Рома Воронежский - По дороге в булочную (Сборник рассказов) Страница 16

Колики мой живот. Склероз мои мозги. Ржавчина мой капот.

Беги, мой фыва, беги.

Красный выходит шар. Синий влезает куб.

Либо ты очень стар. Либо ты страшно глуп.

Ящик, ящик, скажи, какой завтра градус надеть?

Какой мне доллар купить?

Каким бэнсом лить на снедь?

Вопрос висит как трюкач в воздухе, как стрекоза.

Лети, мой ячсмить, как грач. Стекла мои глаза.

Гипс и рука, и нога.

Чих носоглотка моя.

Мой позвоночник дуга.

Шея моя змея.

Пшик - раздается вдох. Бульк - раздается глоток.

Вставать рано утром - ох.

Палец из уха - чпок.

Во мне матерится лень.

Кости мои - кренделя.

Расцветает нервно сирень.

На работу мне ехать - бля.

ИТОГО

Мое итого огого, плохо мое итого.

Мое итого хуже всех, кpанты моему итого.

С таким итого хоть топоp

повесь поpтpетом на гвоздь.

Болит итого как запоp.

Тpясет итого словно злость.

Когда бы сметал на пути

опавшие листья людей,

пинал бы пpохожих детей,

и лучше бы мне не найти.

Смеpкалось, и дивно луна

светила вполмесяца в бpовь.

Светила вполсвета в живот.

Болел мой печальный живот.

А я вот хотел на пути

сметать опавших снегов

сугpобы пpошедших дождей

и кучи метущихся тpав.

Цветут под окошком леса,

меня пpошибает слеза,

мне жалко себя одного.

Пpискоpбно мое итого.

ПРАВОСУДИЕ

Вот солнце встанет как петух,

Откроет лица, веки, ноздри,

Поднимет стаи птиц и мух,

Зеленым свежим знойным ветром

На небе тучи разошлет,

Метеоролог с амперметром

Погоду смерит и споет.

И песнь его погромче будет,

Чем сорок тысяч децибел

И доброй воли встанут люди,

А злые люди на расстрел

Пойдут с повинной головою.

Тряся паршивой бородою,

Подставят свой затылок нам,

И мы им вдарим по мозгам.

У ЛУКОМОРЬЯ

Есть у подножия горы,

седой и древней как миры,

нелепый вычурный вигвам.

И старый ясень чахнет там,

И ворон мудрый там летает,

щебечут мошки на ветру,

и крот слепой себе копает

там под землей сырой нору.

Там вырастают шампиньоны

размером как мой отчий дом,

слышны там ночью храп и стоны,

то лист шуршит, то плеск веслом

И звезды там совсем иначе

танцуют в небе мотыльком,

и едет там колдун на кляче,

приветствуя луну кивком

Там тени хороводы водят,

пищит крысиная орда,

и транспорт там совсем не ходит,

и не поедем мы туда.

НЕРВИШКИ

Сядь, родной, на мотоцикел,

Заведи свой быстрый газ,

Чтоб урчал, гудел и дрыкел,

Приводя меня в экстаз.

И умчись, не возвращайся

В мой родной универмаг.

Потому что сколько можно

Покупать здесь для собак

Человечие консервы

На витрине за стеклом.

Это, братья, снова нервы

Бьют меня своим веслом.

Я хочу, чтоб жили мирно

Продавцы и моряки,

Чтоб спустили осторожно

Дураки свои курки

И, влюбившись, целовались

Так красиво, как Джеймс Бонд.

И обнявшись уходили

В золотистый горизонт.

* * *

Шипело. Грязные кусты

Звенели за холмом.

Струились мысли и мечты.

Звучал аккордеон.

Слова от ветра каждый раз

Срывались больно с губ.

Бежал за часом старый час.

Бежал за кленом дуб.

Соцветья птичек в небесах

Поляны стерегли.

А я сидел как колбаса,

Все время на мели.

ЛУННОЕ УТРО

Ничто не предвещало лунного утра.

Не предвещало. Ни сегодня ни вчера.

И радио его не предвещало.

И телевизор нам его не предвещал.

Луну на небе все же так мотало,

как будто у лунатиков там бал.

- Да, наш Гидрометцентр старый

совсем уже оглох и одурел,

шептали дядьки на приеме стеклотары.

Шептали бабки и бледнели точно мел.

И толпы грязных, шумных и бездомных

тоскливо наблюдали за луной.

А Иванов дарил букетик скромный,

приударяя за чужой женой.

Да, хороводы, пляски, карнавалы

не раз подарят нам восторг-экстаз.

Но чтоб по небу так луну мотало

нет, это первый и последний раз.

* * *

Наша Маша громко Таня

Уронила в речку Ира

Тише, Леночка, не плачь

Не Геннадий, так Семен

НОТЫ

День за днем уходят ноты

по семь штук себе в окно.

Не поймаешь их, а годы

исчезают так давно.

Ты скомкаешь этот листик

Этот лист себе скомкав,

поглядишь на неба выси

взглядом дохлым как удав.

И, взметнув бумаги рухлядь,

как газету сквозь очки,

ты отдашь последний рубль,

чтоб вернуть те пятачки.

Пятачки из поднебесья

вдруг опустятся к тебе.

И однажды ты воскреснешь.

Но столетия не те.

Все они проходят мимо,

по семь штук себе в окно.

И сползают капли грима

на потертое сукно.

ОТЪЕЗД

Я помню чудное мгновенье:

Пеpедо мной явилась ты

За стол мы сели за вечеpний,

И звуки pазной частоты

Ты издавала до утpа

И день весь следующий тоже

И вот в доpогу нам поpа

И вечеp этот нами пpожит

Ты доставала чемодан,

С вещами тихо говоpила,

Ты зашивала мне каpман,

А в пеpеpывах ты куpила

А я сидел и в темноту

Смотpел до умопомpаченья

И тщетно там искал звезду

Как знак для всяких пpиключений

Увы, видать не суждено

Уехать нам сегодня ночью

Уже и pассвело давно,

И на завод спешит pабочий,

И птички, весело смеясь,

Кладут помет на подоконник

А ты с дивана поднялась

И я, сказав тебе гуд морнинг,

Увидел: ты стоишь, дрожишь,

Глядишь в окно, давясь от смеха.

Да, нам поpа уже давно.

Мы скоро начинаем ехать.

БЮРОКРАТИЧЕСКОЕ

Бумажки порхают,

бумажки летают,

бумажки кружатся

над пыльным столом.

Бумажки как пыль иногда оседают.

Бумажки гремят как металлолом.

Бумажки порхают,

бумажки пылают,

бумажки желтеют в печальной дали.

А я их штампую, а я их рисую,

а я их сжигаю, золу и угли

огромной метлой иногда выметаю

и собираю в гигантский совок.

Печальным столбом я затем застываю,

пока не звучит телефонный звонок.

Бумажки:

Подруга, подруга, станцуем скорее,

станцуем балет, полонез, краковяк.

Давайте станцуем, друг друга белее,

пока из окна к нам приходит сквозняк.

Опять отлучился наш скромный чиновник,

и вихрем взмываем мы со стола.

В окне месяц май, расцветает шиповник,

пусть нас не настигнет большая метла.

Бумажки шуршат и в окно улетают.

И с ними чьи-то чужие слова,

которые нас теперь не волнуют,

которые к нам возвратятся едва.

x x x

Однажды летом, в жаркий день,

когда пегаса ест мигрень,

и невозможно сочинить,

связать две буквы,

вдруг наступают феврали,

и новых сил горят угли,

и руки чешутся опять,

и снова пишешь.

Однажды, дымным жарким днем,

ты размышляешь ни о чем,

прикован карандаш к столу

хромым калекой.

Но наступают феврали,

и возвратятся издали,

с мешками, полными огня,

твои идеи.

И карандаш растет из лба,

и крышей шевелит изба,

и вещи шепчутся в углу,

и твой камин жует золу,

хрустит под ножкой всякий хлам,

влетает в окна дикий гам,

февраль - последний месяц зим,

а дальше - лето, дальше - дым.

Однажды дымным летним днем

ты смотришь фильмы ни о чем,

и встать лениво.

Вдруг наступают феврали,

и прибывают корабли,

и затихают короли

своей чечнею.

А ты веселый как дурак,

а ты растрепанный как флаг,

и вот опять настольный лак

ты портишь ручкой.

И ты болтаешь сам с собой,

и буквы сыпятся гурьбой,

пока не кто-нибудь другой

прочтет все это.

ЗАРИСОВОЧКА маленькая такая. Как мысль.

Розы, слезы и мимозы,

и глюкозы, просто козы,

паровозы и завхозы,

грозы, грозы, грозы, грозы,

ливни, вихри, ураганы,

две путевки в Будапешт,

опустевшие стаканы

и крушение надежд.

ПЛАТОК

Возьми платок, возьми на память.

И, если что-то в горле встанет,

потри платком прекрасны щеки

и уголки в глазах глубоких

и чудный нос, такой чудесный,

такой прекрасный и безумный,

он смотрит вдаль и дышит шумно,

и вдруг обиженно сопит

и чешется, и морщит лоб,

возьми платок на память, чтоб

когда в главе прелестной стукнут

воспоминанья прошлых лет,

то протянув изящну руку

стереть со лба их влажный след

* * *

Сижу я, наевшись поганок,

И жуткие толпы цыганок

Ко мне пристают, чтоб отдал я

Последнюю тыщу рублей.

И птичка кружит надо мною,

Чтоб выхватить наглой рукою

Последнюю булку с изюмом,

Зажатую в клюве моем.

СУДЬБА

Я - печальная судьба.

Ты - мой узник насовсем.

У тебя на лапе крест.

Значит, ты умрешь вчера.

Я - бесхозная судьба.