Юрий Мартынов - Теплые рукавицы

Юрий Мартынов

Теплые рукавицы

Теплые рукавицы

Шли последние минуты старого года. Николай Гаврилов, хозяин дома, разливал шампанское по бокалам гостей. Гаврилов-младший застыл у «феерического» аппарата собственной системы. В двадцать четыре ноль-ноль аппарат должен был произвести салют небывалой силы. Гаврилова-младшая приготовилась по сигналу брата погасить верхний свет.

В комнате стоял запах хвои и апельсинов. И стояла тишина: стрелки часов подвигались к двенадцати. Телевидение вот-вот должно было донести со Спасской башни двенадцать ударов. В этот момент раздался дверной звонок. Отставив бокал, хозяин бросился в переднюю. Он не дал раздеться гостям, а едва узнав дочь своего старого товарища Гнатюка, сидевшего тут же, потащил их к столу. Куранты пробили торжественную минуту. Комната погрузилась во мрак, раздался угрожающий треск, и все осветилось огнем фейерверка. Под нестройное «ура» зазвенели бокалы...

Появление молодых людей, церемония представления внесли в застолье еще большее оживление. Дочь Гнатюка Елену многие знали, а вот спутник ее действительно оказался «новеньким». Имя и фамилия у него были русские — Иван Черных, а внешность несколько необычная. Большой рост, гладкие черные волосы, раскосые глаза, заметные скулы. «Мой муж», — сказала Елена и, улыбаясь, добавила, что прежде всего должна познакомить его с отцом, который пока знает зятя лишь по письмам.

Первые часы Нового года прошли отлично. Покончив с праздничным ужином, гости танцевали, пели, вспоминали забытые детские игры. В четвертом часу отправились к университету посмотреть на Москву. Около пяти вернулись и потребовали чая с обещанными пирогами. За чаем Гаврилов предложил послушать новогодние, или, как в старину говорили, святочные, рассказы.

И сами хозяева и большинство гостей принадлежали к бродячему племени строителей. Ветераном среди них был Василий Егорович Потанин. Он составлял когда-то чертежи Днепрогэса, сооружал Беломорско-Балтийский канал, а потом канал Москва — Волга, строил сибирские гидростанции. Он приближался к восьмидесяти, но продолжал работать консультантом.

— Тебе первому слово, — обратился к нему хозяин. — Ты старший, подай пример!

— Что бы такое припомнить... — задумался Потанин. — Впрочем, расскажу вам, как летел из Казани в Куйбышев. Было это... неважно, когда было, важен случай. В Казань я приехал по нашим строительным делам и, закончив их тридцать первого декабря, решил попасть на Новый год к своим.

Привезли меня к вечеру на аэродром, а он закрыт. Метет ужасно, ни посадок, ни взлетов. Мой провожатый уговаривает меня остаться в Казани, приглашает к себе, но я и в мыслях не держу отложить возвращение домой. Правда, дежурная по аэропорту ничего определенного не обещает. Дескать, погоду заказываем не мы, прогноз неутешительный. Ну-с, жду. Время ползет. Пять часов, шесть, семь... Будто потише стало, а вылетов не дают. Снова иду к дежурной. Не знаю почему, за какие мои качества, она мне посочувствовала и сказала, что сейчас к ней подойдет пилот, который везет в Куйбышев срочный груз и попытается пробиться. «Попроситесь к нему, — говорит, — он человек добрый, может и вас взять». Так и вышло. Через какие-нибудь полчаса я оказался в хвосте забитого тюками ИЛа, в обществе трех молодых и веселых летчиков. А надо сказать, за день набегался да поужинал с коньячком в аэропорту: не успели мы взлететь, я уже спал. Проснулся свежий, отдохнувший. Поразила тишина. Моторов не слышу, ничего не слышу, и темно, словно ночью в Крыму. «Где я? — думаю. — В Казани? Или в Куйбышеве?» Взглянул на стрелки часов: двадцать минут одиннадцатого. По времени — Куйбышев. «Какого черта, — думаю, — они меня не будят? Ну и народ, эти летчики. Похоже, забыли обо мне». В темноте пробираюсь вперед и, к превеликой радости, нахожу дверь самолета открытой. Выглянул — ни огней, ни строений. А слева у лесенки стоят летчики и курят. «Хороши типы, — мысленно ругаю их, — курят себе, видно, действительно забыли про меня. Этак и Новый год прозевать недолго, а мне женой обещана индейка». Скатываюсь вниз и подхожу к пилотам с обидой и претензией.

— Так что же было? — нетерпеливо спросил кто-то из гостей.

— Отказали один за другим оба мотора, и пока я спал, экипаж успел и с жизнью на всякий случай попрощаться и чудом, как принято говорить, посадить тяжелую машину на заснеженное поле. Я спустился к ребятам, когда они докуривали первую сигарету и собирались будить пассажира, то есть меня.

— А как же Новый год? — торопил рассказ нетерпеливый гость.

— Прекрасный был Новый год. Мы не дотянули до аэродрома каких-нибудь десяти километров. Вышли на шоссе, проголосовали. Через час я добрался до дома. К сожалению, не мог привезти к себе летчиков. Они спешили в аэропорт.

— Занимательная история, — раздалось рядом с Потаниным.

— Самое занимательное в этой истории он проспал, — пошутил Гаврилов. — Спасибо, Егорыч, за почин, — поблагодарил он Потанина и обратился к Елене: — А теперь твоя очередь, давай что-нибудь молодежное.

Елена ловко увернулась:

— Я уступаю свою очередь папе, пусть вспоминает молодые годы.

Гнатюк, человек молчаливый, тоже попробовал увернуться. Сначала заявил, что ни в какие чудеса вообще не верит и считает это глупостью, потом пожаловался на отсутствие таланта рассказчика.

— Разговоришься! — подбодрил его Гаврилов. И гости не отступались. Гнатюку пришлось взять слово.

— Ворошить так ворошить, — начал он. — Припоминается мне почему-то история, которая приключилась со мной в Сибири лет двадцать назад. Мы комбинат тогда строили к Северу от Ангарска, и жил я там один. Жена с дочкой остались в Москве и ко мне перебрались года через полтора. Наступил предновогодний вечер. Веселье, сборы. Товарищи поехали в город, в ресторан, а я отказался. Решил: раз семья в другой части света, нечего мне развлекаться. Отправил друзей и вроде обрадовался. Никто не мешает, позаниматься можно. Я на заочном учился, времени всегда в обрез. Ну разошлись все, общежитие опустело, и я затосковал. Ученье на ум не идет, потянуло к людям, к шуму. А был я в молодости человек бесшабашный. Быстро приоделся. Костюм новый, галстук, новое пальто с каракулем, шапка-пыжик, ботинки узконосые. В последний момент сообразил сунуть их в портфель и обуть валенки. Выскочил из общежития и припустил следом за друзьями в город. Они на машине, а я на своих двоих. Ничего, думаю, обогнать не обгоню, но за три часа семнадцать километров отмахаю и к проводам старого года успею. Был я и самолюбив. Мысль об эффекте, который произведу, появившись в ресторане, подгоняла меня и согревала.

Мороз стоял приличный, около тридцати. Чтобы не петлять по шоссе, решил я выйти к железной дороге и прямо — по шпалам, по великому сибирскому пути. Иду. В хорошем темпе иду. Давно пора быть чугунке, а ее нет как нет. В чем дело, не уклонился ли? Иду дальше. Спуск начинается, справа и слева — тайга, откуда бы? А из поселка я шел вырубкой. Мать честная, неужто действительно сбился? И куда теперь крестьянину податься? Назад, в гору — нет смысла. В лес — ни в коем случае. Ни горы, ни леса до железной дороги быть не должно. Значит, налево шагать, назад к поселку. Обидно до черта: мечталось о веселье, о горячем ужине, а пришлось топать обратно.

Пробежал километра полтора-два, смотрю — распадок. Остановился и окончательно понял, в какой переплет попал. Заблудился. Произвел, так сказать, эффект. «Давай, — думаю, — Гнатюк, оглядись внимательно, сориентируйся спокойно, сейчас важнее дела нет». Стою как памятник собственной глупости и от страха, что ли, никакого решения принять не могу. В тайге я, вот что ясно. Она загнала меня на эту невесть откуда появившуюся дорогу, которая давно стала дорожкой в ширину саней, не более... Ну, что говорить... Как ни старался под ноги смотреть, дорожку санную я скоро потерял и двигался напролом по снегу, царапая ветвями лицо. Мороз меж тем не до костей пробирает, а кровь леденит. Ноги, руки задеревенели. Портфель с парадными ботинками примерз к моим шерстяным перчаточкам. Где-то упал. Боль в ноге жуткая, а идти надо. Лег бы в снег, сил-то нет, но из упрямства иду. Слышу — собака лает. Иду на лай, затем — нечеткость впечатлений. Кто-то вроде бы подошел, и оказался я в тепле. Сажают меня на лавку, отдирают портфель, перчатки, снимают валенки. Потом боль дикая, я ору и прихожу в сознание. Вижу: парень. Он мне под ноги таз с ледяной водой сунул и руки в ледяную воду опустил, спас мои конечности, отошли они. И вот сидим мы за столом, лампа керосиновая горит. Мальчишка смотрит во все глаза. Ждет: кто я, кого спасал?

— Ну, — говорю, — давай знакомиться. Федор я. По батьке Игнатович. А тебя как звать?

— Иван.

— Смотри, имя русское, а на русского не похож.