Вероника Киреева - Советский человек Страница 2

– Счастливо отдохнуть! – желает мне бывший муж и тут же уходит собирать Галины вещи.

А я стою и думаю, как же так? Человек со мной жил, спал, ел, и при этом любил не меня.… А для чего тогда все? Зачем? Чтобы показать, что она может быть любима другим? Что она нарасхват?

Выпил я еще три кружки пива, пришел домой. Кругом пусто, тихо. Заглянул в шкафы, Галиных вещей нет. Нет ее тапочек в прихожей, нет мочалки. Все забрала.

Лег я на кровать, и так противно мне стало. Надо выкинуть эту кровать, и купить другую. Я оказывается жил с женщиной, которая с помощью моей любви пыталась доказать, что она счастлива, что ей хорошо. А на самом деле ей было плохо, и она была несчастна. Даже ни разу рассольник не сварила.

А я-то дурак жил и верил!

Любовь к искусству

Я вот, к примеру, ложусь спать и сразу засыпаю. Я даже подумать ни о чем не успеваю, тем более сказать. А жене моей почему-то как раз ночью разговаривать охота. Днем-то я на работе, а вечером у неё то курсы, то прослушивание.

То ей край передачи свои смотреть надо про космические миры. А я не могу телевизор смотреть, у меня глаза режет. Я только радио могу слушать. А по нему всякие сюрпризы музыкальные передают, ритмы и мелодии. А если разговоры, то только о любви к искусству. А мне непонятно что это за любовь за такая?

У меня-то искусства нету. Работа только, да жена. И вот как-то лежу я в кровати и не могу уснуть. Думаю о разных музыкальных инструментах, о любви, стало быть, к ним. О Шуберте.…И лежу я с закрытыми глазами, прикидываюсь, а у самого ни в одном глазу.

А жена моя мимо кровати ходит и никак спать не ложится. То к зеркалу подойдет, причёску поправит, то носик припудрит, то что-то там такое во рту у себя разглядывает, зуб мудрости, наверное, ищет. А мне никак не уснуть, мысли всякие…

Как же думаю, люди всю жизнь с нотами-то жили, и даже в кровать с ними ложились, и различные пьески и вариации сочиняли? И со своими скрипками никогда не расставались, чуть, что сразу хватались за них, как за единственное в жизни сокровище…

И лежу я так, понять пытаюсь. А жена моя из шкафа вещички достает, бубнит себе под нос что-то и вешалки на кровать бросает. Я-то думал, она по режиму живет, о здоровье своем заботится, а она вдруг примерки какие-то устроила! Думает, я сплю беспробудным сном, ничего не вижу!

А я всё вижу! Мало того, в этой напряжённой тишине я вдруг слышу, как кто-то в дверь нашу входную скребётся. Страшно мне стало, не по себе как-то. Я-то в трусах лежу, беззащитный, у меня под рукой ничего тяжёлого нет, только радио. А жена моя на платье замочек застёгивает, свет выключает и идёт куда-то.

Я с кровати-то встал и скорее за ней. Кого же это принесло, думаю, посреди ночи? Не родственники ли наши из Витебска приехали? Слышу, жена моя бесстрашная, дверь открывает и разговаривает с кем-то. С мужчиной.

– Яков Петрович, – говорит она шепотом, – что ж вы так долго? Я уж думала, вы не придете.

Я так и застыл.

– Людмилочка, – говорит Яков Петрович дребезжащим голосом, – сегодня как раз та самая ночь, когда нет облаков и четко видны очертания небесных предметов.

И оба они проходят на балкон, увлеченно разговаривая о зарождении жизни на соседних планетариях. Я крадусь за ними и прячусь там же на балконе за развешанными простынями.

– Не могу поверить! – восторженно восклицает моя жена. – Сегодня самый счастливый день, вернее ночь в моей жизни! Я увижу, наконец, кувшин, который несёт на своей голове прекрасная марсианка или…

– Людмилочка, – выкряхтывает Яков Петрович, тряся жидкой бородкой, – помогите закрутить вот эти трубочки, что-то сил нет…

Моя жена, конечно, ринулась ему помогать, но все равно Яков Петрович выронил какие-то детали, потом долго ползал в темноте между моими босыми ногами и никак не мог их отыскать.

– Невероятно! – простирая руки к небу, говорила моя жена. – Это ночное небо, глубокое, как море, бескрайнее как океан откроет перед нами свою тайну…. Оно поведает нам историю любви, бесконечной, устремляющейся далеко за пределы вселенной.… Туда, где вечность…. Где переплетаются так тесно миры и звуки в одном стремительном полёте…

Я, честно говоря, уже замерз, да и режим у меня из-за них весь сбился, а мне на работу с утра вставать. Я хотел, было спать уйти, но тут Яков Петрович наконец-то установил свой прибор.

– Прошу взглянуть, – сказал он в большом волнении. – То, что вы сейчас увидите, навсегда изменит вашу жизнь!

– Какая прелесть! – восторженно лепетала моя жена, глядя в прибор. – Ой, я кажется вижу… Вижу людей!

– Не может быть! – задребезжал Яков Петрович. – Что же они делают?

– Женщина…. Да, женщина с длинными волосами и мужчина….

– Дайте-ка посмотреть, – Яков Петрович был нетерпелив. – Я так и знал. Так и знал!

Он смотрел в прибор в немом изумлении.

– Она обманывала меня! – вдруг вскрикнул он, хватаясь за сердце. – Лживая, негодная женщина! И с кем? С Пергалиным!

Он снова посмотрел в прибор.

– Да! Это он! – у Якова Петровича не оставалось никаких сомнений. – Подлый, ничтожный человек! Я вижу, как они прячутся за шторами, эти прелюбодеи!

Он неожиданно повалился назад и стал задыхаться. Моя жена кинулась к нему и стала рвать пуговицы на его рубашке.

– Коля! Коля! – взывала она, оглядываясь по сторонам.

– Я так и знал, что это он, – хрипел Яков Петрович. – Пер… пер… галин… Нечестные… бессовестные люди….

Моя жена схватила лейку для поливки цветов и стала обливать из неё бедного Якова Петровича.

– Яков Петрович, – уговаривала она, – может, это вовсе не ваша жена, может, это вовсе не она…. Это какая-то ошибка….

– Как низко можно пасть! – неожиданно громко крикнул Яков Петрович. – К чему этот обман? Эта ложь?

От этих слов я, наконец, очнулся и увидел, что в руках у меня радио. Я включил его на всю громкость, и оттуда полилась прекрасная музыка, так что все эти резкие звуки перестали меня смущать.

Я вернулся в кровать, лег и тут же уснул. Уж не знаю, чем там дело закончилось, только понял я, что у меня тоже любовь есть. К искусству.

А то она такая!

Я с работы пришел, смотрю на жену, а она какая-то странная. Может, думаю, она деньги взяла, которые мы на отпуск откладывали, и все их потратила? А то она такая! Пойдет полупальто себе купит, к нему воротник песцовый, всё в шкафу спрячет и сидит на меня смотрит.

Мне не жалко, но почему не спросить-то? Я может, обрадовался, сказал, иди, купи! Смотрю, деньги вроде на месте. Что ж тогда? Сел за стол, а Галя тарелку достает и разбивает её вдребезги. Я уж думаю, не заболела ли она чем? А то она такая.

– Галя, – говорю, – ты не заболела?

А она веником осколки заметает, и какое-то лицо у нее розовое, чуть ли не румянец!

– Нет, – говорит, – Валера. Только голова кружится.

А я думаю, с чего бы? Уж не увлеклась ли она кем? А то она такая. Как-то пришла вечером и рыдает.

– Я, – говорит, – Валера мужчину встретила. У него такая судьба! Детский дом, четыре отсидки, на ноге написано Зина, а на плече голая женщина, Валера! Он мне сам показал. А сердце какое доброе! А лицо! Шрам Валера от ножа, он эту Зину защищал, а она продала все его вещи и уехала! Он мне сумку до дома донес, говорит, вы такая милая. Так и сказал…. Ну какой человек! И имя у него такое красивое. Лёня!

Так она вещи мои стала разглядывать.

– А эта рубашка, – спрашивает, – тебя не мала? А, по-моему, мала. А эти носки? Их уже выбрасывать пора. А брюки?

Я-то не понял сначала, а потом гляжу, у меня вещи стали исчезать! Крем для бритья! Так она суп сварит, в банку нальет.

– На работе, – говорит, – поем.

Я не знал, что мне делать. То ли бабу голую на плече нарисовать, то ли Галя на ноге написать. Охота было пойти вслед за ней и морду ему набить.

– Галя, – говорю, – да ты домой его позови! Пусть он поест вместе с нами, увидит, что муж у тебя есть, в конце-то концов!

Так она вечером с работы пришла и чуть не рыдает.

– Валера, – говорит, – он не может придти. Ему срочно ехать надо, и, скорее всего в товарняке, его разыскивают за грабеж. Но он так благодарил тебя за доброту, спасибо, говорит, спасибо вам, родные! Вот ручку тебе передал из пластигласа, – она протянула мне ручку. – Я и не знала Валера, что ты такой добрый человек. Что у тебя такое доброе сердце. А я носки ему отдала твои, и рубашку….

– Да ничего, – говорю я, – пусть носит на здоровье.

– Ты очень добрый, – снова говорит Галя, а у самой слезы на ресницах блестят. – Спасибо тебе.

А сейчас я смотрю на нее и думаю, что опять с ней? Деньги вроде на месте, Леня в товарняке, она не больна. Что ж тогда?

– Валера, – говорит Галя, а у самой голос дрожит, – я видела Зину. Она говорит, что Лёня спит дома пьяный, – она закрыла лицо руками. – Как же так? Ведь он сказал, что у него никого нет! Он один! Один на всем белом свете, – она посмотрела меня сквозь слезы. – А у него жена, Валера и трое детей!