Павел Асс - Фронты Страница 18

В участке неутомимый Бегемотов уже тасовал за столом карты, а городовой Задников спал в ходе дежурства в углу на соломе. Двое жандармов спали стоя, вцепивший в одну винтовку, потому что соломы на всех и на лошадей не хватало. Вторая винтовка была пропита - от нее остался только штык, воткнутый в стол. С него свисали устаревшие женские подштанники.

Барон снимал сапоги, сидя на табурете.

Пристав в ужасе отшатнулся от окна, но, пересилив себя, снова просунул голову в раму, рискуя порезаться торчащими осколками стекла.

Тут Хоррис поднял голову и тупо уставился на Хрюкова.

- Брысь! - прохрипел он и запустил в пристава сапогом. Не удержавшись, пристав с грохотом упал в крапиву. Там он ощупал свежий и здоровенный синяк под левым глазом и начал новую запись - о террористических акциях барона против государственных лиц, находящихся при исполнении.

38.

Через несколько дней досье было заполнено до последней страницы, и поэтому Хрюков составил второе, потом третье, а затем и четвертое досье. Барон был изобличен полностью. На шестом томе фантазия Хрюкова стала иссякать, а барон заделался не только врагом Императора (заявляя его скрытым самурайским евреем), но и противником Императрицы, ее родственников и всех офицеров Ставки. Если говорить о распутствах барона, то он сделался уже неоригинален.

Прикончив барона, пристав завел досье на Задникова, Бегемотова и обоих не полюбившихся ему жандармов. В сети Хрюкова по собственной неосторожности попались еще тридцать пять завсегдатаев "Либидо" и четыре неблагонадежных собаки кормящиеся при Жандармерии.

Сделав и это, Хрюков достал в лавке уголовный кодекс и переписал его полностью применительно к барону Хоррису. Количество досье увеличилось до трех дюжин - теперь можно было появляться перед генералом Мюллером.

Между тем наступила осень, и канава, где обосновался Хрюков для конспирации, была залита отходами из Жандармерии, смывшими, кстати, несколько бесценных записей. Пристав, однако, не прекращал своего неустанного труда. Лишь в конце декабря, отморозив несколько важных органов, Хрюков во избежание решил приостановить наблюдение.

Для перевозки составленных материалов пришлось нанимать четыре повозки, поэтому пристав был вынужден продать свой дом в Отсосовске и все накопленное имущество.

Отправив повозки в Ставку, Хрюков на последние деньги арендовал для себя угол в хлеву, где жил и дрессировал навозных жуков, специально выписанных для этой цели из враждебной Самурайи.

39.

Между тем жизнь в городе Отсосовске шла своим чередом. Есть у нас новости и о поручике Адамсоне. Княжна Мария- Тереза наконец-то имела возможность ему отдаться и после этого значительно собой похорошела. На Адамсоне это событие сказалось несколько иначе: он заразился странной болезнью, которую ветеринар Мирзоян называл "конским триппером". Болезнь, к несчастью Адамсона, протекала с паталогическими осложнениями - поручик стал несдержан "по-малому" в самые непредсказуемые места и время. Между офицерами ходили слухи, что где-то за кукурузными полями осталось место, где Адамсон еще не мочился. Разумеется, в своей новой болезни поручик виноват не был, также как и Машенька - она все-таки не более, чем женщина. Полковник Легонький, заезжавший на Инспекцию - вот кто явился источником этой болезни в городе Отсосовске.

Ветеринар Мерзивлян пробовал лечить Адамсона, предлагая ему все разновидности касторки. Однажды он впопыхах налил ему конского возбудителя - болезнь на послеобеденное время отпустила бедного начальника гарнизона.

Потом с Мерзивляном произошел один известный случай и лечить Адамсона стало некому. Случай был вот какой.

Кажется в один из вторников, адмирал Нахимович, судья Узкозадов и ротмистр Яйцев поехали по своему обыкновению в игорный дом. На коленях Узкозадова и Яйцева сидели две веселые барышни, которые ничему не противились.

Это вызывало жуткие приступы зависти, сидящего рядом, адмирала Нахимовича из-за того, что он был импотентом. Особенно Нахимович завидовал ротмистру, увидев его оба однажды в бане, и с тех пор это видение неотвязно преследовало его. Штаны на некоторых местах Яйцева, действтельно, топырились необычайно.

Нельзя сказать, что Нахимовичу не везло. В молодые годы он дал бы Яйцеву два раза вперед, но сейчас, после разоблачения Машенькой он стыдился себя на балах и попойках, многие на него показывали пальцем.

В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов - занимаясь прекрасным полом, а Нахимович - смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что Мерзивлян был гомосексуалистом.

- Ты что, голубой, что ли? - спросил его судья. Однако в зале было шумно, и Мерзивлян вполне мог сделать вид, что не расслышал. Это он и сделал.

Тогда Узкозадов залюбопытствовал еще больше и в перерыве перед очередным вальсом переспросил его снова.

Интерес судьи Узкозадова к сексуальным наклонностям Мерзвлян мог бы показаться странным, но объяснимым. Дело в том, что сам служитель закона в течение многих лет скрывал свои пассивные наклонности, прикидываясь нормальным, активным гомосексуалистом.

Таким образом, судья Узкозадов и ветеринар Мерзивлян условились и через сорок минут оказались на третьем этаже возле меблированной комнаты. Войдя внутрь комнаты и проверив засовы, они погасили все свечи...

На втором этаже продолжалось веселье, когда Узкозадов неожиданно ссыпался по лестнице и вбежал в зал к офицерам, и только там озноб отпустил его. Судья трясущимимся руками закурил турецкую сигарету с фильтра.

"Чуть не провалился, - подумал он. - Совсем забыл о конспирации..." Немного успокоившись, и еле сдерживая отвращение, он пошел к столикам развлекать женщин.

Так уж получилось, дорогой наш читатель, но Узкозадов никогда и не был гомосексуалистом - его притягивало все недозволенное, но он так этого боялся, что так и не стал "голубым". К слову сказать, и знал он об этом совсем мало.

У ветеринара Мерзивляна были болeе точные сведения о гомосексуализме. Он слышал, говорят, даже про СПИД не по наслышке.

"Все пропало, - подумал оставленный в комнате Мерзивлян, - этот подлый Узкозадов меня спровоцировал... Теперь меня посадят, в камеру к мужикам!" Чтобы избежать преследования жандармерии за свои убеждения и наклонности, Мерзивлян повесился на куске простыни, и стал похож на вежливого армянина. Сняли его из петли через две недели, обнаружив Мерзивляна по запаху. В эти комнаты поднимались за ненадобностью очень редко - развратом господа офицеры занимались прямо в банкетных и игральных залах.

Образ ветеринара буквально преследовал судью, но потом он решил выбросить его из головы. Всех поприветствовав, Узкозадов вильнул к креслу, где сидела Машенька, и стремительно увлек ее за портьеру. Такую ошибку мог допустить только судья Узкозадов, который не верил в заразные заболевания, считая их чуть ли не легендой. Например, жалобы Адамсона он объяснял просто чрезмерной дозой пива.

Княжна Машенька в радостном полузабытьи между тем обняла и поцеловала судью в губы, начав, хоть и не торопясь, раздеваться. Глядя на нее, судья стал открывать бутылку шампанского, которое забродило до такой степени, что пробка, вылетев из бутылки, сбила одну из тяжелых люстр. Люстра упала, повергнув на пол судью, судья задом обвалил портьеру. Все увидели Машеньку немного, по пояс, обнаженную, и помятого люстрой Узкозадова, умирающего, но полного достоинства. Радуясь, что никто так и не узнал, что он был гомосексуалистом, судья гордо и мощно пел "Врагу не сдается наш гордый "Варяг", а также "Боже, царя храни" на тот же мотив.

Заслышав песню, ротмистр Яйцев вскочил на стол и выхватил саблю. С криком "Даешь!" он махал ею в разные стороны, сбивая при этом дюжину хрустальных подвесок с другой люстры. Одна из подвесок угодила ротмистру прямо в голову, но он не помер, как Узкозадов, хотя все надеялись именно на это. Голова ротмистра Яйцева была прочна, сродни мраморному стульчику.

Между тем судья Узкозадов допел с Яйцевым государственный гимн и скончался под оглушительные рыдания княжны Марии- Терезы.

В этот скорбный момент двери залы распахнулись настежь и всем предстал пьяный в апокалиптический дребезан поручик Адамсон. Штаны его были запачканы на ветру, также как и мундир, застегнутый на спине.

Ведомый слухами, что в игорном доме объявился покойный авангардист Блин, Адамсон тщательно осмотрел залу и вынужден был признать, что Блин оказался все же покойным.

Ничуть от этого не растерявшись, опрокидывая столики, Адамсон нашел ротмистра Яйцева и стал вдалбливать в его голову анекдот о двух евреях, придуманный третим евреем (возможно, самим Адамсоном).