулич,мы густо над евреями хохочем;в России прогрессивней паралич,светлей Варфоломеевские ночи.

Мы крепко память занозилии дух истории-калеки,Евангелие от Россиимир получил в двадцатом веке.

Такой ни на какую не похожейдосталась нам великая страна,что мы и прирастаем к ней не кожей,а всем, что искалечила она.

Моей бы ангельской державушке –два чистых ангельских крыла;но если был бы хуй у бабушки,она бы дедушкой была.

За осенью – осень. Тоска и тревога.Ветра над опавшими листьями.Вся русская жизнь – ожиданье от Богакакой-то неясной амнистии.

В тюрьме я поневоле слушал радиои думал о загадочной России;затоптана, загажена, раскрадена,а песни – о душевности и силе.

Тот Иуда, удавившись на осинеи рассеявшись во время и пространство,тенью ходит в нашем веке по России,проповедуя основы христианства.

История любым полна коварством,но так я и не понял, отчегоразбой, когда творится государством,название меняется его.

В империях всегда хватало страху,история в них кровью пишет главы,но нет России равных по размахуубийства своей гордости и славы.

Любовь моя чиста, и неизменнопристрастие, любовью одержимое;будь проклято и будь благословенноотечество мое непостижимое.

Россия! Что за боль прощаться с ней!Кто едет за деньгами, кто за славой;чем чище человек, тем он сильнейпривязан сердцем к родине кровавой.

Нету правды и нет справедливоститам, где жалости нету и милости;правит злоба и царит нищета,если в царстве при царе нет шута.

Полна неграмотных ученыхи добросовестных предателейстрана счастливых заключенныхи удрученных надзирателей.

Как мальчик, больной по природе,пристрастно лелеем отцом,как все, кто немного юродив,Россия любима Творцом.

Приметы близости к расплатепросты: угрюмо сыт уют,везде азартно жгут и тратяти скудно нищим подают.

Беспечны, безучастны, беспризорныроссийские безмерные пространства,бескрайно и безвыходно просторны,безмолвны, безнадежны и бесстрастны.

Российская лихая птица-тройкасо всех концов земли сейчас видна,и кони бьют копытами так бойко,что кажется, что движется она.

Россия столько жизней искалечилаво имя всенародного единства,что в мире, как никто увековечиладержавную манеру материнства.

Сильна Россия чудесамии не устала их плести:здесь выбирают овцы самисебе волков себя пасти.

А раньше больше было фальши,но стала тоньше наша лира,и если так пойдет и дальше,весь мир засрет голубка мира.

Моя империя опаслива:при всей своей державной поступиона привлечь была бы счастливак доносной службе наши простыни.

Рисунком для России непременным,орнаментом, узором и канвой,изменчивым мотивом неизменнымпо кружеву судьбы идет конвой.

Не в силах внешние умывообразить живьемту смесь курорта и тюрьмы,в которой мы живем.

Благословен печальный трудроссийской мысли, что хлопочет,чтоб оживить цветущий труп,который этого не хочет.

Чему бы вокруг не случиться,тепло победит или лед,страны этой странной страницы,мы влипли в ее переплет.

Здесь грянет светопреставлениев раскатах грома и огня,и жаль, что это представлениеуже наступит без меня.

Российская природа не уныла,но смутною тоской озарена,и где ни окажись моя могила,пусть веет этим чувством и она.

XX. КАК СОЛОМОН О РОЗЕ