Андрей Константинов - Байки служивых людей Страница 25

А Арцебашев ему отвечает:

– А вы, товарищ подполковник, в отпуске были, ну я непосредственно у начальника и подписал.

Галкин уже красный стал, как помидор созревший, орет, слюной брызжет:

– П-п-по-почему такие псевдонимы?!

– А они сами так захотели. Агентура ведь может сама себе оперативные имена выбирать?

– Они что, друг друга знают?

Арцебашев плечами пожимает:

– Никак нет. Просто один случайно захотел стать Нуфом, другой Нифом, а третий Нафом. А я спорить не стал, вы же сами говорили, что должны быть короткие псевдонимы...

Галкин к начальнику .побежал, а только уже ничего не исправить было, поскольку в ИЦ уже все зарегистрировано. Начальник спецслужбы, когда Галкин ему ситуацию доложил, только сам хрюкнул от удивления.

– Ой, и как это я действительно подписал?

Как подписал, как подписал? Арцебашев же их не вместе оформлял, а поврозь. А когда бумаг много, начальник автоматически подмахивает, не вчитывается...

Потом у нас еще долго на эту тему веселились. И Витю подкалывали. Как он куда-нибудь засобирается, его спрашивают: «Ну что, с „пятачками” своими пошел вопросы перетирать?» Может быть, эти три поросенка и до сих пор угрозыску хрюкают, а может быть, это и липовая агентура, которую Витя просто так, для прикола, состряпал. Дело, в общем-то, нехитрое. Потряси наркоманов у Некрасовского рынка, они тебе что хочешь подпишут. Согласятся быть Нуфом, и Нафом, и Нифом, а также Алюлем, Булюлем и Хиштаки Саритануром...

А один раз мой агент, которого я часто выдергивал для работы «на коридоре», помог мне одного зарвавшегося и обнаглевшего грабителя наказать. Этот грабитель был абсолютно наглым парнем, и погоняло у него было запоминающееся – Патагония. Кличка такая возникла потому, что он однажды на каком-то разбое стырил куртку кожаную, где на спине огромными буквами было написано «Патагония». Куртка была жутко модной по тем временам, а он, наглец, ее даже на рывках не снимал – прямо в ней и грабил. Охотился в основном на иностранцев, выйдет на Невский, выхватит камеру из рук какого-нибудь фирмача и ложится на грунт дней на пять. За это время иностранец-турист, естественно, уезжает к себе на родину и наступает процессуальная «задница». То есть сложности с опознанием, с возвратом украденного и тому подобное. Патагония все это прекрасно понимал и, выждав небольшой срок после очередного своего рывка, чуть ли не в открытую посылал оперов на три веселых буквы. Знал, гаденыш, что с уголовным делом ввиду отсутствия потерпевшего никто морочиться не будет. И вот так он злодействовал-злодействовал, пока не достал уже просто до печенок. Однажды я его задержал, со слабенькой довольно фактурой, приволок в управление и в коридоре пристегнул наручниками к ряду кресел, которые там стояли. Пристегнул как раз напротив женского туалета. И высвистал своего агента, чтобы тот рядом с ним посидел, потрендел, послушал чего-нибудь интересного – ну как обычно работают «на коридоре». Затаскиваю потом агента своего в кабинет, и он мне шепчет, что Патагония замыслил побег, он, дескать, когда дверь в женский туалет открывалась, увидел там в окне шнур, который с верхнего этажа до самого нижнего спускался. И вот по этому шнуру Патагония и замыслил свинтить, если его, конечно, пописать в женский туалет пустят. А надо сказать, что мужской туалет располагался в другом крыле нашего управления, очень далеко от моего кабинета, поэтому я действительно задержанных часто пускал именно в женский сортирчик, тем более что женщин у нас было мало. Как только принял я информацию от своего агента, так у меня сразу настроение и повысилось, поскольку знал я, что это за шнур и откуда и куда он протянут. И вот через минут тридцать Патагония мне говорит: «Я хочу в туалет». Я ему спокойно отвечаю: «Пожалуйста». Отстегиваю наручники, похлопал его по карманам для вида и вежливо открываю ему дверь. Управление у нас на третьем этаже располагалось. Он в сортирчик юрк, я стою, жду. Слышу, как со скрипом открывается окно, вижу, что Патагония стоит на подоконнике, я кричу в голос: «Ой, что же это ты, негодяй, делаешь?». А Патагония мне с таким торжеством, с победной такой улыбочкой отвечает: «А пошел бы ты на хер». Обхватывает шнур руками и гульк вниз со страшным свистом. Шнур этот был антенным кабелем, который шел к телевизору дежурного оперполка на пятом этаже. Дежурный, наверно, очень удивился, когда у него телевизор резко прыгнул к окошку, а потом из него с хрустом вылетел кабель. В общем, шумный побег получился. Патагония внизу валяется, за ногу держится, визжит и матерится, а дежурный по оперполку матюгается сверху, поскольку телевизор был хороший и за этот телевизор, естественно, дежурный трех жуликов зараз загрызть смог бы. Я спокойно вызвал «скорую помощь» и взял с Патагонии объяснение, что нога у него сломалась не в результате избиения на допросе, а исключительно вследствие им самим, Патагонией, задуманного побега. И пока нога у него срасталась, множество иностранцев могли спокойно гулять по Невскому проспекту и снимать красоты нашего города видеокамерами. Я ему даже так и сказал: «Это тебя, милый, Бог наказал».

А с этими стульями в коридоре, с креслами то есть, у нас множество смешных историй было. Одного красавца я к креслу пристегнул, он наручники открыть не смог, но сумел отвернуть само сиденье и с ним в руках так и вышел на волю через дежурку, под видом ремонтника, который пришел для починки мебели. Такой вот, гаденыш, психологический момент поймал. А еще один красавец, когда его к креслу пристегнули, умудрился под обшивку валюту запихать, а потом, засранец, когда его отпустили, через несколько дней вернулся под залегендированным предлогом, чтобы забрать свое богатство. Тут мы его и накрыли. А накрыли опять же почему? Потому что он своей бедой, когда его отпустили, с нашим агентом поделился...

Ментовский инстинкт

Если человек в ментовке успел несколько лет проработать, то что-то ментовское в нем остается уже навсегда, ничем не вытравишь. Приобретает он такой своеобразный ментовской инстинкт. Даже если потом совсем другими делами начинает заниматься. У нас в одном центральном отделении милиции служили два брата, один был участковым, а второй помощником дежурного. Потом они уволились и начали крутиться в центре. Занимались всем понемногу, кидали проституток, иностранцев, фарцовщиков, в общем, жили, как могли. Разумеется, все их прекрасно знали, но не трогали, потому что великого зла они не совершали, а оперативникам часто помогали по старой памяти. И вот я одному из них как-то раз говорю:

– Слушай, Серега, мы тебя не душим, поскольку ты бывший старлей, помоги и ты нам. У нас тут ситуация, львовские жулики приезжают, собираются «ломать» венгерских спекулянтов. Давай мы тебя задействуем в комбинации?

Серега пожал плечами и отвечает:

– Ну ладно, раз такое дело, давай помогу.

Подвели мы этого Серегу к львовскому уроду, и пошла наша комбинация. Как только львовяне венгров шваркнули, Серега подает «маяк». Опера побежали хватать жуликов, а один из них бежит, и видно, что уходит он от опера. И тут Серега вскакивает и, забыв о том, что он сам как бы жулик, делает подножку бегущему – непроизвольно, по ментовской привычке. Инстинкт у него сработал ментовский. Парень из Львова так и обалдел. Сидел просто пришибленный. Все потом в отделении возмущался. Всякое видал, говорит, но чтобы и кидали, и задерживали одновременно, это, знаете ли, господа-товарищи...

Выходили мы из этого положения очень тяжело. Чтобы не подставить Серегу под разборку с жуликами, пришлось намести пурги, что он – внедренный сотрудник. Которому секретной инструкцией разрешено сначала самому венгров кидать, а потом задерживать...

А закончилась карьера этих двух братьев очень любопытно. В 91-м году кто-то очень круто кинул поляков на 200 тысяч долларов сразу. Эти польские спекулянты сдуру и от горя заявление в милицию сделали. Ну и получили массу проблем на тот предмет, откуда у них самих 200 тысяч долларов. Об этом кидке весь город шумел. Естественно, и оперсостав ориентировали, а через пару недель, когда стало все затихать, звонит мне этот Серега и говорит:

– Спустись на улицу.

Я спустился. Сергей мне и заявляет:

– Я попрощаться приехал, уезжаем мы в Прибалтику с братом, думаю, что навсегда.

Я ему:

– А что случилось?

А он так ухмыляется:

– А ты не знаешь? Надоело мне мелочь по карманам тырить.

Тут до меня и доходит, кто поляков обул. Смотрю я на Серегу и не знаю, что делать. Понимаю, что кроме его такого своеобразного признания, в приватном порядке сказанного, у меня ничего нет. Он мои сомнения просек сразу и спрашивает тихонечко:

– Ты же понимаешь, что я мог бы не подъезжать и ничего не говорить.

Я киваю. А он продолжает:

– Я просто попрощаться хотел. И проставиться на отъезд.

И протягивает конверт с деньгами. Вот, говорит, это от души, пропейте с ребятами. Сделать он ничего не просил, ни информацию, ни прикрыть как-то. Я деньги взял, наверх притащил, ребятам ситуацию рассказал. Мы подумали-подумали и действительно деньги эти пропили. А про братьев этих я потом еще раз слышал, уже спустя много лет.