Илья Уткин - Приключения Синих Космонавтиков. История одного запоя Страница 2

Вспоминаю: первый стаканчик после перерыва – пресловутая «первая рюмка» – в нем вегда есть что-то по-настоящему ковбойское! Прекрасным дополнением был бы револьвер! Но… эйфория и душевное возбуждение не длятся долго. Менее, чем через час все становится серьезным делом. К концу дня, если не повезет полностью слететь с чертовых катушек, наваливается такая тоска и такая жалость к самому себе, что с этого момента все быстро становится похоже на инфекцию, на вирус гриппа: вжух! – и ты в постели, в соплях и в лихорадке. Пусть говорят, что пьянство – это заболевание воли, порок ленивых, распущенных, самовлюбленных эгоистов. Все, конечно, так и есть. Только вирус тоже не разит кого попало, а выбирает людишек проблемных, ослабленных, плохо подготовленных к сопротивлению. Вроде меня.

Что же произошло на этот раз? Мой последний затяжной полет в иные миры начался с того, что известная жадина «Глобал Фармасьютикалс» неожиданно щедро расплатился со мной за серию рекламных статей, набитых мною в самый дедлайн двумя пальцами на полумертвом лэптопе в туалете в перерывах между приступами жестокого пост-абстинентного блева. Клавиши «х», «ж», «э», «ю» и «ъ», а еще и «Enter» я залил чем-то липким, и они не работали. Это бы и ничего, ерунда, но еще западала «с»…

Халявные деньги упали частью на мой личный счет в банке, другую половину я получил на руки, это меня и погубило…. Оказались бы они все сразу в одном месте, возможно, не захотелось бы тратить так быстро и бездумно. Что-то можно было бы отправить жене… Заплатить по счетам за квартиру… Но это было еще не все. На карточку с почти годовым опозданием пыльным мешком свалился гонорар за перевод «Слепого банкира». А теперь – попробуй не запей! И ведь я прекрасно понимал, что мне противопоказано даже думать о серьезных межгалактических путешествиях!

Логичнее было бы просто отложить, сколько необходимо и надраться, купить водки и еды и надраться один раз как следует. Но я приобрел бутылку «элитного» коньяка за пять тысяч – вот и билет на синий «Шаттл»!

Вот еще одна байка: одно время на нашей площадке жил сосед – Александр, который почти каждый месяц приходил занимать небольшую сумму, рублей пятьдесят. Фактически, это была дань, а мне было стыдно отказывать – ну, действительно, что такое полтинник в месяц? Человек же просит, вежливо. А то, что врет при этом – так это ерунда. Он же – ребенок! Вот и внутри меня как будто сидит такое дитя, маленький космонавтик, который время от времени принимается меня трясти: Дяденька командир, миленький, давай полетаем, давай накатим чего-нибудь вкусненького? Ну, пожалуйста! Ведь на этот-то раз – ну точно все будет тип-топ, гладенько, культурненько!

Верил ли я этому голосу? Смешно, конечно, нет. Но попробуй избавься! Я быстро терял терпение – и тогда в моей голове происходил короткий совет… скажем, некоторых ее обитателей – для принятия окончательного решения: пить или не пить, а если пить – а пить однозначно! – то как срочно и на что. Совет расходился, космонавтик радовался, и в моей душе на время наступала какая-то туповато-серьезная деловитость, и мир вокруг наполнялся мелодиями космической романтики..

В то июньское утро я так же мог услышать знакомое: «Дяденька!..», я, признаться, даже жаждал это услышать, но – возможности мои явно подошли к последнему пределу, да и сам мой космонавтик, вероятно, налетался до полной тошноты. И я придумал повторять, как мантру: Я больше не пью! Господи! Я. Больше. Не пью! И пусть эти слова переводились в чувства с прямо противоположным смыслом – это было неважно. Важно было выиграть время. Точнее – обыграть. Никак нельзя было допустить его полной остановки!

Совсем недавно, в беседе с «нормальными», не пьющими людьми я столкнулся с такой задачей: какими словами, образами можно описать абстинентный синдром запойного алкоголика – не тривиальный бодунчик после разовых «посиделок» с друзьями – состояние легкое, дурашливое, быстро излечиваемое огуречным рассолом или крепким чаем, а то умопомрачительное балансирование между жизнью и смертью, зависание над пропастью дантовского ада, которое испытывает тело и мозг, отравленные многодневным употреблением спиртного, вводимого в организм без еды, вместо еды. Глубину нравственных мучений – вину перед близкими, страх перед увольнением, стыд перед теми, кто был свидетелем твоих диких, непростительных выходок, сожаление о потраченном, проданном за бесценок – надо умножить на десять. Физическое недомогание – лихорадку, озноб, головную боль, сердечные кульбиты, задыхание, обезвоживание и тошноту – как при температуре за сорок – умножить на двадцать. И все это растянуть во времени: секунда – за минуту, минута – за час.

Но интересно: в то утро, которое все же наступило, благодаря хорошей погоде и все той же странной «творческой» импульсивности, подворачивался один старый, не раз проверенный способ, как облегчить страдания и пережить невыносимую пытку минутами, мезозойскими мухами навечно застывшими в рыжем янтаре летнего солнца – способ технически несложный, но при этом болезненно радикальный: так называемая «тупая нарезка». То есть, надо тупо выходить на улицу и тупо шагать куда попало, кругами, часами, до полного, тупого изнеможения. Так, вроде, начинает понемногу, тупо отпускать…

Первый шаг такого рискованного предприятия – самый сложный маневр: покинуть корабль, выйти наружу. Но сначала нужно приготовиться, отключить себя от систем бортового жизнеобеспечения, найти и одеть что-то земное, то, что было частично снято пред полетом. Может, еще сходить в туалет. Почки действуют плохо, не совсем понятно, хочется или нет. Тошнит с хрипом, с воплями. Голова кружится так, будто не помнит, где раньше было место соединения с шеей. Все тело трепещет, пронизанное нехорошей дрожью и ознобом – тело жестоко отравлено, на сердце – панический страх. Уже кажется совершенно абсурдным недавний порыв писать на бумаге, хотя, если откровенно – что касается, например, мемуаров, это была моя давняя идея fixe.

Однажды в погоне за музой я отправился на чужую дачу, в пустую холодную избу с мышами на окраине псковской деревни Малые Ляды.… Это был октябрь какого-то года, чудесная, «болдинская», то есть, лядская такая осень, с проливными дождями и грязью по колено. На второй день я с замиранием сердца, как в бездонную яму сорвался в смертельное пике.

Мне говорили потом, что, на самом деле, был уже такой рассказ у другого писателя – о том, что один писатель (скорее всего, сам автор) приезжает в глухомань писать роман и – тыдыщ! Все туда же – в кроличью нору, в синюю червоточину! Я про это не читал, зато, получается, повторил его сюжет своей собственной историей. Которая, если честно, вышла не особенно книжной: я только пил сутками, не мог есть и топить печь, испытал встречу с «белкой», унижался-побирался по соседям, сдался родственникам, закончил мытарства в больнице.

Справедливости ради замечу, что кое-какие достижения при всем при этом у меня имелись. Пытаясь зарабатывать литературными «халтурками», статьями и переводами, я еще сумел издать два сборника рассказов, хотя не особо продаваемых. Что же касается более серьезных вещей… исторические события никогда не цепляли моего интереса, все эти пыльные музейные, антикварные экспонаты и якобы факты – особенно до золотого 19-го века, мне были полностью до фонаря, а иногда – так и вовсе неприятны: читаешь – и будто гуляешь по кладбищу. Современную жизнь я находил совсем чуждой, почти враждебной, она раздражала меня своей шумной суетой, жестокой, бескомпромиссной, бессмысленной дарвинистской соревновательностью. Теперь я понимаю: исследовать прошлое мне не позволяла лень (в архивах копаться?) и отвращение ко всему мертвому, а настоящего я просто боялся и не принимал ни в каком виде. Потому и лез в фантастику – там почти всегда про будущее…

Сейчас уже я не помню той пытки, той глубины отчаяния и обреченности. Так устроена память – она вырезает «плохие» кадры и склеивает фильм согласно собственной режиссерской версии. Этот неутомимый подспудный монтаж делает прошлую жизнь – даже самую гадкую, одним большим развеселым свадебным видеороликом.

А ведь в то утро мне было очень, очень, мягко говоря, нехорошо. Гораздо хуже, чем прежде – потому что прежде я никогда еще не проводил на орбитальной станции столько времени один-на-один со звездами и космическими запасами сорокоградусной – больше месяца – покидая корабль лишь по ночам, чтобы пополнять свои запасы, – почти что тайно, всегда в одно и то же время, в одно и то же место (благо лишь не более 30 метров), на длину страховочного троса – но теперь я все-таки сумел выпрямиться, встать, найти и влезть ногой во второй ботинок, отыскать ключ и повернуть его в замке. Увы, тогда я даже и не подозревал, что спустя четверь часа меня, как сухой листик, подхватит и завертит, унесет с собой вихрь нелепых, опасных, трагических событий.