Александр Белокопытов - Своя рыба и река Страница 4

Ужасно мне его жалко стало. Я вообще всякую животину жалею. А сам ведь знаю, что пеликан - птица южная, солнце любит. А у нас как? Сегодня пекло, завтра - мороз. Климат никак не его. Но что я в такой ситуации могу сделать, чем ему помочь? Пригласить к себе жить? Так он не пойдет, а мне его не поймать, топь кругом.

Поглядел я на него еще, повздыхал и поехал домой. Рассказал о нем Охламону, погоревали вместе, а он хвостом виляет, во всем со мной согласен, тоже ему жалко.

Потом о пеликане я три дня думал, все не выходил он у меня из головы. Даже ночами плохо спал, все мучился: как он там? Потом, думаю, нет, не выдержу, надо ехать, смотреть, помогать живому существу. Собрался, поехал на следующий день. Только, знаете, его уже не нашел, все озеро кругом прополз по-пластунски, все глаза проглядел, нет его нигде, бедолаги. Или кто еще его углядел, испугал, или какой дурак подстрелил сдуру, или сам он куда улетел, теперь неизвестно...

Вот такое, видите, важное событие у меня в жизни произошло, видел живого пеликана, здесь, у нас. Чудно, но факт. А врать мне не с руки, никогда я этим делом не занимался, я - человек серьезный, ответственный.

ВОРОН

Или вот еще, другой случай...

Опять же с рыбалки еду, кручу педали, за плечами рюкзак с добычей, хорошо поймал, отвел душу, значит будет нам опять с Охламоном и на уху, и на жареху, как в ресторане...

Еду, значит, потихоньку, не спешу, размышляю о том о сем, больше о хорошем, а спешить мне и вправду некуда, я теперь в бессрочном отпуске до самого конца жизни... Вдруг голову что-то приподнял, гляжу, а на телеграфном столбе-то - мать честная! - птица сидит, на ворону похожа, но не ворона, много крупнее, может, с самого орла ростом будет, пером аспидно-черная с отливом, аж глазам смотреть больно... Сидит не шелохнувшись, как памятник, и смотрит куда-то вдаль...

Мне сразу как-то не по себе сделалось, сердце в груди защемило, нехорошо так, стало оно как бы вниз проваливаться... И тут же в голову, как молнией, шарахнуло: ворон это, братцы мои, собственной персоной, птица древняя, зловещая, с такой лучше и не встречаться! И сразу песня вспомнилась "Черный ворон, что ты вьешься?" Зашумела она у меня в голове, сдрейфил я маленько, понятное дело. Ноги сразу как-то ослабли, завилял я по дороге... Но набрался потом духу, сгруппировался, решил двигать подальше от греха.

Была еще мыслишка: шугануть его, поглядеть на него в полете, но не стал, дрогнул, я же с ума-то еще до конца не сошел. Напрягся, значит, и рванул в сторону дома... Лечу, как пуля из ружья, быстро так, хоть на соревнования меня выпускай, бью мировой рекорд! А сам чувствую, уставился он мне в спину, сверлит меня глазами, а у меня по спине будто мураши вереницей бегут... Не очень-то приятно, вам скажу.

Нy, с грехом пополам добрался до дома, отдышался, сел на крылечко, стал размышлять: что бы все это значило, что за странная встреча такая. Чтo касается воронов, стал вспоминать... Вспомнил, что он и птица вещая, и мудрая, и живет до трехсот лет, куда дольше, чем человек умный-разумный.

Стали тут меня умные мысли распирать... Я взял, да прикинул: этот, которого я видел, уж больно мудрым мне показался. За триста лет говорить не буду, но лет двести ему точно было, никак не меньше. Тут меня, понимаете ли, совсем ошарашило: это что же получается; если ему, допустим, двести лет, а тут недавно Пушкину юбилей справляли, двести лет со дня рождения... Этo что ж выходит? значит, он вровень с Александром Сергеичем родился?! Прикинул я по времени - ужас голимый да и только! Чудеса, дорогие товарищи! Получается, что он еще при царях жил, все видел, все слышал, все знает...

Пошла у меня от таких умных мыслей голова кругом, и волосы зашевелились... Верите, нет, а стал я будто в этот момент все непостижимое понимать, в середку всего заглядывать... Сколько войн, разрух, голода прошло, а он все живет!

Ведь он и деда моего по материнской линии, которого репрессировали, мог запросто видеть. Я его не помню, а он видел! Он в это время, может, на дереве сидел, наблюдал. Деда отправили этапом на колымские просторы, где он и сгинул, могилки не осталось, а он, ворон, все живет. Это же сколько мудрости в нем должно быть? И главное: где живет? Чем питается? Никогда нашему куриному уму его не понять. Вот бы кого в президенты двинуть, посидел бы он в золотом кресле в Кремле, клюнул бы кого надо в темечко, живо бы всем хорошую жизнь наладил. Только он, конечно, не согласится, что он там забыл.

Вот так я к живой истории прикоснулся, увидел ворона. Больше уже не встречал, не такой он дурак, чтобы каждому на глаза показываться. Нe всякому такое в жизни выпадает, а мне, видите, довелось познакомиться.

О СЕБЕ И О ДРУГИХ

Я сознательным человеком с трех лет стал. Кто в это время еще соску сосал, кто за юбку держался, а я уже под бережком сидел, выуживал пескарика с чебачком. Все в доме прибыток. Родитель придет с работы, а я ему - ухи: "Ешь, батя, твой сын о тебе позаботился".

А косить пошел с трех лет. Отец мне маленькую литовку сделал, я вжик, вжик, кошу себе помаленьку в стороне от взрослых, собираю свой стожок, все корове зимой на лишний жевок сена. А она мне - молока. Помогаем друг другу, как можем.

И на лошади в это же время ездить стал, копны возить. Коня мы тогда держали. Сяду на него, ткну пятками в бока, скажу: "Давай, Пегашка, друг сердешный, потрудимся, нам прохлаждаться некогда. Мы не из таких, мы рабочая косточка. Давай, а то как бы дождь не зашел". Он и идет, все понимает, упирается, тянет копешки, а caм уже немолодой был. А уж после работы посыплю я горбушку хлеба солью, переломлю ее, половину - ему, половину - себе, по-братски.

И покуривать я тогда уже начал, что греха таить, не без этого. Потом бросил: шабаш, хватит на первый раз! Сказал себе: "Иди в школу учись, грызи гранит науки, становись грамотным, чтоб не стыдно было людям в глаза смотреть. А то все будут вокруг учеными, а ты один, как попка-дурак, останешься без знаний, будешь только глазами вертеть да в носу колупать. Что хорошего-то? Да ничего". Так и пошел в школу... Ничего учился, сносно, круглым двоечником не был. И работать продолжал, не отлынивал. Особенно летом. Кто под кустом завалился да спит, а я - в поле, в жару, наравне со взрослыми пластаюсь. Так-то, славная у меня жизнь за спиной. Сам врать не стану, и люди подтвердят.

Какие только работы не работал! И пахал, и сеял, и жал. Все горело в моих руках. У меня, может, одного трудового стажа больше чем иному моему сверстнику годов. А может, и мне самому. "Почему?" - спросите. Да потому что я от работы никогда не бегал, один за двоих вламывал. А у нас все в роду всегда работящие были. Испокон веку так велось. И фамилию соответствующую имеем - Корневы. Нe слыхали? Не какая-нибудь там изнеженная, барская или пустая, нет, самая что ни на есть трудовая, крестьянская. И я, стало быть, тоже Корнев. Вот так...

Жил, трудился, не успел оглянуться - пенсия грянула. Но не проморгал я свою жизнь, как некоторые, каждый день у меня не зря прожит, могу отчитаться. Дети? Дети есть, а как же, куда без детей?! Только вертихвосты они, разлетелись кто куда. Раньше, бывало, приезжали, а теперь нет. И не пишут, все им некогда, деньги зарабатывают. А им денег-то сейчас много надо, чтоб их туда-сюда шуровать, красиво жить хотят. А у меня откуда? У меня - одна пенсия. Так что я им в этом деле не помощник. Вот и не едут. Ну и ладно, ну и хорошо, а мы сильно и не переживаем, мы и сами с усами, не пропадем без них. Живы будем - не помрем! Пусть там сами, без меня управляются, а я как-нибудь здесь без них перемогу. Жена, конечно, тоже была. Дети-то - свои, не детдомовские.

Добрая жена была, слова плохого не скажу. Хоть и попортил я ей в свое время крови, шалавился с разными вокруг куста, дурак был... Так она не попрекнула ни разу, все молчком сносила, только жалела меня.

Вроде всю жизнь здоровая была, нигде ничего не болело, болеть-то некогда было. Только пошла как-то по осени, уже холодно было, в баню помыться и, или остудилась, или eще чего... В общем, быстро сковырнулась, в две недели... Я последние-то дни все за руку ее держал, возьму и глажу потихоньку, чтоб полегче было. Все хотел сказать что-то важное, слов-то много было, а они как в горле застревали, так ничего и не сказал...

Первое время сильно мне не по себе было. Даже хотел сам себя уработать. Думаю, уработаю - и дело с концом. Так тоска меня в оборот взяла. Думал, что не любил ее сроду, а оказывается - нет, любил. Потом одумался, взял себя в ежовые рукавицы и сказал твердо: "Ты что, Федор, с лесины упал? У тебя еще в мире дел невпроворот, а ты в колодец нырять собрался, водолаз, что ли?"

Невесты, конечно, сразу нашлись... А еще б им не найтись, дом-то у меня поглядите какой, не дом - а картинка! Я его сам вот этими руками по бревнышку собрал, наличники вырезал - виноградно-фруктовый ассортимент, а на крышу петуха посадил. Конечно, за меня любая пойдет. Особенно одна сильно приспрашивалась. "Давай, говорит, Иваныч, я с тобой поживу. Я тебе и блинов напеку, и то и се..." А я: "Нет, я уж как-нибудь обойдусь, а блинов я и сам напеку, каких хочешь, и с дырками, и без..."